Молодая женщина с ребёнком на руках протянула ему узел, из которого торчало горлышко кувшина.
-Поснедай, Олекса Дмитрия.
-Благодарствую, Аринушка, да к князю спешу.
-Он же ускакал к неглинской стороне.
Олекса уж и не помнил, когда последний раз обедал, взял узел.
-Да тут - на целый десяток. - Поискал взглядом кого-нибудь из своих, но не было вблизи ратника, которого не старались бы теперь накормить и напоить. Даже незамужние прибежали с узелками. Олекса стал выбираться из толпы к брёвнам, сваленным поодаль грудами, присел и развязал холст. Арина стояла рядом, мальчишка поглядывал голубыми глазёнками на железного дядю, который убирал подовые пироги один за другим.
-Чего дуешься? Пожуй-ка со мной.
-Да сыт он, Олекса Дмитрич.
-Ничё, пущай ест - скорей вырастет. - Олекса сделал "козу", мальчонка разинул рот и загукал.
-Вон, какой весёлый, а я думал - бука. Глаза-то Алёшкины. Теперь бы вам дочку с мамиными глазами.
Красивое, исхудалое лицо женщины покрылось румянцем. Никто, кроме звонцовских, не знал, что сын у Арины - от погибшего куликовского ратника.
-Спаси Бог, хозяюшка, а молоко ему оставь. У нас в башне ключевой водицы - довольно.
-Да у меня ещё есть. Раздобыла нынче.
-Оставь. Теперь - худо с молоком, дальше хуже будет - корми впрок сынишку.
-Олекса Дмитрич, - заговорила женщина, - определил бы ты мне девицу в няньки. Я снадобья знаю, раны умею целить. Мы с Дарьей на Куликовом поле спасали раненых. А с ним вот, с Юркой-то, я - как повязанная.
-Да у вас в тереме вроде и девки живут.
-И-и, Олекса Дмитрич, вон они, девки, - так и рвутся к стене. А с малыми боюсь оставлять.
Олекса оглянулся. Он уже приметил в толпе синий сарафан Анюты. Сейчас она стояла одиноко с пустой корзиной в руке. От его оклика девушка вздрогнула и обернулась. На зов подошла и поклонилась:
-Доброго здоровья.
-Анютушка, я тебе воинское задание нашёл. Бери этого головастика, его Юркой зовут, а мамашу - Ариной. Бери!
Девушка протянула руки, взяла ребёнка и тот начал колотить её по лицу ручонкой.
-Ишь, озорник! Воин - в батьку свово. Ты с ним - построже, мама не осерчает. Будешь, Анютушка, водиться с Юркой, кормить, поить и всё остальное. Вот тебе сразу кувшин молока. - Не давая девице опомниться, обернулся к Арине. - Ты нынче же перебирайся в дом князя Владимира. Моя гридница пустует, нам теперь со стены не сойти до конца. Анюта тебе укажет. А теперь ступай в Спасский - туда раненых сносят.
Арина, изумлённая не меньше Анюты, стояла в нерешительности. Ребёнок заплакал, потянулся к ней и девушка стала его качать.
-Ступай, Арина! Минута дорога. Скажешь монахам: я прислал.
Качая ребёнка, Анюта смотрела на Олексу.
-Знахарка - она. На Куликовом поле спасала раненых. Разве Дарья тебе не рассказывала?
Девушка охнула:
-Господи! Дак это ж та Арина! А я-то думала...
Она зацеловала мальчишку, а когда смеющимися глазами глянула на Олексу, в груди сотского, будто жаворонок запел: понял, о чём подумала эта сероглазка, увидев его рядом с незнакомой женщиной. Смелость вернулась к Олексе, он прижал девушку с ребёнком к своей окованной груди и поцеловал в косы.
-Теперь бегите, мои хорошие, домой. Ждите мамку, да и я как-нибудь вас проведаю.
Кто-то уже звал его со стены. Ступая по лестнице, Олекса вспоминал, как разбранил Арину, узнав, что та отказалась ехать вслед за "похищенной" Дарьей с гонцом княгини. Она слышала, что Алёшка - в Волоке, и надеялась скоро увидеть его. Но нет худа без добра. От Тупика он был наслышан о лекарском искусстве жены Алёшки. Какой воин не знает, что и малая рана может сгубить человека, если руки невежды приложат к ней негодное зелье. Монастыри Кремля были известными лечебницами, среди монахов встречались чародеи-целители, но было немало и таких, кто больше уповал на причитания. Шептунам Олекса не верил с тех пор, как один знахарь-мельник заговорил его копьё, а оно сломилось в первой же стычке с врагом.
В соборах и монастырях отпевали убитых. Немало женщин в тот день надело траурные убрусы и повойники, но всех поддерживала одна радость: первый приступ врага отбит с тяжёлым для него уроном. Как поступит хан дальше? Снова бросит на крепость своё воинство или пошлёт его истребительным палом по русским княжествам? Москва притянула к себе бессчётные полчища, об этом люди говорили с гордостью, но со стены было жутковато смотреть на тумены, обступившие Боровицкий холм.
Остей шёл от башни к башне, повторяя в каждой сотне: "Благодарю, храбрые рыцари! Бог и государь вас не забудут". Несмотря на бессонную ночь, князь сегодня казался весёлым и бодрым - он, наконец, поверил в своё сермяжное воинство. Впрочем, такое ли оно - сермяжное? На стене стояли лучшие ополченческие сотни, даже вооружением они мало отличались от княжеских дружинников. Глядя на рукастых кожевников и плечистых кузнецов, на рослых суконников, ухватистых плотников, железнопалых бронников, ловких, умноглазых пушкарей, князь уверялся: эти не побегут.
Припасы он уже осмотрел. Мало муки, но достаточно зерна и есть ручные мельницы. Можно, вместо хлеба, обходиться и толокном. Солонину он пока трогать запретил - пусть режут свиней и птицу, для коров ещё имеется сено. Если бы что-то случилось с колодцами, в недрах Тайницкой бьёт ключ, он напоит весь Кремль.
К полудню враг не возобновил приступа, и ратники под охраной дозорных забылись тревожным, тяжёлым сном. Олекса и Адам поднялись на верхний ярус башни. Орда притихла, только стук и звон доносились из её стана.
-Не иначе возграды на нас готовят, собаки, - предположил Олекса. - Слышишь, тараны оковывают.
Адам, расстилая на дощатом полу войлок, поднял голову.
-Не уж то думают наши ворота тараном сокрушить?
-Поди, спроси. - Олекса прилёг рядом с Адамом и накрылся плащом. Ещё мальцом он бегал смотреть, как бородачи-кузнецы и каменщики ставили в башни строящегося Кремля железные ворота полуаршинной толщины и чудовищной тяжести. Было это после великого пожара, в тот год женился Дмитрий Иванович. Князю тогда исполнилось шестнадцать лет, Олексе - восемь. Жил Олекса в доме Вельяминовых мальчиком-слугой при старом боярине Василии Васильевиче - московском тысяцком, втором человеке государства. Своих родителей Олекса не помнил и даже не знал, есть ли у него родственники. Говорили, будто отец был служилым человеком князя, но так ли - это? В чумные годы вымирали целиком города, что там сёла и деревни! В семьях чаще всего выживали дети. Спасибо великому князю Ивану Милостивому и его людям: собирали сирот по всему княжеству, определяя в монастыри и зажиточные семьи, а детей умерших служебников князя брали в дома бояр, готовили отроками в полк. У Васьки Тупика хоть старшие братья оставались до Пьяны, у Олексы - никого. Да таких теперь, почитай, половина в полку. Выросли, иные в бояре выбиваются, и все отчаянные - не у маминой юбки росли. Олекса вздохнул: надо бы в церковь сходить, родителям свечки поставить, а он даже их имён не знает. Дмитричем кличут по городу Дмитрову, где его подобрали. Покойный Вельяминов будто отца помнил, но никогда не говорил о нём, а спросить Олекса то ли боялся, то ли не догадался. Какое соображение у мальца? Родителей он не представлял, и не о ком было спрашивать. Понимать уже после стал. Чума да Орда - две беды на земле, и одна другой стоит. Сколько новых сирот появится в эти дни!
У Олексы всякий раз сжимало горло при взгляде на оборванные одежонки, худые, неумытые лица детей - встречал ли их на дорогах, в городах или в монастырях. Однако иго не вывело на Руси сердобольных людей, и сгинуть сиротам не дают: кто приютит холодной ночью, кто поделится куском или старой одёжкой, а кто и медный пул сунет в руку. Монастыри привечали всех, кого не отпугивал их быт, но отсюда осиротелых детей часто уводили бродяги, втягивая в побирушечью жизнь, от которой один шаг до жизни разбойничьей. Поэтому и монастыри, и бояре с тиунами, и городские старшины старались по возможности и теперь определять сирот в подходящие семьи или в число дворских слуг, где они быстро приживаются. Если шестеро-семеро своих в доме, один лишний рот - и не заметен. А дети рано начинают добывать хлеб собственными руками, и выросший работник - бесценен. С началом осады Олекса приказал, чтобы на всех поварнях кормили прибивающихся сирот, никого не обделяя.
