А потом появилось ощущение опоры под ногами. То ли бетонный пол, то ли асфальт — мира вокруг по-прежнему не было видно, так что сказать однозначно он не мог. И, как-то заторможено, словно прорываясь сквозь пелену оцепенения, глубокую прослойку задумчивости, появилось осознание, что раз под ногами есть опора — есть и сами ноги. Сам собой получился первый шаг, а потом стало невозможно остановиться. От радости, что вот он — бежит, наконец, свободный, может уйти, куда захочет, может все! Ветер свободно обхватывал тело, которое теперь тоже было, руки размеренно двигались, помогая при беге, в легкие с хрипом врывался воздух, и горло обжигало такой сладкой неприятной болью.
Тугая резинка давно свалилась с волос, и они гладкой копной разметались по плечам, щекоча шею, мешаясь перед глазами. Заметив это, он остановился, чтобы еще раз оглядеться. В этот раз мир приобрел свои очертания — коридор. Бесконечно длинный, но уже оформленный, реальный. Он облегченно вздохнул и даже улыбнулся — он выбрался из пустоты, у него есть теперь четкое направление для дальнейшего пути. Оглядываясь по сторонам и с любопытством наблюдая, как стены обрастают новыми подробностями в виде обоев и картин, он медленно двинулся вперед, теперь уже соблюдая куда большую осторожность.
Спустя какое-то, показавшееся бесконечно долгим, время, он, сквозь отчетливый стук сердца в ушах, услышал всхлипы. Немного ускорился, улавливая, что звук становится все ближе, и напрягаясь, оттого что далеко впереди, насколько позволяют видеть глаза, никого нет. А потом в стене появилась дверь. Подозрительная такая, старая, другая. За ней раздавались привлекшие его внимание всхлипы, но открывать ее, испещренную царапинами, надписями, перекрывающими друг друга так, что нельзя было разобрать ни одной, старую, грязную и совсем не вписывающуюся в царящую вокруг атмосферу праздника и роскоши, не хотелось совершенно.
Переборов неожиданно возникший страх, он потянул за ручку. Та, скрипнув, опустилась, и неожиданно оказавшаяся тяжелой дверь немного приоткрылась со звуком, от которого обычно выпадают волосы и вытекают глаза. Всхлипы смолкли. Задержав дыхание, он заглянул внутрь, ловя на себе изумленный и напуганный взгляд глаз цвета темного шоколада. На пустом бетонном полу, в комнате, больше похожей на тюремную камеру, только без мебели, сидел мальчик. На вид ему можно было дать лет тринадцать: очень худенький, маленький, но жилистый. Бледные обнаженные плечи со следами побоев вздрагивали то ли от холода, то ли от страха, волосы обрамляли красивое личико, на котором ярко выделялись черными омутами глаза. Он весь старался сжаться, сделаться незаметнее, как будто боялся, что пришедший человек причинит ему боль.
Он поднял руки, показывая, что не собирается ничего делать, и осторожно зашел внутрь, предусмотрительно оставляя дверь открытой. Мальчик напрягся, весь подобрался, как дикий зверек, готовясь сбежать, но он перегородил выход, когда мальчишка метнулся к проходу, и невольно улыбнулся, глядя, как на лице расцветает досада. Теперь он мог видеть, что синяки и ссадины разбросаны по всему его телу, и жалость криком совести взялась за горло. Чуть смутившись, он стянул с себя футболку и кинул ее пленнику. Тот, недоверчиво покрутив предмет одежды в руках, все-таки надел ее на себя — длины как раз хватило, чтобы прикрыть срам.
Ему показалось, что контакт установлен, и он неловко шагнул к ребенку, чтобы поддержать, согреть и выслушать, но тот, заметив малейшие поползновения в свою сторону, зашипел достаточно агрессивно и дико, чтобы отпугнуть. Ему даже показалось, что он увидел у парнишки острые клыки, и их было гораздо больше, чем положено иметь человеку. Пока он соображал, в чем дело, тонкие руки с неожиданной силой оттолкнули его от двери, и мальчик выскочил прочь, в богатый, светлый, теплый и безопасный коридор.
Он хотел закричать, но не смог. Голоса не было, и единственные звуки, которые он мог издавать — стук шагов по полу, быстрый топот погони. Впереди он видел силуэт мальчишки, слышал его смех и чувствовал, что не может позволить ему сбежать. Ребенка нужно было остановить любой ценой.
