Антонио старался держаться. Решительно вышагивая по коридорам, он убеждал себя, что поступил правильно. Ловино хотел, чтобы его послали, хотел такого расставания: что ж, его желание — закон. И он, Тони, ничего не мог изменить, не мог смягчить ситуацию, когда Ловино так и напрашивался на резкость, грубость. Сам. Значит, действительно, наверное, впервые в жизни, чувствовал себя виноватым.

— Хенрик у себя? — не здороваясь, поинтересовался он, когда дверь в давно знакомый блок распахнулась.

— Здесь я, здесь, — из кухни, улыбаясь, выглянул Хансен с дымящейся кружкой в руках.

Правда, стоило ему заметить состояние Антонио, как улыбка тут же сползла с лица, уступая место беспокойству и даже страху. Он поспешно скрылся в уютной кухне, где до того мирно попивал чай с соседями, и, поставив кружку к раковине, не говоря друзьям ни слова, вернулся к Тони.

— Подожди минутку, я только оденусь, — серьезно кивнув Каррьедо, Хенрик зашел в свою комнату, из которой показался уже спустя пару минут, одетый по погоде навалившейся на город ранней осени.

Они вышли за дверь в полном молчании: слышно было, как недоуменно переговариваются соседи Хансена на кухне, кто-то играет в шутер на компьютере, а кто-то очень дерзкий, видимо, из соседнего блока, слушает дэткор на всю громкость. Хенрик запер дверь, зная забывчивость своих соседей, развернулся и двинул к выходу. Тони шел следом, низко опустив голову: даже если бы Хенрик попытался начать разговор прямо здесь, сразу, он бы вряд ли получил связный рассказ. Лестницы, ведущие на этаж ниже, холл, всегда уютный, а сегодня еще и неожиданно шумный, дверь на улицу. Там их обдало волной свежего воздуха, в котором отчетливо определялся запах скорого дождя, и этот аромат, принесенный на крыльях ветра, потихоньку начал смывать из головы грустные мысли, освобождать грудь, так что снова захотелось дышать. Глубокий вздох и пронзительный взгляд в небо.

Дорога была хорошо знакома друзьям: они не раз ходили в этот клуб, где всегда услужливый бармен с полуслова понимал, что именно стоит им выпить сегодня. Сумерки, созданные больше черной тучей, надвигающейся с юго-востока и заслонившей уже почти все небо, чем медлительной ночью, объяли город, стискивая его в своих удушающих лапищах. В преддверии дождя был душно, практически нечем дышать, только ветер, уже поднявшийся, гонял по полупустым улицам пыль, прутики и первые опавшие листья. Он пока еще не гнул деревья, но редкие мощные порывы говорили о том, что надвигается не просто дождь — буря. Когда Хенрик и Тони подошли к излюбленному заведению, заворчал первый гром.

— Добрый вечер, — бармен поприветствовал хорошо знакомых клиентов, окидывая обоих профессиональным взглядом и мысленно рассчитывая, что могло случиться.

— Не такой уж он и добрый, — хмыкнул Хансен, кивнув ему в качестве приветствия, а Антонио затравленно улыбнулся его словам.

— Водки? — предложил бессменный работник заведения.

Она, конечно, подошла бы, но Хенрик с сомнением посмотрел на Тони и покачал головой, решив, что ею Каррьедо напьется до кондиции, еще не приступив к рассказу. Немного поразмыслив, сомневаясь, он все-таки попросил:

— Давай чего-нибудь полегче сегодня.

— Для такого случая могу предложить портвейн — его просто невозможно пить быстро, — одними глазами понимающе улыбнулся бармен.

Хенрик кивнул, внимательно изучая полки на стене за барной стойкой, наполненные разнообразными напитками разных годов и марок и бокалами всевозможных форм. Он не спешил расспрашивать Тони, который сейчас сидел рядом, буравя взглядом деревянную поверхность и, видимо, мысленно что-то решая, подготавливаясь к грядущему рассказу. Как давний друг, Хансен знал, что Каррьедо сам начнет: он вообще был очень самостоятельным и не любил, когда его засыпали вопросами, на которые он пока не мог дать ответа.

— Мы… поссорились, — тихо сказал Антонио, распробовав терпкий вкус дорогого алкоголя. — Разошлись, — более решительно поправился он, после второго глотка. — Лови сам решил, что так должно быть. А я ему просто подыграл, — Тони надолго замолчал, смакуя вкус портвейна, пока мадерная рюмка² не опустела.

