***

Осушив графин с водой, Альфред устало плюхнулся на один из стульев, удовлетворенно вздыхая. Артур, улыбнувшись, слегка кивнул ему, как бы выражая свое одобрение его сегодняшней игрой, и начал собирать свои немногочисленные вещи.

— Вы все сегодня были довольно неплохи, — наконец, сложив все, объявил Артур. — Альфред, у тебя наконец появился огонек в глазах… — он вновь бросил на Джонса, сияющего голливудской улыбкой, одобрительный взгляд. — Я рад. Тони, Ловино, сегодня уборка зала на вас. До завтра!

Коротко махнув рукой на прощание, Керкленд покинул зал вместе с уже собравшимися Альфредом, Франциском, Питером, Йонг Су и Мэттью. Оставшиеся, попрощавшись с ними, тоже постепенно рассасывались, бросая короткое «пока» или «до встречи», пока в зале не остались двое. Снова наедине — жаль, что последний такой раз окончился не слишком приятной ссорой: не было теплой ностальгии спустя долгое время, проведенное в разлуке.

Сохраняя хрупкую тишину, они принялись за уборку: Ловино разбирал бумаги на столе, пока Тони мыл посуду, а затем принялся подметаться, чтобы Каррьедо, закончив мытье чашек, смог сразу же приняться за пол. Покончив и с этим, Варгас вернулся в кладовку, чтобы убрать инвентарь. Место невольно возродило в памяти воспоминания, связанные с ним: бесконечно много Тони, всегда поддерживающего, всегда пытающегося спасти их отношения, всегда делающего шаг навстречу его, Ловино, прихотям.

— Навевает воспоминания, да? — мягкий голос позади заставил его вздрогнуть, грустно улыбнувшись затем, и помог пока не оборачиваться. — Здесь мы впервые столкнулись лицом к лицу, — голос будто стал ближе, но тише, заставляя сердце Ловино биться быстрее. — Здесь расстались навсегда, — он даже не удивился, почувствовав, как сильные руки бережно прижимают его к горячему телу, а шепот обжигает ухо. — Навсегда ли, Ловино?

— Не знаю, — так же шепотом ответил тот, понимая, почему Антонио понижал голос: так легче было скрыть душащие изнутри эмоции. — Не знаю, Тони… — развернувшись в объятиях, он уткнулся ему в плечо, чувствуя, как родные ладони привычно гладят спину.

— Ничего, — успокаивающе начал Антонио. — Ничего. После всего, что мы пережили, это — большее, что я готов был услышать, — в голосе появились слегка саркастичные нотки, заставившие Варгаса отстраниться.

— Я не буду извиняться за это, придурок, — нахмурился он. — Я поступал так, как считал правильным. И даже сейчас, зная, к чему все это приведет, я не поступил бы иначе.

— Вечно ты пытаешься справиться со всем в одиночку, — вздохнул Каррьедо. — Плакса плаксой, а строит из себя бог весть что, — добрая улыбка на губах и морщинка между бровей не скрывали нежности слов. — Ловино… — и внимательный взгляд зеленых глаз вместо вопроса.

Варгас нервно покусывал губы, избегая смотреть на Антонио. Это давалось тяжко, очень тяжко. Но это нужно было сделать, как бы страшно ни было.

— Прости, — выдохнул, наконец, Ловино, поднимая полный решимости взгляд оливковых глаз. — Господи, Тони… Прости! — сорвавшись, он порывисто повис на шее Антонио, шмыгая носом. — Я был… нет, я такой дурак. Я совсем запутался, Тони! Что мне делать? Что я могу сделать, чтобы хоть как-то все исправить? Что?!

Приговаривая что-то успокаивающее, Каррьедо прижимал шумного непокорного Ловино к себе, чувствуя, как форменная рубашка намокает от его слез. В груди разливалось тепло, такое трепетное, такое объемное, что он не знал, куда деваться. Нежность буквально душила, хотелось почему-то плакать, но именно сейчас ему предстояло быть сильным и зрелым, не поддаваясь сиюминутным порывам. Предстояло сделать шаги, которые повлекут за собой гораздо более значительные последствия, чем просто тепло Ловино и его близость.

— Ты должен пройти лечение в клинике, — поглаживая Варгаса по волосам, четко проговорил Тони.

— И ты туда же! — раздосадовано прошипел тот, пытаясь отстраниться.

— Послушай, — не выпуская его из стальных тисков строго начал Антонио. — Это нужно, в первую очередь, тебе самому. Тебе же на самом деле очень плохо сейчас: настроение неустойчивое, депрессии, ты почти ничего не ешь… А что дальше, ты подумал? Тебе предстоит справиться с более сильной ломкой, дальше будет только хуже, и ты-то должен прекрасно это понимать. Уверен, что не сорвешься?

