-Ты, верно, знаешь её, государь. Она у Олёны Ольгердовны служила, Анютой звать.
-Вон што! Мне уж из-за её девиц досталось на орехи: зачем-де оставил? Будто думать было не о чем, кроме её девиц. Так и быть, скажите: я благословил вас без неё. Надо бы и твою Анюту отослать в Торжок, да уже поздно.
-Дозволь идти, государь? Мне ещё с войском знакомиться.
-Постой. Ты мово Томилу когда последний раз видел?
-Вечером, когда уж решили поклониться хану. Отходил он. Меня позвал с Адамом-суконником.
-Што он сказал?
-Про Тайницкую. Я в то подземелье детишек и жёнок многих спрятал. Девицы Олёны Ольгердовны - с ними. Спасутся ли? А Томила тоже считал: у врага нельзя выпрашивать мира.
Владимир встал и подошёл к молодому воину:
-Тебе ещё долго жить, Олександр Дмитрич, и ты запомни эти слова: у врага нельзя выпросить мира. Врага можно только принудить к миру, наступив ему на голову сапогом. Завтра мы наступим - или я - не князь Храбрый, а только волчий корм. Иди, брат.
Уже свечерело и в лагере разгорались костры. Заря отражалась в зеркале Ламы, плавно текущей в двадцати шагах от шатра князя. Неподалёку, возле нагружённых телег, снаряжались дружинники Олексы. Каримка бранился с кем-то из товарников: на его квадратное тело необъятной ширины непросто подобрать доспех. Переодевшиеся красовались в блестящих кольчугах и высоких шишаках, опробовали мечи и сулицы. Вокруг плотными рядами стояли палатки дружины князя, всюду торчали жердяные коновязи, лошади похрупывали зерном. От водопоя с фырканьем и топотом катился сотенный табун. Вечерний воздух был пропитан близкими сердцу воина запахами дыма костров, коней, дёгтя и сыромятины. Поджидавший Тупик позвал в свою палатку, где для Олексы приготовили оружие, броню и воеводское корзно. У палатки толпились дружинники, Олекса узнал Додона, Микулу, Варяга и Дыбка и каждому улыбнулся. Его ни о чём не спрашивали, только во все глаза смотрели на воскреснувшего из мёртвых соратника, лелея свои надежды. Броня оказалась впору, корзно было коротковато и узко в плечах.
-Обойдусь без воеводских отличий, - махнул рукой Олекса. - Три тысячи - не тридцать, разглядят и так.
Тупик вызвался проводить его в "особый" полк. Когда уже садились на лошадей, Олекса оборотился и глянул в вопрошающие глаза дружинников:
-Микула, Додон, Алёшка! Вы своих пока не оплакивайте. Не хотел обнадёживать до срока, да уж так и быть. Я ваших и многих других укрыл в потайном подземелье с выходом за городом. Может, ушли они, а может, сидят там, бедуют, нас дожидаясь. Бог - милостив, авось дождутся.
Олекса был в седле и разбирал повод, когда подбежал Микула, схватил его руку и поцеловал - у Олексы не хватило силы противиться медвежьим дланям бывшего монаха.
-Ну, брат, задал ты мне задачку, - сказал Тупик, когда отъехали. - Они ж только и будут теперь в Москву рваться.
-И без того рвутся. Разве плохо, Василий?
Ехали между шатрами и коновязями, вслушиваясь в голоса ратников, храп коней, звон стали под напильниками и оселками. Где-то у огня под бряцание гуслей молодой лирник славил богатырские заставы и походы русских князей в Дикое Поле. Гаснущая заря задёргивалась туманом, пролётная стая гусей роняла с вышины крики, граяли вороны в заречном лесу, и обоим казалось - снова едут они Куликовым полем между засыпающей Непрядвой и Доном, будто Куликовская сеча только на время прервалась, чтобы заутра грянуть с новой силой. Как далеко простёрлось ты, Куликово поле, где же - твой конец, в каком времени и каком краю? А может, не будет у тебя конца, Куликово поле, пока не загоним в могилу последних насильников, убийц и грабителей, жадных до чужой земли и чужого добра, последних душителей чужой свободы?
