-Э, боярин, то Божье дело - слушать аль не слушать человеческие молитвы. Наше дело - о всякой душе молить Его, прощая и врагов в их смертный час.
-Кого прощать? - спросил Олекса. - Этих насильников и детоубийц? Иное слово слышали мы от Сергия, когда шли на Мамая.
-Ты - воин, Олекса, я же - монах. И почём тебе знать все молитвы святого Сергия?
Рослый Симеон хмурился, сжимая в руке серебряный крест с крупным яхонтом. Он ходил по осаждённому Кремлю в парчовой ризе и белом клобуке, отпевал усопших и целил раненых, его глаза запали от бессонных ночей, но взор был ясен и пронзителен. Даже обиженный им Морозов посматривал на владыку монастыря с почтением и робостью. Сейчас, наблюдая, как стражники с ближней арбы захлёстывают аркан за дышло катапульты, Симеон не вытерпел и ругнулся:
-От нечистые! Мало им смертоубийства - позорище устроили. Будто хан не мог своих ослушников втихую сказнить.
-Для нас устроили, святой отец. Нам показывают, как расправляется хан с неугодными. Не знаю, чем эти провинились, но только не тем, што полезли на стену первыми.
Стражники, набросив петлю на шею связанного, стегнули верблюдов, арба дёрнулась, и казнённый повис, раскачиваясь над землёй. Скоро на дышлах шести катапульт висело по белой фигуре. Один повешенный оборвался, его ударили по голове палицей и вздёрнули снова. Повозки, стуча по земле колёсами, потянулись обратно.
В то время, когда Карача вёл переговоры с Кремлём, к Тохтамышу доставили нижегородских княжичей. Хан долго молчал, глядя на голые затылки склонённых - оба были обриты по ордынскому обычаю, да и одеты под степняков: епанчи, похожие на халаты, просторные шаровары и цветные кушаки. Полнотелому Кирдяпе нелегко давалось согнутое положение - голова в поту, руки, упёртые в войлок, подрагивают. Хан, наконец, повёл глазом, Шихомат, сидящий справа от него, сказал:
-Повелитель приветствует вас в своей веже.
Кирдяпа первым разогнулся, сопя и утираясь, за ним - худощавый, широколицый Семён. Устраивались, неловко подогнув ноги, потом уставились на хана с боязливым любопытством. Кроме Шихомата, в ставке хана находился Адаш, сидящий в углу. Темников не было, Зелени-Салтан обшаривал с отрядом окрестности города. Тохтамыш заговорил, едва раздвигая губы:
-Я - доволен великим нижегородским князем. Таких верных улусников я берегу. Мы жалуем вашего отца ярлыком на его удел.
Княжичи стали кланяться, Кирдяпа забубнил:
-Великой царь, велел бы ты отписать на наше имя и Городец со всеми вотчинами. Наш дядя Борис Константиныч владеет той землёй не по правде. Воровал он против отца не единожды, то Митрей Московской посадил ево в Городце, вот ей-Бо! - Кирдяпа перекрестился.
Жадность этого княжонка была известна Тохтамышу. Сейчас он видел то ли глупца, то ли человека, одуревшего от алчности. Разве не московский князь помог их отцу усидеть на нижегородском столе, спровадив в Городец князя Бориса?
-Мне известно, - сказал хан, - что Борис держит удел по уговору с вашим отцом. Однако мы подумаем.
Семён глянул на брата, тот отёр потный лоб.
-Великой хан, право князей суздальских на великое Владимирское княжение - стариннее московского. Кабы жили мы по старине, дак тебе бы и горюшка не знать. От Митрея Московского - всё смутьянство. И наш отец звал ево к ханскому ярлыку, он же с войском явился, силой взял владимирской стол.
Хан щурился и молчал.
-Царь наш пресветлай, - гудел Кирдяпа, - доколе ж терпеть нам утеснения и обиды от московского князя? Отдал бы Володимир нашему отцу, а мне хотя бы наместником в Москве - да я бы!.. - Кирдяпа задохнулся от чувства, отёр лицо, глаза на толстом лице замаслились. - Я рубаху с себя сыму, штоб тебе, великой хан, убытку не знать. А уж народишко-т беспутный во как зажму! - Он потряс кулаком.
