Лоси дрались, загоняли телят в круг. Но вдруг... С рёвом на поляну вырвался из леса серый смерч, и Таршила признал молодого вожака, несмотря на его изменившуюся окраску и отсутствие рогов. Лосиный князь ринулся в гущу. Волчья засада попытались перехватить его, но он на всём скаку оборотился, и один из хищников, перехваченный на лету страшным ударом, пластом упал в снег. Второй волк прыгнул на загривок быка, рванул зубами мясо, но от толчка плеча покатился в снег, и два передних копыта ударили по нему враз. Третий проскочил мимо, не осмеливаясь напасть, стая завертелась на поляне, а бык, не обращая внимания на лязгающие возле горла клыки, погнался за матёрым волком, настиг у опушки и вбил в сугроб. Волки рассыпались. Вожак, всхрапывая, обежал стадо сородичей и повёл в осинник, косясь на мёртвые серые комки в забрызганном кровью снегу. Понял Таршила: ещё лет семь он может быть спокоен за стадо лосей в звонцовских лесах. Особенно же после того, как подсмотрел новые брачные бои золотисто-рыжего. Теперь он поступал с побеждёнными соперниками, как и прежний вожак.
В полдень звонцовские ратники встретили отряд из соседней волости, соединились. Зимой дорога сама несёт путника, но летом - трудны пути на Руси и опасны. Трясёт, ломает телеги на корневищах и гатях, по ступицу вязнут колёса то в песке, то в жиже болот. Редки - мосты через реки, но и те, что есть, того и гляди, обрушатся под ногами. Поэтому не любят вороги ходить на Русь летом. Русскому же человеку к своим дорогам не привыкать. К вечеру обоз утрясся, лишь у одной брички сломалось колесо. Его быстро заменили, а хозяин, Сенька Бобырь, получил нагоняй от Фрола. Поскольку с Сенькой пострадал и Филька (они, опорожнив Сенькину баклагу, присели на возок, задремали, напоролись на пень да и вывалились), мужики смеялись: "Где Бобырь да Кувырь - там кувырки да шишки". На привалах мужики, подчиняясь приказу старосты, первым делом осматривали повозки и коней, проверяли упряжь и поклажу, поэтому шли скоро. Ночевали у околицы лесной деревеньки о двух дворах, стали лагерем с охраной, как подсказал Таршила, занявший место военного советчика при старосте. Видно, не без влияния Таршилы звонцовский начальник оказался во главе объединённого отряда; мужикам это льстило. Фрол никому не велел отлучаться из лагеря, позволил только сходить за водой да принять две корчаги молока от деревенских женщин, накануне проводивших своих мужиков в Коломну. Когда при свете костра ратники, сняв шапки, уселись возле котлов, Сенька, поставленный в охрану, привёл двух оборванцев. Стянув шапки, они опустились на колени перед Фролом. Заросшие худые лица, сухие голодные глаза, грязное тело, просвечивающее под рванью.
-Боярин, возьми нас, ради Христа, - попросил старший.
-Я - не боярин. Кто - такие?
Незнакомцы опустили головы, потом старший махнул рукой:
-Коль не боярин, будь по-твоему - скажу, как на духу. Беглые - мы, боярские холопы, с-под Звенигорода. На Дон пробираемся, оголодали - моченьки нет. Прослышали - Дмитрий Иванович народ на Орду поднимает. Хотим сослужить ему, авось защитит?
-Есть ли на вас грех душегубства?
Старший замялся, младший сказал:
-Не таи, батя, коли начал. Может, облегчим душу?
-Есть такой грех. Огнищанина, боярского надсмотрщика, прибили. Мало, зверь был, его вон, мово сына, невесту опозорил...
Мужики загудели:
-Какой же это - грех?
-Господь велит прощать...
-Таких прощать?
-Тихо! - оборвал Фрол. - Свой суд, значитца, учинили над огнищанином? Почему же тиуну али боярину челом не били на того разбойника? Што же получится, коли всякий холоп станет свой суд вершить?
Поднял голос Ивашка Колесо:
-Фрол! Ты разве забыл слово святого Сергия? Разве нет у них тропинки к Богу и к людям?
Фрол поскрёб макушку и сказал:
-Коли покаялись, можно ещё верить вам. Своей и вражьей кровью смоете грех. Дайте им место у котла...
