— Черт, — почувствовав, как по щекам катятся горячие слезы, Эмма поспешила вытереть их, стыдясь своей реакции.

Стоило сразу забыть о нем, возненавидеть, рассказать о его грязном поступке Тиму, в конце концов, и насладиться местью. Но она… она не смогла. Потому что совсем не злилась на Франциска. Это была обида, возможно, разочарование, немного досады, отчаяния, печали, особого такого коктейля чувств, который возникает внутри, когда надежды не оправдываются. Но злости и желания мстить не было. Эм все-таки знала в глубине души, что Тим прав, что так все и закончится. Знала и не могла сердиться, прощая Франциску все, даже если он на следующий день забыл ее имя.

Больше всего она презирала не его, а себя. За то, что, кажется, действительно влюбилась во Франциска. Так по-детски наивно, в этих глупых девчачьих надеждах на счастье… Счастье, которого никогда не будет. Всхлипнув, Эмма снова сжалась в тугой комок, обнимая руками коленки. Ну как она могла быть такой дурой? Повелась на конфетную оболочку, на манеры, на комплименты, на идеальный французский, такой бархатистый, обволакивающий, лишающий всякой возможности мыслить здраво… Одного взгляда в перламутрово-голубые глаза хватило, чтобы навсегда пропасть в них, раствориться, потерять себя и, в беспамятстве, легко отдать свое сердце на растерзание совершенно чужому человеку.

Слезы все текли по щекам, оставляя на них влажные дорожки. В темной комнате раздавались редкие всхлипы, приглушенные подушкой. Эмма так старалась скорее вырасти, и совсем забыла о том, что на самом деле она всего лишь подросток. Девчонка, которая никогда еще ни в кого не влюблялась. Глупенькая, неопытная… Теперь страдающая из-за своей наивности. Она впервые ощущала, как ее нежное сердце рассыпается на осколки, ей впервые было так по-настоящему больно из-за кого-то.

Когда-то в детстве Эмма пробовала почитать романы для девочек ее возраста. Там рассказывалось о первой любви, о том, что мальчики неожиданно могут оказаться привлекательными, и захочется не просто гулять с одним из них, а держаться за руки, целоваться, проводить время только вдвоем. Все было так розовенько и мило, что она, плюнув на это бесполезное чтиво, вернулась к более приятным занятиям: поиграть с братцем на заднем дворе в футбол, покататься с ним на велосипедах по грязным после дождя проселочным дорогам, посмотреть, как он делает уроки и, не понимая, как решить тот или иной пример, злится, черкая в тетради так сильно, что листы рвутся. Тогда Эмма не дочитала, что любовь может еще и приносить боль, не узнала о том, что иногда чувства девочки не находят отклика в мальчике, и он не обращает на нее внимания, старается избегать общения с ней, а в некоторых случаях даже разбивает сердце. В школе у нее не было таких близких друзей, которые делились бы личными переживаниями. Нет, она прекрасно ладила со всеми ребятами не только из своего класса и параллели, но и со многими другими, да вот настоящего друга или подруги у Эм не было. Только Тим, который, к слову, тоже не интересовался любовными отношениями с противоположным или своим полом.

Теперь она прекрасно понимала, почему иногда, поругавшись с парнем или девушкой, ее знакомые ходили такие мрачные, с покрасневшими глазами, почему они кричали друг на друга, почему жались по углам, ловя каждый момент близости. Если бы Эмма могла, она бы тоже посвящала всю себя Франциску, бегала бы за ним хвостиком, лишь бы обратил внимание, лишь бы снова прижал к себе, сказал какой-нибудь пошловатый комплимент и непринужденным движением подлил в бокал игристого вина. Она бы заботилась о нем, бережно будила каждое утро, готовила ему кофе — сладкий, с молоком, как сама любила, и как он тоже, несомненно, любил, — и пекла бы что-нибудь особенное. Она бы с удовольствием стирала его грязные носки и прощала, что он разбрасывает свои вещи повсюду. Эмма бы хотела стать матерью его детям, даже если он об этом никогда не узнает, чтобы иногда вспоминать о нем, о своей любви. Но Франциск был на другом краю земного шара, и Эмме оставалось только безнадежно лить слезы в подушку.