Хан смотрел на расходившегося княжонка. Не преувеличивал ли издалека силы Донского? Вот он, русский удельник, ничуть не изменился: брату глотку порвёт, чтобы только не покоряться ему или выхватить у него кусок. Но в Орде не то ли? Кто теперь пресмыкается перед Тимуром, клянча золото и войско для свержения поднявшегося Тохтамыша? Не приведи Аллах потерпеть поражение на московской земле!
Но на Руси таких болванов, как этот, надо беречь. Ведь он верит, что хан в силах посадить его князем в Москве.
-Да, - кивнул Тохтамыш. - Ты можешь сесть на московский стол, но сначала надо взять Кремль. Готов ли ты помочь?
Кирдяпа вытаращился на хана. Ему Тохтамыш представлялся всемогущим, как Бог, и этот бог просит помощи у Кирдяпы?
-Буду служить верой и правдой, - выпалил, опомнясь.
-Почему твой брат молчит?
-Он станет твоим рабом, великой хан. Дал бы ты ему в удел Городец али Суздаль. Кланяйся, дурак! - Кирдяпа пригнул голову брата к войлоку.
-Слушайте и запоминайте. Сегодня вы оба пойдёте в Кремль. Я думаю, вас пустят. С вами будет один поп, тоже русский. Он научит вас, о чём говорить. Вы видели - я и пальцем не тронул рязанских городов, дал пощаду вашей земле и в Тверь послал охранную грамоту. И московитам я хочу добра. Возьму дань и уйду, оставив здесь своего наместника.
Княжата стали бить кошму лбами.
-Ты уж, великой хан, не обидь Семёна-то. - Кирдяпа, видно, счёл, что его домогания уже исполняются.
За линией стражи их поджидал человек в чёрной рясе и потёртой скуфейке с бегающими тёмными глазками. Поклонясь в пояс, он повёл княжичей в отдельно стоящую юрту, возле которой ходили воины с копьями на плечах. Знай Василий и Семён, куда приведёт их этот путь, оба, наверное, предпочли бы смерть. Между тем смерть им не грозила - рано или поздно Тохтамыш отпустил бы обоих, получив затребованную дань с нижегородцев. Но один из них уже мнил себя крепким удельником, другой заносился в мечтаниях до владимирского стола, повелевал землями и государями, творил на Руси свои законы. Распалённые алчностью, оба, не задумываясь, шли путём измены русскому делу и не ведали, как близки позор и проклятья соплеменников, а потом - изгойство, нищета, унижения и преследования - бесконечная цепь несчастий, сваливающихся на их головы, на их детей и жён. Один погибнет на чужбине, лишённый всего, окружённый презрением, другой лишь последние дни проведёт среди близких, в своей вотчине, - по милости великого московского князя Василия Дмитриевича, отца которого он предал.
Остей не ждал от своих думцев согласия, но не предвидел и враждебности, вспыхнувшей, едва открылся совет.
-Покориться хану - измена! - кипел Олекса. - Нам приказано боронить Кремль. Тебе, князь Остей, и тебе, боярин Морозов, лучше других тот приказ - известен. Хану надо послать меч, лучше того - намыленную верёвку!
-Ты обезумел, Олекса! - кричал Морозов, багровея. - Мало тебе крови? Треть наших побита и поранена, надолго ли хватит остатних? А в Орде прибыло сил.
-Орда теряет больше. Хан понял: ему не взять Москвы силой, он хочет отворить Кремль хитростью.
-А повешенные мурзы? - спросил немолодой боярин с розовым сытым лицом, исполнявший при Остее роль мечника.
-Мурзы ли - они? Скорее, то - ордынские преступники.
-Но ведь хан желает посмотреть Кремль лишь с полусотней.
-Ты, Иван Семёныч, знаешь ли, што такое - полусотня отборных нукеров? Ты с ними встречался когда-нибудь в сече? Ежели они займут ворота, их тремя сотнями не вышибешь. А за ними - тысячи, они пойдут живым тараном.
-Хан - не разбойник, он прислал грамоты за своей печатью, с послом, - упирался Морозов. - У нас - довольно серебра и тряпок, штобы откупиться. Головы - дороже. Станем упираться - тогда уж конец: не силой - измором возьмут. Им теперь спешить некуда.
-Врёшь, боярин! - Олекса вскочил, стукнул в пол ножнами меча. - Рано хоронишь Донского! Подмётное письмо - лживо. Хан в своих грамотах и не заикнулся, што побил наши рати.
-Может, он нарошно пытает наше покорство, - вступил тот же холёный боярин. - Намёк-то подал: ослушники-де наказаны.