На другой день, в жару, остановились на отдых в тени осокорей над ручьём пообедать да коней попоить. Едва достали калачи, из перелеска появилась дюжина рослых монахов. Все - в чёрных подрясниках и клобуках, с медными крестами, в лаптях, плетённых из лыка, а на плече у каждого - ослоп. За процессией монахов погромыхивали большие пароконные повозки с поклажей. Филька перекрестился, Сенька хмыкнул:
-Монастырь, никак, удирает. От татар-та...
-Благослови вас Господь, люди добрые, - пророкотал басом шагавший во главе процессии русобородый детина. Мужики вскочили, принимая благословение.
-Дозвольте, и нашей братье на сей лужайке отдохнуть, трапезу принять да водицы испить?
-Милости просим, святые отцы, - Фрол подал знак мужикам, чтобы освободили место в тени.
Сенька, щуря рыжие глаза, спросил:
-На жатву, што ль, батюшка?
Монах глянул на парня.
-На жатву, сыне, на тоё ж, что и вас ждёт.
-Чё ж вы с дубинами-то? Хоть косы прихватили бы.
Монах подмигнул мужикам, перебросил с руки на руку дубовый ослоп.
-Господь не велит Своим слугам ничьей же крови проливать - ни человеков, ни живой твари. Сиё же дубьё, оно - бескровно.
И со свистом рассёк воздух.
-Эге! - Сенька сбил шапку на затылок. - По мне так лучше попасть под басурманскую секиру, нежели под сиё дубьё.
...Когда вышли на тракт, связывающий Коломну с Боровском, Фрол вёл уже полторы сотни ополченцев. В середине колонны приплясывали двое бродяг-скоморохов. Один дудел в сопелку, другой, заламывая красную шапку, выговаривал:
Бился-рубился Иван Кулаков,
Много полонил он киселя с молоком,
Чашки и ложки склонил он под мёд,
Шаньги и пироги во полон положил...
Мужики улыбались, почёсывая бороды. Пока скоморох переводил дух, поведав о том, как славный рубака Иван Кулаков отличился перед киевским князем Владимиром Красным Солнышком, посрамив в застолье самых славных богатырей, речь завёл Таршила, и ополченцы придвнулись к нему.
-Ордынец, он зверь - стайный, лютый, што волк, а ты помни: волк, он супротив смелости даже стаей не попрёт.
-Верно, - поддакивали бывалые охотники. - От нево, главное, бежать нельзя.
-...Летит на тебя орда, визжит, ревёт, мечами блещет - так бы и дал дёру, а ты стой: у тебя в руках тоже - не шёлковая плётка. Перво-наперво, щит держи, как велено, - кинут они тучу стрел, да стрелой щита не взять, на то он и щит. Второе дело - сулицу изготовь, а стоишь с большим копьём или с рогатиной в первом ряду - упри покрепче, наметь супостата, што на тебя прёт, держи на глазу, штоб наколоть, вроде сенной охапки. Ворогов кажется так уж много - прямо счёту нет, - но ты страху не верь, помни: тоже не один стоишь, каждый по одному подденет, дак...
-Оно - так, Таршила, да ить поддеть надоть! Он тож норовит поддеть аль рубануть.
-Норовит, а ты будь ловчее. Ордынец разумный зверь - на стенку не больно полезет. Как встретят его сулицами, да стрелами, да пиками - он сейчас отскочит, завизжит свой "яман" и наутёк. Вот тут у наших кметов взыграет душа после страху-то, в голову шибанёт хмелем, в глазах - дурман, в душе - телячья радость. Кидаются догонять басурмана, прут толпой, кто уж коня ловит, кто за брошенным мечом потянулся - стадо, не войско. Татарин, он те всю силу разом не покажет, он так и ждёт, штоб наш ряд расстроился. Выждет да как навалится со всех сторон, начнут гулять мечи по хрестьянским головушкам...
Ополченцы, притихнув, моргали.
-Я к чему говорю? Не к тому, штоб вы страхом заране исходили. А штоб на хитрость не поддавались. - Таршила сплюнул. - Нападает ворог аль бежит, ты же от свово десятка - ни шагу! Десяток к десятку - вот тебе сотня, сотня к сотне - вот тебе тысяча, тысяча к тысяче - большой полк! Полк же - стена каменна! Мы, пешцы, - сильны, пока ту стену ворог не прорвал. Гонять бегающих есть конные сотни, они схлестнутся с Ордой - глядишь, их сбили, погнали, но мы стоим - рать стоит. За нашей стеной и потрёпанные конники в себя придут, снова на ворога исполчатся. Выстоим мы, пешцы, измочалится Орда о наши копья и топоры - вот тогда воеводы и двинут нас вместе с конными полками гнать басурман. Да и тут нельзя в толпу обращаться...
