Лишь когда Ван допил свой чай, Ли позволил себе, кашлянув для привлечения внимания, подать голос:
— Теперь, когда все в порядке, вы оба успокоились, согрелись и перевели дух, а вашим жизням ничего не угрожает, надеюсь, вы утолите мое любопытство и изволите сообщить, что же произошло.
Он не настаивал на ответе, но и не спрашивал. Он обозначил свою заинтересованность, но никак не пытался ее утолить, давая им самим выбирать, что стоит рассказать. Гилберт вздохнул: он уже придумал неубедительную байку, в которую внимательный Ли ни за что бы не поверил, и готов был рассказать ее, чтобы, поймав строгий взгляд Куан Ю, поскорее убраться из их с Яо блока. Но ему и рта не дали раскрыть.
— Я сам виноват, — тихо пробормотал Яо, не замечая округлившихся от страха за Ивана глаз Гилберта. — Засиделся в учительской допоздна, заполнял журнал, проверял работы, ну, ты знаешь, я часто ухожу последним, — Ли сдержанно кивнул — это действительно было правдой. — Перед уходом я решил проверить, как мои ребята украсили класс к фестивалю, они как раз собирались этим заняться. Но стоило мне открыть дверь, как на меня что-то упало, я испугался и закричал, пытаясь выпутаться — эти… дети, — распалившись, Яо с трудом смог заменить все неприличные слова, роившиеся у него в голове, на цензурное, а Гил лишь молча восхитился его актерским мастерством. — Они устроили ловушку, чтобы другие классы не смогли узнать, во что они превратили свою классную комнату. Пока я выбирался из ловушки, умудрился пораниться обо что-то, в темноте было не видно, а потом уже мне было не до того, — закончив, он, несмело улыбаясь, взглянул в глаза Ли.
— А как же Гилберт?.. — тот бросил на Байльшмидта подозрительный взгляд, и снова посмотрел на Яо. — Тем более вы были так напуганы, что…
— Он, видимо, что-то забыл в школе, и принял меня за грабителя, — вздохнул Ван. — Мы сцепились, с трудом, спустя несколько минут, узнав друг друга, когда он едва не спустил меня с лестницы.
— Вот как, — Ли снял очки, устало потирая переносицу. — Хорошо, что все обошлось, и никто из вас не пострадал, но впредь я бы рекомендовал все же включать свет в коридоре, — вновь надев очки, он строго и недоверчиво взглянул на обоих. — Сейчас вам лучше поспать, чтобы успокоиться и быть завтра готовыми выйти на работу.
Гилберт понял тонкий намек, что ему пора, и тут же поднялся со своего места, коротко кивнув Яо. Уже в прихожей, когда он обувался, Ли, прикрыв дверь в комнату, где укладывался Ван, вновь обратился к нему.
— Я не думаю, что такой шок мог быть вызван тем, о чем твердил Яо, но жизнь научила меня не лезть в чужие проблемы. Поэтому, Гилберт, не стесняйся обращаться, если тебе понадобится медицинская помощь, — не дожидаясь ответа, он вернулся в комнату, оставив Байльшмидта сердито сжимать кулаки.
Ли знал. Он был достаточно проницательным, чтобы заметить, что Гилберт получал регулярные травмы некоторое время назад, и достаточно умным, чтобы смекнуть, кто мог бы их наносить. Сегодня же, явившись с Яо, Гил словно бы сам сдал Ваню этому докторишке, да только тот, вот удача, не собирался лезть в его дела и разбираться, а, тем более, писать на Ваню заявление в вышестоящие инстанции.
Это радовало. Это было единственным, что хоть немного грело сейчас Гилберту душу, потому что возвращаться к себе ему не хотелось от слова «совсем». «Тотально», как сказал бы Феликс. Мысль о Лукашевиче немного отвлекла Байльшмидта от тяжких дум, но он тут же поспешил выкинуть его из головы — если хоть что-то в его взгляде намекнет Ивану, что у него кто-то был, ему несдобровать. Ему и так будет не слишком весело этим вечером — и в этом Гил был уверен на все двести, — так зачем еще и специально нарываться?
Приоткрыв дверь к себе, он облегченно выдохнул, услышав в ответ на оклик тишину. Иван еще не вернулся. Гил надеялся, что, возможно, хоть раз ему повезет, и домой вернется вновь взявший себя в руки Ваня, но он давно усвоил, что надежда — вообще бессмысленное чувство. Никогда не оправдывается, а причиняет своим существованием столько боли, что хоть вой. Гораздо больше, чем если бы ее вообще не было.