Он настолько увлекся, что перестал быть осторожен там, где это необходимо больше всего. Сосредоточившись на тоненькой, но ловкой фигурке, он проигнорировал поворот, который делал коридор чуть дальше. Он все бежал и бежал, гнался за ускользающим мальчишкой, удивительно быстрым для своей комплекции, своих лет, своих травм, игнорируя время и расстояние, так долго, как только мог, пока тот, свернув, не исчез за углом. А когда следом за ним повернул и он, то не обнаружил за поворотом ничего. Пустота. Ничто. Ни стены, ни двери, ни ребенка — черное отсутствие чего бы то ни было, царапая материю и уничтожая ее, постепенно подбиралось к нему, замершему от удивления.
Теперь стало действительно страшно. Именно в этот момент он отчетливо понял: возвращаться нельзя. Потому что пустота велит не двигаться с места. Этот приказ звучит в каждом сгинувшем в ней камне, в каждом уничтоженном ею элементе декора. Стоять и не двигаться, просто ждать своей очереди, просто смириться. Но смиряться ему не хотелось, так что он, развернувшись, резко выскочил из-за поворота назад, повторяя вновь свою ошибку. Но в этот раз его ждала не пустота. Его ждал тот мальчик. Маленький, хрупкий, в футболке не по размеру, с искренней улыбкой на лице и доброй благодарностью в глазах. Если, конечно, сотню одинаковых детей, стоящих позади него, как один похожих на ребенка лицом, но различающихся по возрасту и одетых в разные наряды, можно включить в понятие «мальчик».
Когда он увидел их всех и вновь перевел взгляд на того первого, которому помог сбежать, улыбки на их лицах переменились. На теплые такие, почти сожалеющие… как у акулы перед броском. В их горящих глазах не было злости, только горечь, досада и голод, всепоглощающий голод. Бедные мальчики просто хотели свежей плоти.
— Я вас ненавижу, — одновременно тихим, вкрадчивым голосом произнесли они, заставляя мурашки побежать по спине. — Ненавижу, потому что не могу забыть, — продолжали копии шелестящим шепотом, от которого по виску скатилась капелька холодного пота. — Пожалуйста, — по тому, как напряглись ближайшие к нему дети, он понял, что сейчас случится что-то страшное, и с трудом сглотнул, — исчезните из моей жизни.
Первым на него кинулся спасенный из плена мальчишка. Обнажив мелкие острые зубки, тот резко вонзил их ему в руку. Из его горла вырвался сдавленный крик, когда к первому присоединились остальные. Они налетели на него всей стаей, подавляя количеством, не оставляя путей к отступлению. Не выдержав, он упал с мыслью, что это точно конец. Шанса подняться они ему не дадут. Их зубы были везде, они терзали все его тело, стремясь добраться до костей, отхватить хоть маленький кусочек свежего мяса.
— До свидания, — над его лицом нависло красивое лицо мальчишки, у которого из уголков губ стекали бордовые капли крови, — учитель…
Сладкий голос позволил немного отвлечься от всего, а губы, поначалу нежно ласкающие его собственные, вызвали даже легкую улыбку. В глазах давно уже потемнело от боли, которая не чувствовалась, но должна была быть. А когда ребенок впился в его шею острыми зубками, вырывая огромный шмат плоти, все заволокла алая пелена.
***
Тяжелое дыхание, наполнявшее комнату резкими прерывистыми вздохами, постепенно успокоилось. В предрассветном сумраке, охватившем комнату, отчетливо виден был молодой мужчина, устало прикрывший глаза и приложивший ладонь к голове. Лоб у него был влажный, весь в холодном поту, а тело до сих пор ныло от укусов, оставленных армией мальчиков из сна. То есть это там они были просто мальчиками, а он — длинноволосым парнем в свободных штанах. Сейчас, вспоминая недавние яркие картинки, Яо готов был поклясться, что у всех детей было лицо Кику Хонды в разные годы его жизни.
Отдышавшись, он внимательно прислушался — его сожителя, доктора Ли, судя по всему, на месте уже не было. Тот всегда поднимался рано, чтобы осмотреть болеющих детей, но никогда не забывал после разбудить его, Яо, если он вдруг просыпал будильник. Выходило, что особо времени спать не осталось, но и вставать было еще слишком рано. Яо только перевернулся на бок, обнимая крепче подушку и обиженно сопя. Он чувствовал себя таким разбитым… В последнее время ему удавалось поспать не больше трех часов в день, что никак не способствовало поддержанию хорошего настроения.