— Значит, все серьезно? — сочувственно взирая на него, поинтересовался Хенрик, так же опустошая свою.

— Более чем, — кивнул Антонио, принимая от бармена новую порцию. — Кажется, даже серьезнее, чем зимой…

— У-у-у… — протянул Хенрик. — А в чем дело-то оказалось?

— Ну, — Тони скептически усмехнулся, — он сказал — точнее, я подкинул ему идею, а он за нее ухватился, — что изменял мне.

— Не веришь? — снова отпив изысканного напитка, Хансен вдохнул его особенный аромат.

— Это и не правда, — повторив его действия, хмыкнул Тони. — Не знаю, почему так в этом уверен, но точно знаю, что врет. Не было измены, что-то… вообще из другой оперы.

— Хм, — Хенрик сделал еще глоток. — Есть идеи?

— Это же Лови, — с горькой нежностью улыбнулся Каррьедо. — Все что угодно, начиная с глупости вроде седого волоса и заканчивая абсурдом типа восстания котов против кастрирования…

— Скажешь тоже, — прыснул Хансен.

— Ты же его знаешь, — пожал плечами Антонио. — Только одного знания мало, чтобы отношения вернуть, — мадера опустела и вновь была наполнена услужливым барменом. — Да и я уже сомневаюсь, стоит ли их возвращать.

— Хэй, — Хенрик сурово взглянул на Тони. — Ты точно Антонио Каррьедо? Потому что, насколько я знаю, этот парень никогда не сдается, — он легко хлопнул его по плечу.

— Это слишком сложно, — покачал головой тот. — Не думаю, что ты меня поймешь сейчас…

— Рассказывай, — махнул рукой Хенрик. — И не смей замыкаться!

— Спасибо, — тепло улыбнулся Антонио, вновь прикладываясь к рюмке. — Понимаешь, он никогда не подпускал меня к себе достаточно близко, — начал он, спустя какое-то время. — Всегда ругался, сердился, ворчал… Иногда доходило до выяснения отношений на повышенных тонах, но я старался все сгладить. Терпел. Мы, конечно, ссорились часто, но с его характером иначе и никак, — Тони снова отпил немного портвейна, целиком погружаясь в ощущения. — Потом эта зимняя блажь, когда я сам не понял, в чем виноват. И вроде помирились, снова начали жить, как раньше, а потом… — и снова опустела стекляшка, вмиг наполняясь напитком с легкой руки бармена, — эти его «дела», игнорирование, то, что он избегал меня, уходил от разговора. Я запутался в своих подозрениях, не знал, куда смотреть и что делать. Я искал причины в себе, в своем поведении — но их не было! — глубокий глоток, отчаянный, стремящийся заполнить алкоголем пустоту. — Не было и нет. Если бы у него были какие-то проблемы, я бы помог, даже просто разделил бы переживания, посочувствовал, в конце концов. Но он ничего не говорил, да и не выглядел, как человек, у которого серьезные проблемы: просто настроение менялось чаще, чем у девушек в критические дни, — горькая усмешка и новая порция напитка внутрь. — Это настолько напрягало, что терпение… Я не знаю, осталось ли оно. Мне так надоело бегать за тем, кто даже не может полностью мне доверять. Ты не представляешь, как надоело, как я устал! — и опять мадерная рюмка пуста. — И вот он вроде бы рядом, но в то же время не здесь, не со мной. Так утомительно, так больно, так!.. Я не чувствую себя нужным ему, вот в чем дело. Как будто ему было бы легче, если бы меня вообще не существовало, понимаешь? — Антонио надолго замолчал, неторопливо опустошая свой бокал. — Не хочу больше так, не могу. Устал, — прикончив злосчастную рюмку, замолчал Каррьедо. — Надоело.

Вздохнув, Антонио замолчал, принимая из рук бармена новую порцию напитка и внимательно вглядываясь в дно бокала. Хенрик молчал, не зная, что добавить. Он прекрасно понимал чувства Тони, лучше, наверное, чем кто-либо… Только он мучился не так долго, как тот, поэтому, наверное, еще не выдохся, не сдался.

— С Андрессом так и не продвинулось ничего, — вместо ненужных слов о том, как он его понимает и какой Тони бедный-несчастный, сообщил Хансен.

— Ломается? — выговорившись и облегчив себе душу, Каррьедо заинтересованно взглянул на друга, радостный, что тот сменил тему, не меняя ее.