-Боярин, пора уходить - нукеры!

Олекса уже приметил движение какого-то отряда вдоль москворецкой стены. Каримка, ругаясь, грозил кулаком. Его лицо было в кровь исцарапано ногтями - потрудились те, кого он сегодня швырял вниз с неглинских укреплений.

Вопль заставил русских воинов оборотиться. Тайницкая башня ещё защищалась, а по стене бежали степняки, сбившие последний ополченческий заслон между башнями. Они вереницей спешили к добыче в угловом конце москворецкой стены, и женщины подняли крик. Что-то красное сорвалось, скользнуло по стене, донёсся глухой стук, и Олекса видел, как покатилось по откосу раската тело женщины в красном сарафане, а рядом катилось тельце ребёнка. Потом сорвалось синее в цветных разводах, понеслось к земле, и всё повторилось в ужасающей простоте. Москвитянки, видя бегущих к ним насильников, хватали детей и бросались вниз...

Олекса закрылся рукой и заплакал. Он никуда не ушёл бы отсюда и был бы убит или пленён, но второй раз в этот день рука кожевника увлекла его в башню. Он не заметил, как очутился на крутом невысоком берегу, из которого вырастали белокаменные стены и башня. Здесь Неглинка впадала в Москву, за её устьем, над пойменным лугом, метались и плакали чибисы, их крики ворвались в душу и пробудили Олексу. Мир был велик, мир жил, и ему надо жить.

Из-под берега с ребёнком на руках метнулась Анюта.

-Олексаша!

Да, надо жить.

-Ты почему - здесь? Али плавать не умеешь?

-Умею, да куда же - я, не дождавшись тебя?

-Шайтан-девка! - Каримка подскочил к Анюте и выхватил у неё девочку. Потом швырнул в воду секиру, сбросил панцирь и, оставшись в кожаной броне, стал входить в реку. Каждый миг со стен мог начаться обстрел, Олекса разоблачился, забрасывая подальше от берега оружие и доспехи, чтобы не достались врагу. Ремень саадака закинул на плечо, поднял щит. Не выдержав, прикрикнул на Анюту:

-Да ступай ты в воду, смола! Убьют же нас обоих!

Стало слышно, как в дверь башни колотят чем-то тяжёлым. Опасаясь стрелы в спину, Олекса уходил на глубину пятясь, прикрывая щитом себя и Анюту. На стене горланила Орда. Едва отплыли, позади взмыл вой. Через полминуты стрелы со свистом секли воду, щёлкали по щиту. Светлые и тёмные головы плывущих осыпали реку далеко вниз по течению, и ордынцы, сбросив заборола, с воем и гоготом состязались в стрельбе по живым мишеням. Сколько больших и маленьких утопленников всплывёт весной из омутов этой реки, будет унесено льдами в Оку и Волгу?

На тёмно-карем жеребце Тохтамыш стоял посреди Соборной площади, наслаждаясь дымом горящего города. Через разбитые двери храмов нукеры копьями и плетьми выгоняли людей. Молодых женщин и детей сгоняли на край площади, оцепленной спешенной тысячей тумена хана. При малейшем неповиновении били по головам. Стариков и старух, попов и монахов резали на папертях. Никто не боялся навлечь Небесный гнев: повелитель сказал, что подрясники чернецов скрывают воинов. Из соборных ризниц и клетей тащили дорогую утварь, куски парчи и бархата, затканные золотом и серебром плащаницы, праздничные ризы, сундуки и ларцы, полные драгоценностей и монет, рушили иконостасы, сдирали оклады с икон, разваливали груды книг, выхватывая изукрашенные, рвали с них накладки из серебра и золота, выколупывали жемчужины и цветные камешки, рассовывая в тайники поясов, сапог и шапок, изуродованные пергаменты швыряли в кучи вместе с разбитыми иконами. Иные топтали ногами иконописные образы, как делали это, ворвавшись на стену, где при покровительстве бородатых урусутских демонов, измалёванных на досках, пролито море ордынской крови. Даже Батар-бек вчера лил слёзы по своим любимым нукерам, и повелитель, потерявший сына, был мрачен все эти дни. И это - правда, что русские монахи служат не Богу, а князю: ни один гром не грянул над осквернителями храмов с тех пор, как умолкла последняя кремлёвская пушка.

