Все знали: Донской запретил Владимиру ввязываться в большие сражения, но кто мог предвидеть, что хан разделит силы? И слово великокняжеского боярина прибавило смелости воеводам: высказывались за поход навстречу врагу. Владимир Храбрый говорил последним:
-Врага встречать в поле. Исключать же осады Волока нельзя. Вчера хан стоял у Москвы, сегодня он может быть в Звенигороде, завтра - здесь. Ты, Яков Юрьич, останешься в городе с пешим войском. Те же три тысячи, что - на лошадях, пойдут в поход. Дайте им пешие щиты, сколько можно кольчуг и железных шлемов. Мечи можете взять, но каждый должен иметь большое копьё и топор. Да в каждую тысячу отберите по две сотни добрых стрелков из остального войска, кроме дружины. Сильные самострелы отдать им все, до единого.
Под вечер прискакали новые вестники из сторожи, отступившей к берегам Рузы. По её следам двигалось степное войско, сакмагоны с деревьев насчитали более семи тысяч всадников. Сколько их рассеялось для грабежа деревень, Бодец не знал. Вместе с Ордой грязно-серая пелена в небе надвигалась на западные волости. Местами от горящих селений занимались огнём леса, и солнце с трудом пробивалось сквозь копоть. Там, где простёрся над землёй дымный покров, становилось холодно. Люди вспоминали лето одиннадцатилетней давности, в канун которого зимой не выпало снега, а за всю весну не прошло ни одного дождя. Иссякали ручьи и речки, лужами становились озёра. Лист на деревьях едва развернулся и пожух, трава с хрустом ломалась под ногами. На многих полях даже не взошло посеянное зерно, погибал скот. В довершение всех бедствий начались лесные пожары и загорелись торфяники. С грохотом лопалась накалённая огнём земля, исчезали в огне селения, тучи дыма и хлопьев сажи покрыли небосвод на тысячи вёрст. Младенцы и старики задыхались от смрада и копоти. В середине лета днём стояли сумерки, птицы боялись летать и станицами ходили по земле. Но самое страшное началось после. В августе с неба повалил снег - и настала зима. Тот год стал бы хуже чумного, но природа смилостивилась. В январе полили тёплые дожди, зазеленела трава и на полях взошли хлеба, посеянные прошлой весной.
Теперь, глядя на тусклое небо, под которым дымились леса и пепелища селений, люди тревожились: как бы прокоптелый небосвод снова не обрушился на их головы ранней зимой.
В день смотра из ламских лесов вышел Олекса. За его отрядом из двухсот вооружённых чем попало мужиков тянулось с полтысячи беженцев, главным образом, женщин и детей. Жители Волока, узнав, что в толпе пришедших есть спасшиеся москвитяне, всем городом высыпали на улицы. Измученных женщин с плачем хватали за руки и тянули в свои дома, сирот разобрали в один момент. Приехавший из лагеря Новосилец, которому князь наказал ограничивать число новых поселенцев, не проронил даже слова. Олекса передал ратников в пеший полк, а для своих тридцати дружинников потребовал у воеводы коней, и тот не смел отказать. Оставив в детинце Анюту с её новыми подругами и спасёнными детьми, Олекса выехал в лагерь, и первым, кого он встретил, был Тупик. Друзья обнялись. Тупик с трудом узнавал осунувшееся, в морщинах лицо друга. Когда-то озорные глаза Олексы напоминали теперь глаза Серпуховского. Васька, не спрашивая ни о чём, провёл его в шатёр князя.
Владимир был один. Он уже знал о выходе Олексы, усадил напротив себя, Тупику велел остаться, и потребовал:
-Рассказывай, Олександр Дмитрич. Рассказывай, как стольный град наш хану проторговали, как ворота отворили. Всех изменников назови - не щади ни рода, ни чина.
Олекса выдержал взгляд князя и ответил:
-Грех нам, государь, оговаривать тех, кто прежде нас головы за Москву сложил.
Кулак Владимира грохнул в стальной наколенник.
-Смерть не очищает от позора трусости! Чёрт бы со всеми, кто попёрся к хану на поклон, кабы они себя лишь отдали на заклание - пусть их в святые зачислят! Но их трусостью сгублены тысячи людей, разрушена Москва, врагу отворены ворота в глубину Руси. Такое смертью не смывается! Слышишь?