— Конечно!..

— Помолчи, — шикнул на открывшего было рот Ловино Антонио. — Я не уверен. Я ведь не смогу постоянно быть с тобой рядом. Я… — он осекся, ему тяжело давались эти слова, но он должен был раскрыться перед Варгасом, должен был быть полностью откровенным, чтобы он смог доверять ему. — Я боюсь, Лови. Боюсь, что когда я закончу «Кагами», ты снова сбежишь. Боюсь, что мы расстанемся действительно навсегда. Я боюсь потерять тебя. Понимаешь? — Ловино кивнул, замирая в руках Каррьедо и прислушиваясь к его сердцебиению.

— Я сделаю это, — наконец прошептал он, чувствуя, как родные руки крепче прижимают его к себе. — Для тебя — сделаю.

— Хорошо, — Тони улыбнулся облегченно, наконец, выдыхая спокойно. — Хорошо.

***

А потом пришла весна. С первым ветерком, неуловимо изменившим пронизывающий холод на нежное обволакивающее тепло, с первой мелодично поющей птицей, с первым лучиком солнца, беспечно заигравшим в повисших на серых, потемневших от воды ветках каплях. Она несла за собой свет, надежду. За весной было будущее, и, когда с утра, раздвинув шторы, кто-то видел не затянутое беспросветно-серым небо, а что-то бледно-голубое, цветное, настроение почему-то вмиг поднималось. Это была весна — та, что всегда влечет за своим приходом улыбки и что-то новое, светлое. Та, что дает тем, кто насмерть замерз зимой, шанс возродиться чем-то лучшим. И пусть сакура едва начала цвести, пусть трава зеленела еще юно и робко, пусть. Это было — и это дарило незабываемые мгновения счастья. И выпускной в эту пору казался чем-то естественным, как первые шаги в то неизведанное будущее. И почти не страшным, если бы только не значил разлуку.

— А теперь выпускная церемония объявляется открытой! — громкий голос директора Кассия, усиленный микрофоном, потонул в шквале аплодисментов.

Но он — значил. Поэтому говорить прощальные слова ребятам и Гаю было тяжело. А зрителям — тем, кому это предстояло в дальнейшем — тяжело было слушать. Кто-то готов был разрыдаться, кто-то мужественно держался, смеясь над шутками друзей и редкими их слезами. Выпускники, такие красивые в своих парадных костюмах, один за другим гордо выходили на сцену, чтобы получить прощальное напутствие и аттестат. Кивали, улыбались, говорили что-то в ответ и просто кричали своим со сцены, получая в ответ дружный рев мужских голосов.

— Ну, вот вы и стали свободны, — устало улыбнулся Гай, потирая взмокший от напряжения лоб. — Но церемония еще не закрыта: время для обращения от выпускника!

Никто не удивился, что слово предоставили Антонио. Он действительно был вне конкуренции, когда дело касалось пафосных речей, только он мог так умело расставлять интонации, что самый бредовый монолог выглядел бы глубокомысленно, только он мог так сыграть голосом, что слушатели верили и в самую пафосную чушь. Драмкружок довольно давно уже эксплуатировал эту его способность, и пришло время Тони послужить еще и своей параллели.

Стандартные слова и конструкции, слова благодарности всем и каждому, извинения, надежды на дальнейшее сотрудничество, клятвенные обещания никогда не забывать «Кагами» и те знания, что они в нем получили — не только научные, но и жизненные, ведь для многих колледж оказался еще и школой жизни.

— …Еще раз спасибо вам за все, — прикрыв глаза и замедлившись, проговорил Тони, подводя речь к логическому финалу. — Спасибо и до свидания! — поймав на себе взгляд знакомых глаз, он грустно улыбнулся, тут же вновь открывая рот: — Выпускник пятого «Б»-класса, Каррьедо Антонио! — коротко, резко поклонившись, Тони тут же распрямился, наблюдая, как все выпускники постепенно поднимаются со своих мест, аплодируя.

Заиграла хорошо знакомая мелодия выпускной песни. На протяжении предыдущих четырех лет они слышали ее в исполнении различных классов, представляя, что когда-то на их месте окажутся они, и вот теперь это действительно случилось. Нестройный гул мужских голосов подхватил пронизывающую мелодию и, ведомый ею, затянул выученные наизусть еще в первом классе слова. То взвиваясь ввысь, то опадая на паузах, они пели последнюю свою песню в стенах «Кагами», прощаясь ею со стенами школы, с учителями, с персоналом, с другими классами, друг с другом. Они прощались, и от понимания этого в глазах невольно щипало.