— Добрый день, дамы и господа. Драмкружок «Кагами» рад приветствовать вас в стенах нашего замечательного колледжа! — последний раз Эмма слышала его вживую больше двух лет назад, но не могла не узнать этот звучный всеобъемлющий тенор. — Сегодня мы рады представить вашему вниманию постановку по мотивам произведения, знакомого далеко не каждому, но оттого не теряющего свою привлекательность, — «Легенда о Ларре» из рассказа «Старуха Изергиль» русского писателя Максима Горького. Надеемся, вам понравится! — Антонио выдержал паузу, пока зрители аплодировали, успокаивались и настраивались на нужный лад. — Смотрите-ка, вон идет Ларра! — зрители, не обнаружив никого на сцене, начали оборачиваться и искать взглядами кого-нибудь, кто бы мог идти, но их внимание снова привлекли к сцене.

— Но там никого нет, — возразил кто-то из первых рядов, видимо, тоже член драмкружка — правда, никто не заметил, кто именно это был.

— Да ты слеп, мой друг, — хмыкнул Тони откуда-то из-за кулис. — Вон тот, темный, бежит степью.

— Это всего лишь тень! — снова заговорил неизвестный, а зрители, наконец, обратили внимание на видимую часть пола сцены и кулисы, где действительно металась одинокая тень. — Почему ты зовешь ее Ларра?

— Потому что это — он, — передавая в голосе мудрую зрелую улыбку, проговорил Каррьедо. — Стал теперь как тень — пора! Он живет тысячи и тысячи лет — вот какова расплата за гордость.

— Расскажи мне, как это было, — попросил тот самый актер из зала, которого так никто и не заметил.

— Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это, — вкрадчиво начал рассказывать Антонио, а занавес медленно, в такт его плавной речи, пополз в стороны. — Далеко за морем, на восход солнца, была страна большой реки, где жило могучее племя людей. Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унёс орёл, спустившись с неба. Тогда пошли искать девушку, но — не нашли её. И забыли о ней, как забывают обо всём на земле. Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад.

Наконец, сцена полностью открылась, демонстрируя сидящих у костра мужчин и женщин в простой одежде, к которым медленно приближались юноша — Геракл хорошо вписался в свою роль, особенно учитывая почти божественное тело, выгодно демонстрируемое отсутствием рубашки — и старуха — в нагромождении тряпья можно было без труда узнать Йонг Су по его азартно горящим глазам. Сидящие у костра повернулись к ним, расспрашивая о том, что случилось за время их отсутствия, как они выжили и добрались обратно. Йонг Су пытался отвечать, но голос его дребезжал и срывался, а вот Геракл лишь надменно смотрел на всех, даже не желая помочь матери. Она рассказала, что орел обращался с ней, как с женой, и что этот юноша — их сын, а сам царь птиц давно уж умер. Когда Геракл не ответил на их вопрос, люди у костра не на шутку рассердились, Альфред, взявший на себя роль заводилы, кричал, что ему здесь не место.

— Иди, куда хочешь, отверженный — Ларра! — поддержал его Артур, вставая рядом.

Еще раз окинув их презрительным взглядом и надменно рассмеявшись, Ларра прошел мимо, обнимая наряженного в простое длинное платье Феликса. Но тот возмущенно оттолкнул от себя Геракла и попытался убежать — тогда он повалил его на землю и с силой наступил ногой на грудь. Раскусив капсулу с «кровью», Феликс изобразил краткую агонию, а все те, кто был у костра, кинулись на Ларру, связывая его. На их лицах отчетливо читался ужас, смешанный с отвращением, и бесконечная грусть по убитой.

Наконец, вернувшись к костру, они стали обсуждать, как наказать убийцу. Много было предложено разных по степени жестокости вариантов, пока мудрец-Кику не предложил для начала узнать, почему он сделал это. Но Геракл был горд, он не желал объяснять свои мотивы, а когда от него все-таки добились ответа, оказалось, что двигала им обыкновенная гордыня.

— Стойте! Наказание есть, — тихо сказал Хонда, но все замолчали, внимая словам мудрейшего. — Такого страшного наказания вы не придумаете и за тысячу лет. Кара его — в нем самом. Пустите его, пусть он будет свободен!