Обшаривать терема князей и великих бояр Тохтамыш послал Шихомата, крымчаки Кутлабуги грабили монастыри, опытные волки Батар-бека шныряли в боярских и купеческих домах, искали потайные подвалы. И находили - подвалы с ценным добром, большие корчаги и бочки зерна, зарытые в землю, даже винные погребки. Не весь запас хмельного уничтожили ополченцы. В иных разбитых и запертых погребах по колено стояли лужи из смеси браги, вин и медов. После кровавого дела воинов тянуло на разгул. Взяв город на щит, они стали в нём хозяевами. Бояться некого: начальники не препятствовали законному грабежу, русского войска поблизости нет, от воинов даже не требовали преследовать тех, кому удалось вырваться за стены. Пили всё, что находили, - из бочек, лагунов и кувшинов. Пили, черпая в разбитых подвалах бурду. Многие тут же и сваливались на ступеньках или среди подворий. По горящему Кремлю стали разноситься песни кочевников, вливаясь в гул и треск пожара. Огонь распространялся пока медленно, и если не налетит ветер, гореть будет до вечера, возможно, и всю ночь.

Хан, казалось, ничего не замечал. Его нукеры - с ним, остальные пусть до последнего упьются в стельку: меньше разворуют самой ценной добычи - ведь золото и камни легко прятать. Прискакал человек от Кутлабуги: темник спрашивал, куда девать полон и добычу. В монастырях захвачено много людей.

-Имущество пусть вывозят за стены, - приказал хан. - Молодых сучек со щенками согнать сюда. Остальных перебить. Монахов - тоже. Из московитов рабы не получатся.

"Посмотри, Акхозя, как я раздул твой погребальный костёр, сколько жертвенной крови пролил и ещё пролью на твой прах!" - повторял хан, но утешение не приходило. И какой-то злой дух смущал его. Кого одолел? Несколько сотен вооружённых мужиков? Мальчишку-князя без имени да трусоватого боярина Морозова, который всю жизнь не знал, кому служит: Дмитрию ли, тестю ли его, а может, собственной корысти? Княжичи уверяли: Морозов старался для хана, убеждая Остея и бояр покориться, но оставлять его одного живым не имело смысла - Дмитрий не пощадил бы. Да и кому нужен слуга, поворачивающий нос по ветру, всегда готовый предать из собственных интересов? Тохтамыш взял Москву, без чьей-либо помощи. О нарушенном слове старался не думать.

-Ты знаешь, повелитель, - заговорил стоящий рядом Карача, - ведь убитый князь Остей - внук Ольгерда.

Хан не мог скрыть удивления.

-Кто сказал?

-Кирдяпа. Уже после того, как убили.

-Пёс! Глуп, а хитёр, пёс паршивый. Пошли за ними. - Потом спросил. - Может, врёт? Как мог Дмитрий доверить Москву внуку своего врага?

-Дмитрий ведь породнился с Ольгердом через Владимира. Русские умеют привлечь к себе иноплеменников.

Тохтамышу вспомнился отряд, посланный прошлым летом на Городец-Мещерский. Жив ли тот князь-перемётчик, которого он хотел уничтожить? Правда ли в его руках была дочь Мамая?

-Нукеры говорят: на стенах против нас сражались татары.

-Да. Это - безродные татары, здешние кожевники.

-Взяли кого-нибудь?

-Нет, повелитель. Они бились насмерть, да мы ведь и не старались брать. Среди полона могут быть их родичи.

-Скажи Адашу: пусть ищет.

Двое всадников привели на площадь человека в обгорелом зипуне. Он держал перед собой серебряную пластину со скрещенными стрелами. Подъехал Адаш и сказал:

-Это - наш лазутчик. Он хочет говорить тебе.

-Который лазутчик? Твой Жирошка?

-Нет, повелитель. Жирошка ещё не объявился. Это - другой, он приходил к нам под Серпуховом. Новгородец.

-Он - такой же новгородец, как я - китаец. Пусть подойдёт.

Человека подвели, он стал на колени перед лошадью хана:

-Великий хан, я сделал, как ты велел.

-Что же ты сделал?

-Отворил ворота. Ты видел: даже после взрыва башни они не закрылись.

Носатый человек в прожжённом зипуне, испачканном сажей, казался смешным в своём бахвальстве, но Тохтамыш спросил:

-Как ты это сделал?

Лазутчик сунул руку за пазуху, вытащил железный клинышек, сильно вытянутый с острого конца.

-Вот смотри. Этого - достаточно, чтобы ни одни крепостные ворота в мире не сдвинулись с места. Надо только умело и вовремя поставить. Я прибился к московским воротникам и выбрал момент. Я ведь посылал тебе вести через стену.