Юрко отвернулся к стене, прикрылся ладонью. Только бы утра дождаться - днём всё яснее и проще...
Очнулся в темноте... Матери не слышно. Откуда-то издалека, через волоковое окно, долетал брех собак. Потом - песня. У старосты гуляют?.. Чувство, что он куда-то опаздывает, толкнуло Юрка к двери. В темени плыла хороводная песня. Не до сна девкам - два денёчка осталось до расставания с милыми. А вот с другого конца - озорное:
Ой, ты, пристав волостной,
Приезжай ко мне весной.
У меня на кунке
Вырастут медунки...
Соседское подворье распахнуто, из волокового окна избы струится свет свечей, долетают голоса. Старостина свадьба спутала время, Юрко не знал, долго ли пролежал в забытьи. Пытался разобрать голоса, но окошко - узко и высоко. Пугающая мысль пришла Юрку: может, жених уже приехал, и сейчас пропивают, благословляют на замужество его ладу. А она?.. Соглашается сгоряча - ведь ударила же его. За что? Она теперь - не в себе... Он бросился в распахнутые ворота. Зазвенев цепью, навстречу с лаем вздыбился Серый, но смолк, завилял хвостом. Поодаль, у тына, жались светлые фигурки, всхлипывающая Татьянка метнулась из растворённых сеней, и чувство беды полоснуло грудь...
В неярко освещённой избе за деревянным столом, выскобленным до белизны, сидел лысый пегобородый мужичок в расстёгнутом сером кафтане, рядом, под образами, похожая на большую чёрную икону, стояла мать Аринки. Скрестив на груди руки, она смотрела на влетевшего парня блестящими от бражки глазами. Половину избы от Юрка заслоняла широченная спина мужика в распущенной рубахе, его курчавая всклокоченная голова подпирала потолок.
-...Так, сватушка, так, золотой, поучи родительской рукой, беды нет, добра же прибудет, - гундосил пегобородый, наваливаясь грудью на глиняную кружку. Юрка он и не заметил, глядя куда-то в угол. - Учёна баба шёлком стелется, неучёна терном колется. Обломай-ка, сватушка, постарайся для зятька...
-С-сука! Гулёна! - загремел мужик, хромовато переступая раскоряченными ногами. - Я те покажу, как мы зря сговариваемся! Я тя научу как из воли выходить! В клеть! Под замок до свадьбы! Запорю, коли слово ещё поперёк услышу!
Свистнул кнут, стегнул по мягкому, и Юрко увидел на полу, под ногами мужика, расплетённую чёрную косу. И до того, как в глазах потемнело, успел ещё увидеть разорванную, задранную сорочку, белую спину в красных рубцах.
-Дядя Роман! - он повис на взлетевшей к потолку руке мужика. - Не надо!
Мужик отшатнулся, припадая на короткую ногу, оборотился, дохнул в лицо сивухой:
-Кто?.. Ты пошто, щенок, лезешь не в своё дело?
Широкое половчанское лицо, сине-багровое от браги и ярости, раздутые ноздри, белые волчьи зубы и под лохматыми бровями - налитые кровью белки, жутковатая темень зрачков.
-Пошто лезешь, говорю, шорник-сапожник?
-Не бей её, дядя Роман, она - не виноватая!
-Не виноватая? Ты почём знаешь, виноватая аль нет? Вон из избы, заступник соплястый! Кто тебя звал?
-Он знает. - Арина приподнялась, упёршись руками в пол. В лице - ни кровинки, глаза - сплошные зрачки: омутовый мрак и безумный блеск.
-Он знает, - повторила в тишине. - Он да я, да ещё Бог знает, что мы стали мужем и женой. Вот вам!
Чёрная "икона" в углу качнулась и кинулась к Арине.
-Что ты! Зачем Богородицу гневишь, доченька, зачем на себя наговариваешь? Ну, осерчал батюшка, побил маленько, так он тебе же счастья хочет, он простит и пожалеет. Возьми назад слово глупое!
-То - правда, матушка, перед Богом тебе говорю: муж мой единственный - Юрко Сапожник, и другого мне не надо.
-Кхе, - пегобородый завозился за столом. - Ай, девки пошли! Чуть не прикупил я у тя порченую телушку, хозяин. Кхе... Ты уж дале-то сам, Ромушка, мы - сторонкой. - Он начал подвигаться на край лавки.
Пришедший в себя Роман сунулся к дочери и выхрипел:
-У-убью-у!
-Убивай. - Арина смотрела на отца сияющими глазами.
Мужик шагнул к парню, вцепился в рубаху.
