Затем слово взял директор Кассий. Он не был многословен, но каждым словом своим попадал точно в цель. Им было трудно, но они все преодолели. Им не хотелось, но они все равно чему-то научились. Им было весело, но они нашли в себе силы для печального прощания. Они были незабываемой параллелью. Без них «Кагами» никогда не будет такой, как сейчас. Но они все должны двигаться дальше, как бы ни было тяжело, потому что там, впереди, ждет свет. Тот, ради которого стоило все терпеть и преодолевать.
— Спасибо вам, ребята. Вы многому меня научили, — директор Кассий сделал многозначительную паузу. — А теперь выпускная церемония объявляется закрытой! Поздравляю!
Кратковременное замешательство сменилось гвалтом аплодисментов, никак не желающих умолкать. Выпускники, гости, родители, другие ученики — все хлопали стоя, наблюдая, как старательно Кассий борется с собой. Гаю вновь было трудно отпускать от себя еще одних ставших такими родными детей, тем более таких неординарных, одаренных, ярких — что с ними сделает жизнь за порогом колледжа? Какой путь они выберут? Как сложится их судьба?
— Но не думайте, что на этом все, — взяв себя в руки, улыбнулся Гай. — Вас ждет прощальный концерт! Так что прошу никого не расходиться, ребята приготовили великолепные номера.
Зал ответил дружным ревом: уж они-то точно знали, что номера будут великолепны. Не зря же они столько готовились к этому дню.
— Именно так! — бодрый бархатистый голос, который невозможно было спутать с чьим-то еще, вызывающе ответил Кассию. — Позвольте же начать. Я расскажу вам одну старую сказку… Опять старая, все старое! — махнув рукой, Тони устало присел на край сцены, накидывая на плечи потрепанный платок. — Видите, сколько всего в старине? Теперь-то ничего такого и нет — ни дел, ни людей, ни сказок. А все почему? — он лукаво протянул микрофон залу. — Не знаете? Эх, смотрели бы в старину зорко — нашли бы ответы на все вопросы. А вы вот — не смотрите и оттого жить не умеете. Я разве жизнь не вижу? — Тони подслеповато прищурился. — Хоть глаза мои и плохи, я-то все вижу! Вижу, что вы не живете, а все примеряетесь, всю жизнь на это кладете. И когда сами себя обворуете — время свое отнимете, — идете плакаться на судьбу. А что судьба? Каждый сам себе — судьба! — замолчав ненадолго, Каррьедо задумчиво устремил взгляд в потолок. — Всяких людей нынче вижу, а сильных — нет. Где же они все, сильные-то?.. — понизив голос, он перевел взгляд на сцену, где в это время открывались кулисы, демонстрируя поляну, окруженную степью с одной стороны и лесами со всех остальных.
На поляне этой толпились люди — в старых одеждах, кто постарше, кто помладше, мужчины и женщины. Они, смеясь и переговариваясь, сидели возле костра, а Антонио, тем временем, продолжил рассказ об их жизни в окружении непроходимых лесов. Ребята обыграли смерть части селян от смрада — черный дым пустили из-за кулис, поспорили о том, куда им стоит идти, чтобы спастись от этой напасти. Спорили и размышляли они долго, но попусту, и тогда пришел Данко. Эта роль досталась Альфреду — молодой, сильный, красивый, амбициозный — этакий герой всея земли, что соответствовало его представлениям о себе чуть больше, чем полностью.
— Одними рассуждениями камня с пути не своротить, — встав в круг селян, проговорил он. — Кто ничего не делает, с тем ничего и не происходит. Чем тратить силы на думы да тоску, пойдемте в лес и пройдем его полностью — имеет же он конец. Все на свете кончается. Идемте, ну! — голубые глаза Альфреда горели ярким, живым огнем, за ним действительно хотелось пуститься хоть на край света.
— Тогда веди нас, — ответил Тим, выступавший ранее как лидер селян.
И Альфред повел. Заиграл свет, музыка — началось безумие стихии. В темном, непроходимом лесу им приходилось бороться не с дикими зверями, не с чудовищами, не с природой, а со своим страхом. Вкрадчиво, вписываясь свистящим голосом в вой ветра, Тони рассказывал о том, каково было людям в том путешествии, как они отчаялись, как они сдались и пали. Посыпались упреки, и как ни защищался Данко, как ни жалел людей, они все равно окружили его, чтобы легче было поймать и убить единственного, у кого хватило смелости на решительные шаги.
