Закрыв дверь, Байльшмидт поспешил вернуться к плите, где аппетитно булькал ужин, и лишь спустя пару минут обернулся мыслями к этому инциденту. Ван Яо. Лаборатория. Брагинский. Он только что самолично отправил изо всех сил старающегося держаться подальше от Ивана человека в его цитадель! Как барашка на заклание! Представив, как Яо, судорожно сжимаясь от страха при каждом шорохе, медленно пробирается к зловещей мрачной лаборатории, Гил невольно злорадно захихикал. Картина представлялась воистину комичной… Пока он не вспомнил, как сам однажды заглянул туда на огонек.
Сглотнув, Байльшмидт выключил плиту и на ватных ногах бросился в комнату, дрожащими руками пытаясь надеть первую попавшуюся толстовку. Он, как никто, помнил, что случилось после того памятного случая в лаборатории. Помнил, кто вернулся тогда домой. Помнил, чего ему стоило вернуть его Ваню назад. И он боялся. Он до дрожи в коленках боялся, что все повторится, боялся, что русский каким-то образом узнал о его встречах с Феликсом, что его контроль снова рухнул, что на свободу вновь вышел тот монстр. Иван.
Покончив со сборами, Гилберт быстро покинул общежитие, едва не бегом преодолел сумрачную улицу и влетел в еще не закрытое здание школы. Прислушавшись, он не смог разобрать за судорожным сердцебиением никаких других звуков, а потому просто направился на второй этаж, к лаборатории. В мрачных тенях по углам ему чудились зловещие аметистовые глаза Ивана, в каждом шорохе он слышал его шепот, повторяющий одно лишь «кол-кол-кол», а в шагах, неожиданно начавших звонко раздаваться неподалеку — грохот прогневанных им богов.
В его жизни было мало ситуаций, когда он боялся так сильно и мог себе в этом признаться. В его жизни, помимо Ивана, вообще было не так уж много ужасов — обычно это он был ужасом для других, беловолосым демоном с безумными кровавыми глазами. Но с появлением этого альтер-эго Вани все изменилось. Гил иногда позволял себе думать, что Иван — это наказание за все его злодеяния, за все издевательства, которые он учинял, за все злые слова, за всю боль. Что это его кара, выдержав которую, он сможет очиститься. Но потом, фыркнув по привычке, он приходил к выводу, что его Великолепие — единственный крест, который он должен нести, а Иван — просто побочный продукт чьей-то неустойчивой психики, соответственно, кара именно этому человеку, к нему отношения не имеющая.
Столкновение для него, напуганного собственным воображением, оказалось достаточно неожиданным, чтобы едва сдержать крик. Врезавшийся в него Ван тоже закрыл рот руками, пытаясь вздохнуть и боясь, кажется, даже поднять глаза. На его руках Гилберт заметил темные следы, а на шее — отпечатки чьих-то пальцев.
Его сердце пропустило пару ударов, прежде чем, преодолев себя, Байльшмидт, наконец, хрипло выдохнул:
— Яо? — Ван, наконец, смог посмотреть на него, но в его темных глазах не было ни одной мысли, только безумный ужас, смешанный с облегчением. — Что случилось?
Тот только нервно засмеялся, мертвой хваткой цепляясь за Гилберта. Байльшмидт нервно усмехнулся, совершенно не понимая, что делать дальше: на нем висит практически ничего не соображающий от страха и пережитого шока перепачканный то ли своей, то ли чужой кровью мужчина, где-то в лаборатории снова упивается своим безумием возродившийся кошмар во плоти, который в скором времени, вероятно, решит наведаться домой, а ему нужно сделать хоть что-то, чтобы все это не обернулось очередной болью для него самого.
— Яо, посмотри на меня, — тихо, но твердо попросил Гилберт, совершенно не уверенный, что поступает правильно. — Сейчас я отведу тебя домой, ты ведь живешь в одном блоке с Ли, так? — дождавшись слабого кивка головой, он продолжил. — По пути ты расскажешь мне все, что с тобой произошло, хорошо? — прикрыв глаза, Ван судорожно замотал головой, отказываясь, — нарушить данное Ивану обещание казалось подписанием собственного смертного приговора. — Ты расскажешь, — настойчиво продолжил Гилберт. — Он ничего тебе больше не сделает. Я никому ничего не скажу, это останется между нами, — он старался говорить убедительно, но по реакции Яо понимал, что ничего не выходит. — Черт побери, Ван Яо! Будь ты мужиком, не трясись так! — Байльшмидт довольно грубо встряхнул того, в попытке выбить из того всю дурь, но успеха это тоже не принесло — Яо лишь отстранился от него в паническом страхе новой боли. — Небеса!.. — Гил поднял глаза к небу, моля дать ему терпения и сил. — Я знаю, что ты видел. Я знаю, кто был в этом кабинете, и я знаю, на что он способен. Я живу с ним, неужели ты думаешь, что… да о чем ты вообще, черт бы тебя побрал, думаешь?! Я единственный, кто может помочь тебе!