Из своего шатра вышел Владимир и смотрел на огни воинского лагеря. Мечтал ли о такой силе ещё неделю назад? Ведь с полутора тысячами пришёл в Волок, а теперь лишь в резерве оставляет семь. И не иссякает народный поток к его стягам. Чем заплатить за ваше самоотречение, русские люди?
Только бы не повернул назад этот крымский зверь со своей стаей! Владимир поклялся наказать крымчаков за Москву и опустошение своего удела. Сначала - их, потом дойдёт и до главного хищника Орды.
XIII
Кутлабуга меньше всего думал об отступлении. Его тумен, доведённый до полного числа, представлял силу, какой не мог иметь ни один из ближних правителей - от Литвы до Новгорода и Твери. Собрать десять тысяч хорошего войска - нужны месяцы, а разношёрстный сброд темника не пугал. Ему снова повезло: в ту сторону, куда отступил Донской, посланы Батар-бек и Шихомат, Кутлабуге достался удельный серпуховский князёк, и тот неведомо где спрятался. Когда передовая тысяча грабила и жгла пустой Можайск, темник повернул на Ржеву, рассчитывая по пути взять Волок-Ламский. В московских монастырях, которые хан отдал крымскому тумену, оказалось меньше добычи, чем рассчитывал найти Кутлабуга. Да и в княжеских теремах, слышно, не очень разжились. Больше всего повезло тем, кто грабил церкви Кремля. В городе же много добычи сгорело. Может, золотая казна Дмитрия хранится в Волоке или Ржеве?.. С той поры, когда на степном кургане за Калкой фряги рассыпали на войлоке перед ханом казну Мамая, мешки с золотом, серебром и камешками волшебных цветов всё время мерещились темнику. Зачем они - ему, он пока не задумывался - лишь стремился овладеть могуществом золота. Кутлабуга ведь считался удачливым, а удачливый может возмечтать о многом. Тимур-то выплыл из грязи...
Уже повернув со смоленской дороги, Кутлабуга получил весть, что в Волоке стоит серпуховской князь, и насторожился. Памятуя приказ великого хана, он стянул в кулак семь своих лучших тысяч. На русских реках была межень, и тумен легко одолел неглубокую вблизи верховий Москву, затем перешёл ещё одну речушку. Здесь на песчаном броду целая сотня обезножила коней, напоровшись на рассыпанные по дну железные шипы-неваляшки, влитые в свинцовую чечевицу. На войне, посреди враждебной страны, верховых лошадей надо беречь, и разозлённый темник приказал разведчиков бить палками, а их начальнику сломали спину. Во избежание неприятностей Кутлабуга приказал через каждый новый брод прогонять табунки двухлетков, которые назначались в пищу.
Темник торопил начальников. Где - князь, там - и его казна. Время от времени разведчики замечали русских всадников, но те скрывались в лесах. Лишь на берегу Рузы произошла стычка, в которой с обеих сторон имелись убитые, и Кутлабуга понял, что за его движением следят дозоры врагов. Как поведёт себя князь? Побежит или затворится в осаде? Топтание под городом в планы темника не входило, но Волок-Ламский - не Москва.
На другой день, миновав густолесья, тумен вышел к Рузе. Передовые сотни проверили брод, и войско, не останавливаясь, устремилось на левый берег, оставляя за собой сакмы на зелени речных лугов. Кутлабуга шёл с лёгкой головной тысячей, её он намеревался выбросить вперёд, наперехват дорог севернее и западнее города, как только весь отряд втянется на приламскую равнину.
Небо стало чище, в полдень солнце пригрело, пыль от копыт головных сотен вилась впереди, и ничто пока не сулило тревоги. У русов свой обычай: после обеда они спят, небось, их дозоры тоже попрятались для сна - давно уже нет вестей от разведчиков. Кутлабуга вызвал к себе начальника передней тысячи - своего дальнего родича Мурута. Наянами в войске он предпочитал иметь дальних - ближние скоро наглеют, садятся темнику на шею, требуя привилегий и званий, лодырничают, обманывают, воруют и утаивают добычу, вступают в сделки с торговцами и поставщиками для войска. Законы в Орде - жестоки, но применять их всё труднее оттого, что верхушка Орды связана родством. А глядя на начальников, то же начинают делать и простолюдины. Гниёт Великая Орда, разъедается воровством. Отделить бы крымский улус да начать всё сызнова...
