Тараны продолжали греметь во все ворота, но у Набатной башни черепаха уже пылала, облитая греческим огнём. Прислуга, оставив попытки потушить адскую смесь, разбегалась. У Фроловских ворот ордынцам вначале удалось сбить пламя жидкой грязью. Вавила, орудуя длинным черпаком, опустошал уже второй бочонок, свергая вниз потоки дымящей чёрной жижи. Вычерпав бочонок наполовину, сунул внутрь горящий факел, поднял и перевалил через прясло, обрушив на вражеский таран столб огня. Черепаха воспламенилась с новой силой, горящая смола с жиром потекла в щели, облитые огнём ордынцы выскакивали из укрытия, катались в грязи рва, среди головёшек и трупов. Теперь лишь у Никольских ворот бухал таран, но там башенный проход заложили изнутри рядами обожжённых кирпичей, слитых крепчайшим раствором.

На пепелище посада, за линиями конных и пеших стрелков колонны воинов пришли в движение, и в тот момент, когда умолк таран под Фроловской башней, начался штурм Кремля. Под грохот бубнов, завывание труб и дудок тысячи врагов кинулись к стенам между главными стрельнами. Катапульты заработали во всю силу, словно враг хотел градом камней и лавой огня отсечь защитников укреплений от города. Перегретые тюфяки стали умолкать. Остей приказал заряжать фрондиболы бочонками подожжённой смолы и греческого огня, не жалея огнеприпасов, а запасным сотням подниматься на стену. Под смертоносным градом, по горящим лестницам отряды каменщиков, красильщиков, шерстобитов, огородников, ополченцев из числа беженцев устремились на помощь бронникам, плотникам, суконникам, кузнецам и кожевникам, которые под утро были поставлены на стену в предвидении штурма. Монахи с толпами ополченцев вносили наверх образы покровителей Русской земли и оставались среди бойцов, подавая пращникам камни и пули, лучникам - стрелы, метальщикам - сулицы, принимая бочки с кипятком и горячей смолой.

-Ну, Беско, вы тут и без меня управитесь. Заколачивайте заряды потуже, чешите их в хвост, я же пойду в морду чесать. За сынка посчитаться надо. - Вавила надел стальную мисюрку с бармицами и прямой стрелкой, оберегающей переносье, - дар воеводы Боброка-Волынского за новую пушку, - сбросил полукафтан, под которым была надета байдана из толстых блестящих колец, - вторая половина воеводиного подарка, - взял длинную рогатину с крюком.

Два тюфяка из отданных Вавиле в досмотр стояли слева от башни - там, куда, воя, лезли по лестницам степняки. По пути Вавила остановился около мужиков, принимавших снизу медный бочонок с кипящей смолой.

-А ну, подержите копьё! - Обхватив бочонок, поднял. В лицо пахнуло едучим дымом, обожгло руки сквозь кольчужные рукавицы. - Расступи-ись!

Ратники, метавшие вниз камни, отпрянули, Вавила, заслоняясь бочонком, шагнул на край стены между зубцами. Одна за другой две стрелы скребнули железо, толкнуло в плечо. В двух локтях от его ног в стену упирались толстые жерди с суковатыми поперечинами. По лестнице, прикрывая головы и спины круглыми щитами, по двое в ряд ползли вверх квадратные люди в серых кожах. Из-под щита глянуло смуглое, искажённое страхом и злобой лицо, сверкнули оскаленные зубы, ордынец закричал, и Вавиле послышалось рычание. В смоляном дыму он уловил запах зверя. Эти люди шли убивать людей, и он стоял здесь, чтобы убивать их. Что же такое случилось, если разумные существа, пастухи, с которыми он два года назад беседовал у ночного костра в Диком Поле, уступавшие ему возле огня лучшее место, старавшиеся угостить лучшим куском баранины, - эти пастухи превратились в зверей и его сделали зверем?..

-Бочку не кидай! - Вавила опрокинул бочонок, успев увидеть, как чёрная завеса хлынула на щиты и спины, отскочил и присел, размахивая обожжёнными руками, бочонок со звоном катился по стене.

-Ага, не нравится, крысюги! - кричал молодой ополченец, швыряя вниз камни. Кто-то выдернул стрелу, засевшую в кольчуге.

-Ух, здоров - ты, пушкарь!

Вавила, тюфяк порвало, што делать?

-Берите сулицы, камни! Стоять - драться!