Постепенно Эм успокоилась, расслабляясь на кровати и закутываясь в одеяло. На губах заиграла теплая улыбка. Ничего еще не кончено — и она знала это так хорошо, как ничто иное. Тим был прав, когда говорил, что Бонфуа просто воспользуется ею. От этого остался горький осадок, но, вместе с тем, Эмма не жалела о случившемся. Она доверила себя профессионалу, и никто не мог сделать ее первый раз более незабываемым и лучшим в мире, даже если вдруг все неправда, и они не будут вместе всю оставшуюся жизнь. Но также Тим был прав, и когда говорил, что успех не приходит мгновенно. Да, ей придется побороться за свое счастье, но оно — и в этом ей довелось убедиться на личном опыте — того стоило. Стоило усилий, потраченных на него, стоило слез, выплаканных из-за него, стоило всего, чего бы ни попросили взамен. Эмма де Вард всегда была сильной девочкой, поэтому и теперь твердо верила: у нее все получится.

__________

¹ Его портрет находится на одной из сторон стодолларовой купюры.

========== Действие седьмое. Явление I. Морок ==========

Явление I

Морок

Пустота. Что вы представляете, когда слышите это слово? Коробку, внутри которой ничего нет? Космос? Черный холст?

Может ли человек вообще вообразить себе пустоту, может ли она приобрести визуальное воплощение? Попробуем представить на примере собственной комнаты. В ней не должно быть самого человека, в ней вообще не должно быть ничего. Мебель, тело — с глаз долой! Если есть цвет, значит, есть источник света, отражающие поверхности, устройства приема и распознавания волн. Развидеть — пусть мир станет черным! Пустота не может быть чем-то ограничена, иначе выходит, что в ней что-то есть. А то, в чем что-то есть, пустотой назвать никак нельзя. Долой все преграды! Кварк ли это или черная дыра, бозон или звезда — прочь, прочь! В этом мире не должно быть ничего, совершенно ничего. Пространства и времени — тоже. Пусть же вся бесконечность сожмется в не имеющую размеров и веса точку! Выходит, пустота — это бесконечность, сжатая до точки. Ну, а вот теперь попробуйте это себе представить. И не говорите, что получилось: одно только слово «бесконечность» исключает всякую возможность этого. Бесконечность — это что-то из невероятно большого — дальше десятого точно — измерения, а жалкие человеческие возможности позволяют жить и видеть только в третьем.

Поэтому то место, где он находился, нельзя было назвать пустотой, абсолютным ничто, точкой, бесконечностью. Чем-то оно, конечно, похоже: возможно, отсутствием хоть какого-то света, тепла, чувства тяжести своего тела, но далеко не так пусто и бесконечно, как должно было быть. Одной пустотой тут не обошлось, не-а.

Темно и холодно — вот этого было бы вполне достаточно, чтобы охарактеризовать окружающее пространство, слов, более полно и емко описывающих мир вокруг, трудно было бы придумать. В воздухе витал запах затхлости, как из старого подвала или неиспользуемого канализационного люка, запах сырой земли. Откуда-то поддувал едва заметный ветерок: он вился возле ног, как голодный кот, встречающий хозяина. Только кот был бы теплым, а вот ветер леденил и без того покрывшуюся мурашками кожу с торчащими дыбом волосками. Темнота, не позволявшая увидеть даже собственные ладони, обволакивала, обнимала, втягивала в себя. Она казалась густой, реальной — только потрогать никак не получалось. Правда, ощущения своего тела не было, так что поднять руку, чтобы прикоснуться к темноте, тоже не представлялось возможным.

Статичный черный мир, как будто кусок льда, застывший в безмолвии, а в нем — он, как оцепеневшее насекомое, обездвиженное стеклом, в коллекции какого-нибудь толстого американского ребенка, который показывает его своим друзьям, тыкая пальцем и громко смеясь. К счастью, оглушающая тишина подсказывала, что его гадкий смех он не услышит в любом случае. Страха почему-то не было. Да и мыслей каких-то вообще — тоже. Все воспринималось так, будто он всегда был в этой пародии на пустоту, не имеющий возможности двигаться, видеть, слышать и чувствовать что-то кроме ветра, который вполне мог оказаться котом.