Но сделать ничего с ее существованием Байльшмидт не мог, только разогрел свой ужин, так приподнявший настроение совсем, на самом деле, недавно, да принялся вяло ковыряться в нем вилкой. Аппетита не было.
Было только ожидание, томительное, полное заведомо тщетных надежд и выматывающее похуже всего, что было в этот день раньше. И полупустая уже бутылка пива, на горлышке которой до боли и побелевших костяшек сжались пальцы, когда ключ повернулся в замочной скважине, и в полнейшей тишине тихо скрипнула, пропуская хозяина внутрь, входная дверь.
Гилберт вздохнул, сделал большой глоток и, собравшись с силами, вышел в коридор. Терять, как он решил, было уже нечего.
— Где ты пропадал? — как будто ничего не зная, грубовато поинтересовался он, опершись о косяк.
Иван не ответил, лишь взглянул загадочно, снимая пальто и разуваясь. Гилберт, сжав губы, подошел и, довольно резко пихнув Брагинского в плечо, повторил свой вопрос. Он знал, что должно случиться: Иван схватил его руку и, заломив ее за спину, всем телом прижал его к стене.
— Что, гаденыш, думаешь, я ничего не замечаю? — прошипел он. — От тебя разит страхом! Расслабься, что ты… Это же твой любимый Ванечка! — носом он прошелся по уху Гилберта, шумно дыша. — Или разлюбил его из-за той шлюхи, по ошибке родившейся с членом, а? — Гилберт неконтролируемо вздрогнул, а Иван хрипло рассмеялся, выпуская его. — Нравится трахать девочек, да? — он прищурился, не сводя внимательного взгляда с Гилберта.
Байльшмидт пытался вспомнить, где они с Феликсом прокололись, но ничего не приходило на ум — разве что мальчишка кому-то проболтался, чего тот никак сделать не мог, слишком ему все это нравилось, чтобы по своей же глупости терять. Он понял, что Иван ждет его ответа, лишь когда тот поторопил его вопросительным «ну». Гил сплюнул и, дерзко ухмыльнувшись, ответил:
— А что, если так? — он смотрел в наливающиеся яростью глаза Ивана и проклинал себя и свой язык, предчувствуя, что сегодня будет намного больнее, чем обычно.
— Так мне тоже нравится, — вкрадчиво начал Брагинский. — Чего ты думаешь, я к тебе-то бегаю, а, телочка? — он снова прижал Гилберта к стене, крепко сжимая руки на его груди. — Люблю я плоских, что поделать.
— Пошел ты! — оттолкнув его от себя, Байльшмидт попытался ударить Ивана, но тот перехватил его руки, сжимая их над головой Гила одной рукой, а другой резко ударил того в живот, выбивая дыхание и какой-то затравленный стон.
Иван был сильнее Вани, хотя бы потому что не жалел Гилберта и не сдерживал своих сил. На одном ударе Брагинский не остановился, в довесок рассадив ему губу, а затем грубо оттолкнул к стене. Гилберт, выждав момент, вновь бросился на Ивана, хватая его и сшибая с ног. Он навалился сверху и успел даже смазано ударить его в скулу, когда неожиданно оказался под ним и по взгляду понял, что пропал.
Иван не бил его в лицо больше, чтобы не оставить видимых следов, но зато не сдерживался в остальном, никак не реагируя на попытки Гила дать отпор. Ему будто было все равно, что ему разбили нос, что из губы течет кровь, а в солнечное сплетение Гилберт ударил его никак не меньше четырех раз со всей силы. Он просто бил, с каждым ударом все сильнее, в ярости превращаясь в настоящего монстра. Когда боль стала совершенно нестерпимой, Гилберт просто закрылся руками, сжался, а Иван, поднявшись, продолжил бить его уже ногами.
— Что, шлюшка, больно? — презрительно выплюнул он, вновь ударив по спине. — Больно?! — дернув Гила за волосы, рявкнул ему в лицо Иван.
— Нет, — не забыв воспользоваться случаем, Гилберт плюнул в лицо Ивану, за что тут же поплатился новой порцией боли.
Естественно, ему было больно, Иван видел это, но хотел упиваться своей властью, а Гилберт просто не желал доставлять ему еще больше удовольствия. Когда же Иван, прекратив бить его, силой заставил Байльшмидта разжать руки и раскрыться, то прекрасно видел удивление и затравленное выражение лица, но все равно спросил:
