Сейчас ему представилась Анюта в светёлке с белоголовым мальчонкой на руках, и Олекса улыбнулся. Поди, измаялась с крикуном. Пусть учится - скоро, небось, пригодится. Скоро?..
Незаметно для себя подражая другу Ваське Тупику, Олекса был тайно влюблён в его Дарью, а Ваську боготворил за то, что не побоялся шипения чванливой знати, взял в жёны бездомную девицу, им же отбитую у врага. Было тут что-то от сказки. Может, поэтому Анюта с её историей так растревожила душу Олексы. Но Васька-то ценит ли своё сокровище? Как мог он оставить брюхатую жену с маленькой дочерью в городе, которому грозила осада? А впрочем, другие - тоже, и государь... Да, война свалилась как снег в июле, но Олексе казалось, что он увёз бы Анюту в седле, на руках - стань она его женой. Анюта?.. Мысль не удивила его. Имевший прежде немало зазнобушек, Олекса загодя знал: как только явится его суженая, другие девицы исчезнут для него навсегда. И вот исчезли все, кроме Анюты. И ребёнка поручил ей, чтобы удержать подальше от опасной стены... Он перевернулся с боку на бок.
-Эх, Адам, какого поединщика ты лишил меня!
-О чём ты? - сонным голосом спросил суконник.
-О "золотом" мурзе.
-А-а. Нашёл о ком горевать. Спи.
Граяли вороны и пищали галки. Из стана врагов доносился стук и звон, в воздухе струился шёпот.
Незадолго до рассвета взревели в тишине ночи сигнальные тюфяки, им отозвались колокола звонниц Кремля, и город наполнился ропотом голосов, стуком шагов и копыт, В чешуйчатой броне, переливающейся в свете факелов, проехал князь к Набатной башне, где часовые первыми услышали движение врага. Скоро, однако, шум, топот, скрип и храп коней послышались у других ворот. В пращи фрондибол заложили кувшины смолы и топлёного жира и бросили через стену. Чадные костры полыхнули за рвом, заметался мрак, обнажая остовы осадных машин, высокие щиты, вереницы попарно запряжённых лошадей и верблюдов, волокущих к стене тараны, и толпы людей, облепивших деревянные чудовища. Тараны стояли на длинных полозьях из отёсанных брёвен, сверху и по бокам их прикрыли коробообразными щитами, лишь ударные окованные концы высовывались далеко вперёд из-под щитов, покачиваясь на цепях и поблёскивая железом. Между таранами там и тут выставлялись из мрака шеи катапульт с громадными ложками на конце.
Едва вспыхнули огни, по зубцам и заборолам застучали ордынские стрелы, русские лучники ответили через бойницы. Зашипели шереширы, напоминая падающие хвостатые звёзды. По стене передали приказ князя пушкарям: разрушать огнём вражеские возграды. Вавила бегал по стене, помогая своим направить тюфяки в подползающий таран, однако ядра отскакивали от боковых щитов, раня лишь отдельных ордынцев. Первым выстрелом из великой пушки убило двух лошадей, другие начали обрывать упряжь, однако движение тарана приостановилось ненадолго. Успели сделать второй выстрел, зарядив свинцовым ядром, оно пронизало передний щит, вызвав крики искалеченных, но полозья машины снова двинулись под напором множества рук и плеч, и таран вошёл в мёртвое пространство. Стрелять через направленные вниз бойницы тюфяки и пушки не были приспособлены. Когда забивали в ствол заряд, в башню ворвалась горящая стрела и вонзилась в деревянную полку, на которой стояли мешочки с зельем. Стрела вспыхнула вся, затмив огоньки сальных свечей, у Вавилы шевельнулись на голове волосы, он кинулся к полке, обжигая руки, обломил пылающее древко, стал топтать. Вдруг вскрикнул кто-то, Вавила обернулся и увидел сына-приёмыша. Расширенными в сумраке глазами он смотрел на оперённую чёрную стрелу, торчащую под его левой ключицей.
-Ванятка, сынка! - Вавила упал на колени, схватил и почувствовал в руках хрупкость ребячьего тела. - Господи, откуда - ты? Кто пустил? - Тело ребёнка слабело в его руках, глаза закатились, и голова упала на грудь. - Господи, за что? С матерью-то што будет?
Кто-то наклонился, подавая холстяную полосу, Вавила почувствовал, как мокрое и горячее бежит ему на руку, поддерживающую спину сынишки: стрела прошла насквозь. Он отломил оперение и вынул стрелу за остренькую головку, по ходу её движения - так, как это надо делать, - потом стал бинтовать бесчувственного ребёнка, повторяя:
-Кто пустил?