— Я не могу, — наконец откликнулся Ван. — Не могу…
— Никто не узнает, Яо, — ободренный этим существенным рывком вперед, Гилберт продолжил напирать, одновременно подталкивая Вана по направлению к выходу: оставаться в школе еще дольше было бы чревато. — Я должен знать, что он сделал, чтобы подготовиться, понимаешь? Я с ним живу, если я не узнаю, не смогу обезопасить себя, понимаешь? Ты должен помочь мне, Яо…
— Я… — Ван запнулся, заозирался по сторонам и, убедившись, что все чисто, громким шепотом, сбиваясь, затараторил. — Я просто зашел в лабораторию, хотел обсудить фестиваль, но там была кровь, понимаешь, чья-то кровь! — Гилберт кивнул, напряженно поджимая губы. — Я испугался, а потом Иван, он повернулся ко мне и его улыбка, она… — в памяти Байльшмидта отчетливо всплыла хорошо знакомая картонная улыбка Ивана. — А глаза! Его глаза светились, как у кошки, клянусь! Он начал надвигаться на меня, но даже не делал шагов, просто становился все ближе и больше, и… у него был скальпель! — Гил лишь сильнее сжал губы и попытался унять зарождающуюся дрожь. — Я так испугался, я хотел уйти, но он успел… Я открыл дверь, хотел убежать, и тогда он поймал меня, он чуть не убил меня, Гилберт! Он запретил мне рассказывать о случившемся, он убьет меня теперь, убьет! — Ван снова начал трястись, споткнулся о порог, вскрикнул, ожидая, видимо, мгновенной смерти, но, увидев, что они уже на улице, почувствовав прохладный ветер, слегка расслабился.
— Он тебя не тронет, — твердо пообещал Яо Гилберт, продолжая путь. — Завтра он даже не вспомнит, что делал все это, — солгал он.
Ван посмотрел на него с некоторым непониманием, его страх немного отступил, но на его смену пришел гнев. Он взглянул на свои запачканные чужой кровью руки, почувствовал, как саднит порез на щеке, как неприятно стянута кожа на шее, где осталась запекшая кровь, поднял воротник рубашки, пытаясь это скрыть. Гилберт, недолго думая, облизнул палец и потер небольшую полоску крови с щеки Яо.
— Распусти волосы, голову втяни в плечи и опусти немного, — посоветовал он. — А руки спрячь в карманы, давай свой портфель, донесу.
Молча выполнив указания, Яо кое-как скрыл следы произошедшего, и учителя продолжили свой путь в общежитие, как всегда полное маленьких любопытных спиногрызов. В голове у Гилберта было как никогда много мыслей. Он думал, что делать дальше, думал, как вести себя при встрече с Иваном, что стоит говорить, а о чем лучше смолчать. Он думал так же, что делать с Яо, что сказать Ли, как помочь Вану оправиться от шока. И думал, как же все это скрыть. Как сделать так, чтобы об Иване больше никто не узнал. Как сделать так, чтобы из-за этого Ваню не упекли в психушку или куда похуже. Больше всего на свете сейчас он все равно боялся потерять его. Снова.
Ли встретил их, не задавая лишних вопросов. Яо он тут же увлек в комнату, усадил на его кровать и укутал пледом, как будто бы забыв о Гилберте. Тот хотел было сбежать, но, решив проследить за Ваном, остановился и, как оказалось, не зря. Прошедший мимо, видимо, за аптечкой Ли, подтолкнул его, замершего на пороге, в комнату к Яо, а скоро и сам вернулся, протянув обоим дымящиеся кружки с чаем, в которые, судя по слабому привкусу, было добавлено какое-то успокаивающее лекарство.
Через несколько минут он уже обработал порез на щеке Вана, оставленный скальпелем, и тканью, пропитанной каким-то раствором, убирал следы крови с его шеи и рук. Затем Ли осторожно потянул вверх джемпер, надетый поверх рубашки у Яо, снимая его, и расстегнул рубашку, помогая тому освободиться от запачканной одежды и давая на смену одну из футболок.