Тянуло глянуть на дело собственных рук. Подняв брошенный щит, он приблизился к проёму между зубцами. Лестница в потёках смолы, люди с неё исчезли, внизу беснуётся серая толпа. За рвом полыхают багровые дымные костры, мечутся горящие воины. Приказ воеводы Остея исполнялся - машины непрерывно метали в гущу врагов горшки и бочонки огненной смеси. Рёв осаждающих усилился, заглушив бубны и трубы, даже выстрелы тюфяков кажутся хлопками, и только визги падающих с лестниц, вопли пронзённых копьями и заживо сгорающих в греческом огне прорезают крик штурмующих. Война сидела в душе Вавилы острой болью от смертельной раны десятилетнего сынишки, и до того был отвратен её лик, залитый кровью и грязью, покрытый струпьями и язвами ожогов, воняющий мертвечиной, что он даже не мог её ненавидеть. Он не понимал этих людей, несущих войну на своих мечах и копьях. Они позволяли гнать себя на стены, где их убивают, палят и обваривают, и они прут на убой только ради того, чтобы потом перебирать чужие окровавленные тряпки, стаскивать перстни с отрубленных пальцев и доспехи с окостеневших мертвецов, считать монеты в чужих кошельках, накидывать путы на женщин и детей. Но даже всё это у них отберут, оставив каждому мизерную часть, не покрывающую и сотой доли того ужаса, который они сейчас переживают. А те негодяи, что вызвали войну, кому и перепадёт львиная доля военной добычи - ханы, мурзы и торгаши, находятся на расстоянии, недоступном ни одной стреле или пушечному ядру.

Нет, люди на войне - хуже зверей. Те хоть поодиночке дерутся за свои охотничьи угодья и почти никогда не доводят дело до смертоубийства: даже сильнейший, вторгнувшись в чужие владения, уважает права старого хозяина и обычно отступает, исполнив ритуал ответных угроз, необходимый для соблюдения достоинства.

...Стрелы стучали в щит, Вавила словно не замечал их. Шагах в тридцати слева, вблизи стрельницы, из которой время от времени извергал клубы дыма короткорылый тюфяк, нападающие установили сдвоенную лестницу. По трое в ряд по ней лезли воины в железных бронях. Их сомкнутые щиты образовали движущуюся черепаху, с которой скатывались пудовые камни. Бойцы там, видно, специально подобраны из богатуров Орды. Даже кипящая смола, пролившись на черепаху, не остановила её движения. Может, хан бросил сюда своих личных нукеров, а это - такие звери, что и в пекло полезут по слову владыки.

Схватив рогатину, Вавила кинулся к опасному месту, на ходу крикнул ополченцам, принимавшим очередной бочонок смолы, чтобы тащили за ним следом. Пушкари придвигали заряженный тюфяк к стрельнице, готовясь выпалить, Вавила издали закричал:

-Стой, не пали!

Лица пушкарей обратились к подбегающему. Он ухватил тюфяк за колоду, оторвал от бойницы, сунул дымящийся витень в руки оглохшему от стрельбы Проньке, поволок тюфяк по стене к снятому заборолу, где несколько ополченцев, подскакивая к проёму, бросали вниз камни и шарахались от стрел за зубцы. Суетливость ратников выдавала их малоопытность, а также отсутствие сильной руки и твёрдой воли десятского начальника. Вот ещё почему враг здесь забрался так высоко. Кузнечане сейчас несли самые большие потери, их всё время пополняли ратники запасных сотен. Вавила развернул тюфяк, направляя жерло в проём между зубцами. Успеть бы!.. Пронька и какой-то незнакомый парень помогали ему, и всё же пушкари не успели. Ополченцы прянули в стороны, и в проёме возникли квадратные щиты в смоляных потёках, сверкнули синеватые кривые лезвия, леденящий душу визг покрылся рёвом:

-Хурра-гх!..

Будто с неба свалился Клещ со своими молотобойцами. Вавила лишь мельком увидел его сухое, железного цвета лицо - алебарда кузнецкого старшины надвое распластала щит первого вскочившего на стену врага, и тот, взмахнув мечом, спиной назад рухнул в пустоту. Клещ уколом алебарды встретил второго нукера, пытаясь сбросить, но тот, оставив щит на острие, нырнул под алебарду, выбросил меч вперёд, и только двухслойный панцирь спас Клеща от смерти - Вавила видел, как остриё клинка рассекло верхний слой кольчуги. Клещ от удара качнулся назад, древком алебарды стал молотить врага по голове. Ещё трое закованных в железо ордынцев скрестили оружие с копьями ополченцев, а над стеной появлялись новые щиты и железные шлемы.