-Слышу, государь. А в измене и трусости не могу винить ни Остея, ни бояр, ни выборных, ни святых отцов. Они поверили слову хана и клятвам шурьев великого князя - в том их беда. Они кровью доказали, што хотели всем добра.
-"Они хотели"! Я тоже хочу мира и тишины, но не иду же к хану с верёвкой на шее, не тащу под ордынские ножи своих бояр! И ты-то почто не пошёл с ними, ежели теперь очищаешь?
-Казни, государь, а изменников среди москвитян я не видел, окромя боярского сына Жирошки, да и тот наказан - злее некуда.
Владимир приоттаял глазами.
-Я слышал, ты по-иному на Остеевой думе разговаривал. Не за то ли тебя Смелым прозвали?
-Не знаю, как там прозвали меня, а корил я тогда живых, а не мёртвых.
Владимир встал и подошёл к гостю.
-Ну, и зипун на тебе! Где только добыл такой?
-Ночью в лесах - не за печкой. Всякой одежке рад.
-Ты же с войском шёл, аль раздеть кого по пути не мог?
-Я, государь, не тать и не ордынский мурза.
-Ух, племя святорусов! Ни хитрости в вас, ни злопамяти, ни жадности, ни коварства. Только бы вам грудью ломить али горбом. Таких, как вы с Васькой Серебряным, надо женить на татарках, гречанках али ещё на ком. Не то - сядут на ваших потомков ворюги да подлюги, станут кровь сосать почище ордынцев. У князей бы учились - в нас какой только крови не намешано!
-Князья тож, бывает, упускают своё.
-Смел! А верно ли ты успел жениться?
-Верно, государь.
-Правду говорят - война мужскую силу дразнит.
-Когда же нам ещё жениться-то? - подал голос Тупик. - То воюем, то в поход собираемся.
-И то - верно. - Князь вздохнул, вернулся на своё место. - Гневен - я, Олекса Дмитрич, а как не гневаться - Москву потеряли! Мы ещё во всём разберёмся. Не для суда над мёртвыми - для науки. Теперь же с врагом посчитаться надо. Чего просишь?
-Справу для моих дружинников.
-Сколько их у тебя?
-Тридцать два со мной.
-Малого просишь, боярин. Кабы ты устал и захотел посидеть в детинце - сиди. А в походе малого не проси.
-Дай сотню, государь.
-В Москве управлялся с тысячами, пошто теперь в детские портки норовишь? Мне не сотские - мне воеводы нужны. Сам знаешь, сколько моих лучших бояр легло на Куликовом поле. Бери под начало три тысячи.
-Три тысячи?! - Олекса привстал.
-А ты как думал? Всю жизнь впереди сотни мечом помахивать? У меня нет воеводы в походном войске старше двадцати пяти годов. Решай: или примешь трёхтысячный полк, или в детинец отошлю. Ты - главный свидетель осады Москвы, я обязан беречь тебя пуще глаза. Уж коли рисковать таким свидетелем, так по цене.
-Добро, государь.
-Василий, ступай, найди Мещерина: пущай оборужит дружину Олексы Дмитрича из моих запасов да ему найдёт воеводскую справу. - Тупик вышел, князь развернул на столе большой пергамент с чертежом окрестной земли. - Ступай ближе. Твои тысячи - особые. Они - на лошадях, но это - не конница, а пешая рать. Смотри на чертёж. Вот - Волок, вот - Можай. Ты пойдёшь за легкоконными сотнями, и с боков тебя прикроют заставы. Ни в какие конные бои с Ордой не ввязывайся. Кутлабугу мы рассчитываем встретить здесь, на подходе к Рузе, но может быть всякое: Орда быстро ходит, а темник - матёрый волчина. Помни главное: как появятся, спешивай ратников, заступай дорогу и бейся до последнего. Обойдут тебя, совсем ли окружат - то не твоя забота. Ты обязан стоять насмерть и держать Орду за горло. Это - всё.
-Кто - начальники тысяч?
-Первой - Боровский Константин Иванович. Второй - боярин Олексей Григорьевич. Третьей - боярский сын Ондрей Борисович. Стрелкам я назначил особого воеводу - сотского Никифора. Его дружок, Ванька Бодец, со своей сторожей примкнёт к тебе. Ставь его на опасное крыло - там рубаки, не дадут окружить сразу. Своих дружинников держи при себе. Не хочу, штоб, уцелев там, ты сложил голову здесь. Особливо теперь, когда женился. Жёнка-то - кто?
