-Мы будем с тобой, государь, - произнёс Симеон. - Поднимем кресты и иконы, пойдём с молитвой, авось Господь смилуется.

-И мы пойдём - все бояре, - подхватил Морозов.

-Я пойду, государь, и позову других выборных, - сказал Адам.

-Благодарю вас всех, господа. Ты, Иван Семёныч, выбери подарки для хана и его ближних из княжеской дарохранительницы. А теперь ступайте на площадь да позовите кто-нибудь Олексу.

Морозов подошёл к Остею и спросил:

-О чём, князь, толковать с этим бешеным кобелём? Гнать бы его из города. Пущай один с ханом воюет, коли такой храбрый.

Проводив взглядом последних думцев, Остей сказал:

-Знаешь, боярин, будь все такими, как этот рыцарь, я бы не дары хану понёс, а послал намыленную верёвку. - И замахал рукой на ошарашенного Морозова. - Ступай, боярин, довольно об этом, всё уже - решено.

Морозов вышел надутый. Жизнь ущемляла Ивана Семёныча на каждом шагу, и он считал себя постоянно обманутым. Был первым боярином при Дмитрии Константиновиче Суздальском, но главенство на Руси захватила Москва, потянуло на службу к Дмитрию. Суздальскому важно было иметь своего человека в ближнем окружении властного москвитянина, и он не мешал Морозову перейти к зятю. На дочь мало надежды - женщина после замужества принадлежит супругу, а не отцу. Тому же, кто меняет государя, важно сохранить надёжный тыл, и Дмитрий Константинович обещал, что всегда примет боярина к себе обратно. Морозов платил доброхотством прежнему сюзерену. Москвитянин принял его в число великих бояр, дал изрядные поместья, но важных государских дел не поручал. Военной славы Иван Морозов тоже не добыл. В походе на Тверь старался не выделяться, опасаясь нажить врага в лице Михаила Александровича. В битве на Воже простоял в запасном полку, который так и не потребовался в деле. В успех войны с Мамаем он не верил, сказался хворым и был оставлен в стольной помощником при старом Свибле. Случилось, однако, неслыханное: соединённое войско Золотой Орды было разгромлено на Непрядве. Москва на руках носила героев битвы, среди которых не было Морозова. Он жаловался: его-де обошли, нарочно не взяли в поход из-за чьих-то козней. Кое-кто даже верил, ибо многие знали о неприязни Серпуховского ко всем, кто хоть однажды переходил от одного князя к другому.

И вот - внезапный набег Тохтамыша, Морозову доверено важнейшее дело обороны Москвы. Другой бы костьми лёг за такую честь. Морозов же и тут увидел козни судьбы. Что же получается? Когда великие рати шли навстречу врагу и Москва оставалась в тылу, главным воеводой оставили Свибла, а теперь, когда войско отступало на север и на Москву надвигались полчища Орды, в ней на съедение хану бросили Морозова?..

Появление Кирдяпы с Семёном из вражеского стана было для Морозова как свет в желанном окне среди ненастной ночи. Донскому, судя по всему, - конец. Сам виноват - не дразни законного хана. Дмитрий Константинович - стар, а Васька Кирдяпа - его наследник. О мечтаниях Кирдяпы заполучить когда-нибудь Владимирское княжение Морозов знал. Ради этого княжонок не то, что хану - чёрту заложит душу. Почему Тохтамыш рязанского князя удалил, а Кирдяпу с Семёном возит? Васькин намёк о новом московском правителе был понятен Морозову, как никому на думе. Уж при этом-то комолом бычке Иван Семёныч стал бы первым человеком в государстве и правил бы как хотел. От Остея Морозов бросился искать Кирдяпу.

Вошедшего Олексу князь встретил кивком, указывая место подле себя. Тот, однако, остался стоять.

-Садись, Олександр. Как это русские говорят: в ногах нет правды. Но в моих словах - правда: люб ты мне, рыцарь.

Губы воина тронула усмешка:

-Оттого и хочешь в монастыре запереть?

-Не хочу. А на площадь ты лучше не ходи, Олександр, всё равно не по-твоему будет.

-Знаю.

-Завтра, как поведу посольство, ты укрой своих конников на подоле, на Свибловом дворе, там - просторно. Да поглядывай с башни, что и как. Без нужды не высовывайся, а придёт нужда - сам знаешь.

-Жалко мне тебя, князь.