Голос Кику становился все громче, а под конец слился с раздавшимся в зале громом, как бы подтверждавшим его слова. И никто не посмел возразить. Ларру развязали и отпустили, а он смеялся им, уходящим, вслед, и его хохот, тщеславный и граничащий с безумием, разрывал тишину, стоящую в зале.

Эмма, кажется, даже не дышала, все свое внимание перенеся на сцену. Игра казалась ей настолько мастерской, что неудобное положение перестало играть какую-либо роль: она все равно словно бы окунулась в этот волшебный мир, где жили герои постановки. Она с любовью вглядывалась в родные лица и отмечала, что в драмкружке появилось много талантливых новичков. Эм вспоминала последнюю постановку, что видела в «Кагами», — не менее достойную интерпретацию одного из рассказов Рэя Брэдбери — и невольно поддавалась ностальгии, попутно отчитывая себя за такие слишком взрослые мысли.

— И вот он стал жить, вольный, как птица, — снова заговорил Антонио, когда сцена опустела. — Он приходил в племя и похищал скот, девушек — всё, что хотел. В него стреляли, но стрелы не могли пронзить его тела, закрытого невидимым покровом высшей кары. И долго он, одинокий, так вился около людей, долго — не один десяток годов. Но вот однажды он вновь подошёл близко к людям… — под конец Тони чуть понизил голос, как бы обращая внимание зрителя на сцену.

Там же Геракл, безоружный, предстал перед людьми. Они кинулись на него, а он даже не шелохнулся, и тогда, догадавшись, что Ларра хочет умереть, они отступили, не желая облегчить участь тому, кто принес им столько страданий. Первым смеяться начал Хенрик, а остальные, подхватив его голос, вторили ему, чем заставили Геракла метаться по сцене в попытках сделать хоть что-то. Он пытался драться, но люди избегали атак, не нанося ему урона, попытался заколоть себя ножом — но тот сломался о его грудь, а камень, о который он бился головой, рассыпался в пыль.

— Он не может умереть! — радостно заключил Тим и, махнув рукой, увел людей за собой, оставляя Ларру в одиночестве.

Он лежал на полу, скорчившись, и немного подрагивал, а потом, когда рыдания прекратили душить горло, растянулся на спине, вытянув руку к небу, туда, откуда раздавались крики птиц. В глазах его плескалась пусть и не видимая зрителям, но отчетливо осязаемая ими тоска, бесконечная и почти не наигранная.

— Так, с той поры остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду… — Ларра, с трудом поднявшись, побрел со сцены, когда Каррьедо взял слово. — Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков — ничего. И всё ищет, ходит, ходит… Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей… — в голосе Каррьедо звенела тоскливая грусть, как будто ему действительно было жаль Ларру. — Вот как был поражён человек за гордость.

Занавес к тому времени уже успел закрыться, отрезая актеров от публики и давая время на подготовку следующим выступающим. Драмкружок вышел на авансцену, чтобы поблагодарить зрителей за внимание и принять шквал аплодисментов. На лицах ребят читалось облегчение: очередная нравоучительная пьеса прошла на «ура», хотя этот заказ-приказ директора и заставил их сомневаться в возможном успехе. Эмма хлопала, не жалея ладоней, и лишь когда ребята ушли в гримерку, позволила себе смахнуть слезинки, образовавшиеся в уголках глаз.

Теперь ей предстояла миссия, по сложности сравнимая только со спасением смурфиков. Выбраться из зала. А за спиной — много недовольных тем, что им не удалось полностью насладиться представлением отчасти по ее вине. Ну, что ж… Где наша не пропадала? Она всегда считала себя боевой девушкой, а уж смелости ей вообще было не занимать. Решительно развернувшись, Эмма шагнула навстречу жадно заглотившей ее толпе, и через несколько минут, помятая, со сбившейся прической, стояла в коридоре, решительно намеренная для начала найти зеркало и привести себя в порядок, а уж потом, всей такой красивой, идти навстречу своей судьбе.