-Рази теперь уследишь за имя? - Голос старого ополченца заглушился грохотом пушки - Беско с помощниками продолжал своё дело. Держа сына на руках, Вавила шагнул к выходу и спохватился:
-Свечи задуть! Одну оставьте, угловую...
Не иначе какой-то вражина пристрелялся к освещённой бойнице горящими стрелами, и теперь каждый миг следовало ждать смертоносную гостью.
В башне наступил дымный сумрак. Вавила окликнул младшего из помощников и передал ему сына:
-Живо - в Чудов!
-Ты б сам, дядя Вавила, уж мы тут...
-Кому говорю?! Беско, Ефим, давайте горшки с зельем - метать пойдём.
Под башней во рву ворочалось громоздкое и тяжкое, оттуда сквозь разноголосицу боя неслись ордынские команды. Стоя на прясле за каменным зубцом, Вавила от факела поджигал фитили зелейных бомб и метал вниз, но то ли глиняные сосуды раскалывались о черепаху тарана, то ли скатывались в воду и фитили гасли - взрывов не было.
Уже шевелящиеся серые тучи степняков проглядывали на сгоревшем посаде - второй грозный рассвет прорезался над Кремлём. Под покровом ночи Орде удалось придвинуть тараны ко всем трём воротам, уже и катапульты, ограждённые щитами, стояли за рвом, возле них легко одетые люди разгружали с телег камни, сосуды со смолой и земляным маслом. По ним стреляли лучники, время от времени стегали сечкой и ядрами тюфяки, но вместо побитой являлась новая прислуга.
Поднявшиеся наверх воротники во главе с Гришкой Бычарой принимали на стене дымящийся бочонок, поддетый на крюк журавля. Пахло смолой и подгорелым салом - видно, в бочке, только что снятой с огня, смешали живицу с топлёным жиром. Вавила предпочёл бы греческий огонь, но и смола с жиром - тоже не худо. Какой-то носатый человек в бараньей шапке суетился вокруг бочки, хватаясь за её край одетыми в холст руками.
-Дура! Своих обольёшь! - крикнул Вавила и тот отскочил. Прежде носатого не было среди воротников, но где-то Вавила встречал его. Видно, взяли помощником. В Кремле теперь, считай, все лица - знакомы.
-Тащи длинный черпак, неча таращиться! - Ухватив толстую железную дужку бочонка, крикнул в башню. - Беско! А ну, пужани татарву со всех стволов, пока мы им купель подносим.
Бочку втащили на прясло, и вдруг стрельна дрогнула от удара. Орда не теряла мгновения: едва придвинув тараны к стенам, враги начали раскачивать окованные железом брёвна двухаршинной толщины и бить в ворота. Черепахи, защищающие тараны, впускали под свой дощатый панцирь до полутора десятков воинов, и сила ударов нарастала, Фроловская башня загудела от основания до вершины. Поток вражеских стрел усилился. Ордынцы пока не шли на приступ, ожидая результатов работы своих стенобитчиков. Плотными рядами они стояли за рвом, готовые устремиться к обрушенным воротам. Передние линии - на коленях, следующие - в рост, за ними текли вереницы конных, и все до натягивали луки, осыпая железным градом бойницы. Застучали дышла катапульт, неотёсанные камни полетели в крепость, поднимая ветер, над стеной прочертили дымные следы первые горшки с пылающей смолой и нефтью. По приказу Олексы запасные сотни стали отводить от стены, чтобы напрасно не терять людей, но камнемётчикам и смольникам деваться было некуда, а непрерывная работа не позволяла следить за небом, откуда сваливалась смерть, и люди падали с разбитыми головами, катались по земле, облитые жидким огнём. Их место заступали ратники запасных сотен, и фрондиболы непрерывно вскидывали журавлиные шеи, посылая врагу ответные гостинцы, подъёмники неустанно кланялись, подавая на стену мешки камней и дымящиеся бочки смолы.
Вражеским метальщикам нельзя было отказать в искусстве, зато ордынские тюфенги, перевозимые на верблюдах, лишь несколько раз тявкнули на стену и умолкли, едва добросив до неё каменные голыши. Где-нибудь в чистом поле эти вьючные громыхалки могли произвести впечатление, но под стенами крепости, изрыгающей пламя великих пушек, они вызывали насмешки.