-Ты-ы... Пащенок! Ублюдок! Голь перекатная... Боярское дерьмо! Ты как посмел дочь мою тронуть? Неш думал, я её в холопки отдам? Дочь-то мою?! Да я её лучше - в омут, пусть бесу водяному достанется, только не тебе...
-Роман, опомнись! - закричала мать.
-Не-ет, пусть бесу... - Мужик тряс Юрка за грудки, а другой рукой шарил за поясом. - Пусть лучше бесу...
Если бы этот пьяный лохматый зверь не был отцом Аринки!..
-Тя-тя! Не надоть! - детский крик вырвался из сеней, за ним метнулись две белые сорочки, повисли на руках отца.
-Роман, ты сдурел?.. Юрко, беги!..
-Ю-ура-а! - пронёсся в избе крик Аринки.
Юрко отпрянул от мужика, нож блеснул перед его лицом. Злоба ударила в голову, рука напряглась, из рукава в ладонь скользнула свинчатка. Юрко свистнул, взмахнул кистенём.
-Дядя Роман, не подходи! - И рванулся к девушке, схватил за руку. - Пойдём!
Она встала и шагнула за ним к двери.
-Ку-уда? - хозяин, отбросив жену и младших дочерей, рванулся за Ариной, но свинчатка описала перед ним круг.
-Разбойник! Дочь украл! Я к старосте пойду, к попу... Тебя засекут! В колодки забьют!
-То-то, дядя Роман! Старосту вспомнил. Не забудь ещё княжеских отроков да судью. За "боярское дерьмо" тебе перед ними отвечать придётся. На дыбе, пожалуй. А за "ублюдка"...
Подтолкнув Аринку к двери, Юрко шагнул за ней в сени. Но ещё раньше туда проскользнул сват. За калиткой их догнали плачущие девчонки, вцепились в сестру.
-Нянька Арина, пойдём на сенник, мы боимся...
Девушка всхлипывала, из дома неслась перебранка, и теперь бас мужика уступал крику женщины.
-Вот што, птахи, - сказал Юрко.- Утро вечера - мудренее. Ступайте ко мне домой. Бабки пока нет, а дверь - не заперта. Серый вас не тронет. Забирайтесь на полати да спите. Есть, поди, хотите?
-Хоцим, - пропищала пятилетняя Уля, цеплявшаяся за подол няньки.
-На полке в сенях каравай, в горшках молоко, да мёд, да репа - всё ешьте. Мы с вашей нянькой скоро будем.
Она пошла за ним, не спрашивая, она доверилась ему, мужчине, и поэтому Юрко ничего не боялся. Пусть его вина - велика, а люди растревожены - могут сгоряча даже прибить - Юрку верилось в справедливость. Вины перед Богом он не чувствовал - это главное для него. Так и скажет принародно - там пусть решают. Староста - не зверь, боярин - тоже милостив, поп Божьим судом судит. Авось дело обойдётся продажей да покаянием. То, что Роман - вольный смерд, для него - и хуже теперь. "Холоп - не смерд, мужик - не зверь", - любят говорить бояре. За обиду своего холопа иной из них с десяти смердов шкуру спустит. Такое время пришло, что лучше прибиться к сильному человеку - за его спиной жить спокойнее, ибо за тебя - и вотчина, и господин, и его князь. Смерду вроде - вольготнее, а что случись - только сам за себя. Зверь и есть. Кто - посильнее, тот и норовит шкуру содрать. То-то мужики идут под сильных бояр. Роман - из упрямцев, которые норовят сами прожить, считаясь подданными великого князя, а до него не ближе, чем до Бога, - дальше, пожалуй: Бог-то в каждом доме хоть с иконы смотрит... Юрко торопился, пока свадьба не кончилась. Ему хотелось, чтобы судили их с Аринкой всем миром. После сегодняшнего схода верилось Юрку: люди вместе окажутся добрее и справедливее, чем каждый со своим судом.
Не забыть ему до смерти, как он вошёл в набитую гостями избу старосты, стал на колени перед хозяином, его молодой женой и попом, сидевшими в красном углу, а рядом опустилась Арина, склонив голову, уронив на пол чёрные косы, вздрагивая исполосованной спиной под рваной сорочкой. И тишину, когда говорил о случившемся, просил защиты. И ропот, сквозь который рвались выкрики:
-Неслухи окаянные! Што надумали - против воли отца!
-Этих защити - завтра свои на шею сядут!
-Без венца станут жить, аки свиньи в скверне валяться.
-В подолах начнут приносить!
-А чего ждать от колдуньиной дочки да этого сураза?