-Не жалей, Олександр Дмитрич. Я - тоже воин. Кабы умереть да спасти Москву - чего лучше для воина? - Остей улыбнулся. - Храни тебя Бог, рыцарь. Прощай.

-Прощай, князь.

Горечь и тяжесть нёс Олекса в душе сквозь толпы народа. Эх, люди! Наивные - вы, святые или глупые? Ищете путей полегче, покороче, а жизнь - не степной шлях и не лесная просека. Как часто в ней лёгкий путь - это путь под уклон, в пропасть. Разведчик Олекса знает. Но докажи ты Адаму-суконнику или Устину-гончару, что для иного перевёртыша дать ложную клятву на кресте - всё равно что почесаться! Сколько уж раз обжигались на ордынском коварстве, а вот какой-нибудь Васька Кирдяпа поцелует крест, уверяя, будто хан удовольствуется лишь созерцанием московских храмов, и уж готовы ворота - настежь. Тяжко и страшно в долгой осаде, но только тяжкий путь ведёт к спасению на войне, и от врага нет иной защиты, кроме меча.

В толпе мелькнуло совиное лицо боярского сына Жирошки, усмешечка играет в нагловатых глазах. Вырядился в бархат. Всё уже знает, ночной филин. На стене его Олекса ни разу не видел, а теперь выполз. Жаль, не попался он под руку в ту пьяную ночь...

Долго гудел, медленно расходился народ с площади. Решение думцев утвердили, хотя мало надеялись на милость хана, ибо "милость" и "Орда" - слова несовместимые. Больше рассчитывали на имя Остея, хитрость Морозова, влияние святых отцов, а главное - на московское серебро и рухлядь. Боярин Морозов сказал, и архимандриты подтвердили, что добра и денег достанет выкупить каждого отдельной головой. Разумеется, москвитяне за щедрость бояр и церкви в долгу не останутся.

Плакали о погибшем князе Донском и его воинах. Нижегородских гостей выпроводили тем же путём, по лестницам, сказав им: завтра утром Остей с лучшими людьми придёт в ставку хана.

Орда затихла, лишь тысячи костров пылали на московском левобережье и облако дыма застило москвитянам вечернее солнце.

На Свибловом дворе Олексу перенял монашек:

-Боярин-батюшка, я - по твою душу! Томила Григорич у нас в Чудовом отходит, зовёт проститься.

-Томила? Меня? - Олекса удивился.

-Тебя, батюшка, и Адама-суконника. Уж не откажи в просьбишке отходящему - он Господу нынче предстанет.

-Пойдём, святой отец.

-Служка - я, - пробормотал монашек.

-Всё одно, раз уж надел подрясник. В мир-то не тянет?

-Сухорук - я. - Монашек высунул из рукава узкую ладонь. - В миру мне побираться. Других болящих целю, себя же - никак. На Куликовом поле был я, - сказал с гордостью, - и ныне при ранетых.

-Не уж то на Куликовом? - не поверил Олекса.

-Девица одна подтвердит. Тоже с нами ходила, уязвлённых спасала. И ныне пособляет нам. Пригожая такая.

-Э, брат, - засмеялся Олекса, - да ты уж не из-за той ли девицы сохнешь?

-Што ты, батюшка! - Монашек испугался. - Как можно? И не девица она - нынче: за воином княжеским, дитё у неё.

Адам поджидал на дворе монастыря, среди пустых шатров - пока раненым хватало места под кровлями. Вслед за монашком прошли в келью с узким оконцем, стали в ногах умирающего, накрытого холщовым одеялом до подбородка. Его глаза были сомкнуты, остро торчала вверх борода, серели длинные волосы на подушке, покрытой белёной холстиной. Монашек стал в изголовье.

-Я звал Олексу и Адама, - сказал боярин.

-Здеся - они, батюшка.

-Зови. А сам ступай. - Раненый говорил, часто, мелко дыша.

Адам и Олекса придвинулись к изголовью, боярин приоткрыл глаза, в них медленно стыла горячечная дымка.

-Пришли-таки, неслухи. - По бледному, с синевой лицу умирающего скользнула улыбка. - Чего решили там? Ну?

Переглянулись, Адам сказал:

-Завтра пойдём с князем к хану.

-Так я и знал! - Борода Томилы задрожала, казалось, он хотел встать. Адам сделал невольное движение:

-Лежи, Томила Григорич.

-Плакал колокол-то, плакал - к беде это. - Глаза боярина прояснились, в них жила, острилась мысль. - Ты-то чего молчишь, Олекса?