— Что я сделаю для людей? — взревел Ал, разрывая на себе рубаху и доставая из груди ярким огнем горящее сердце.
Посреди дождя, темных деревьев, обступивших со всех сторон людей, это было чудеснейшее из чудес. Люди вновь пошли по пути, освещаемому сердцем Данко. Погоня, вновь музыка, гром, сияние сердца и всполохи молний — все смешалось, пока неожиданно не расступилась перед ними солнечная долина. Увидев ее, Данко пал замертво, а люди даже не заметили этого, пробегая прямо по его телу. Кику, почему-то испугавшись догорающего сердца, осторожно на него наступил, и по всей сцене рассыпались маленькие сияющие огоньки, которые быстро угасли.
Когда в зале вновь вспыхнул нормальный свет, из-за кулис на авансцену вышли ребята из драмкружка, принимавшие участие в постановке. Поклон — аплодисменты. Они как всегда поразили красочностью исполнения, тем, как живы были эмоции, как проникновенен был рассказ и как много он давал для размышлений. Ребята улыбались немного неловко, ведь постановка имела несколько иной формат, чем обычно, но все равно наслаждались минутами своей славы. Очередной успех, заслуженный совместными усилиями и пинками Артура. Последний успех вместе с Франциском и Тони.
Керкленд невольно начал искать в толпе выпускников Хенрика, но того нигде не было видно. Почему он ушел, Артур не знал, а в «официальную» версию — надоело — не верил. Но ему было до боли интересно, сегодня Хенрик ушел с их постановки, потому что ему действительно опостылел театр, или потому что ему было слишком больно просто смотреть на то, что раньше он делал своими руками?
***
Оставшуюся часть концерта драмкружок смотрел из зала. Выпускников провожали песнями, танцами, комбинированными номерами. Им читали стихи, говорили трогательные напутствия, для них играли на рояле и аккордеоне. Трогательные выступления игриво переплетались со смешными, проводились даже конкурсы, чтобы не дать ребятам заскучать. Финал приблизился незаметно, так что сначала никто и не понял, что парнишка, вышедший на сцену со стулом и гитарой, — и есть последний артист.
— Итак, наш концерт подходит к концу. Как бы ни хотелось подольше задержаться в «Кагами», мы и так злоупотребили вашим гостеприимством, директор Кассий, и должны пойти в жизни каждый своей дорогой. Последний номер!.. — увидев, наконец, кто тот самый парень с гитарой, Антонио все-таки запнулся, ошарашено взирая на него.
— Я исполню The End³, — ногтем постучав по микрофону, коротко отчеканил Ловино, скрывая волнение. — Тони… Поможешь немного?
Каррьедо просто кивнул, все еще не понимая, что с этим миром не так, и что случилось за последние дни с его закомплексованным сценофобом⁴ Ловино. Он даже толком сообразить не успел, когда тот уже тронул струны гитары, набирая знакомый мотив — он слышал эту песню пару раз, не больше, но слова были легкими и, Тони был уверен, он вспомнит их после первого же припева.
Ловино запел тихо и обрывисто, с легкой хрипотцой, так проникновенно, вкрадчиво и предельно честно, что у Каррьедо перехватило дыхание.
— Cause we all fall down… — Ловино бросил на него выразительный взгляд, и он почти незаметно кивнул.
Все мы терпим неудачи, в этом нет ничего страшного или неправильного. Просто нужно вовремя понять это, попросить помощи, не побояться быть осмеянным, просто не побояться. И Ловино — подумать только! — вышел на сцену, чтобы спеть ему об этом. Чтобы сказать:
— Everybody knows the end,
When the curtain hits the floor.
Everybody knows the end,
Don’t wanna get there
Wishing that you’d given more.
It’s not over, till it’s over,
So how do we begin?
When everybody knows the end…
А слова и вправду были простые, и от них на душе почему-то становилось очень тепло. Он будет рядом. И не нужно думать, с чего начать — эта песня станет их началом. Вслушиваясь в мягкий голос, Антонио прикрыл глаза, тихонько подпевая Варгасу, поддерживая его и чувствуя, что к горлу подступает ком: глядя на Ловино, он все гадал, как у того получается до сих пор держаться — в глазах уже после того, как Каррьедо запел подозрительно заблестело, а теперь и вовсе…
