-Я зарубил их наяна и ещё двух поразил стрелами.
-Ты хорошо считаешь, удалец Сондуг. Может, ты счёл и тех врагов, что поразили твои воины? Сколько их?
-Не знаю, великий эмир. Много...
-Ты даже сосчитать не мог, вот как! Я скажу тебе, почему их сосчитать нельзя: ни одного нет. Ни одного врага - там, где легло девять наших крымчан. Весь десяток, кроме удальца Сондуга, прославленного в песнях. Почему это - так, ты не знаешь?
-Наверное, русы своих утащили, - прошептал десятник.
-Лучше бы они тебя утащили! Но, видно, догнать не могли. А ещё лучше, если бы ты остался в своей юрте - варить шурпу для старого Худая, жевать ему мясо и вытряхивать войлоки. Горе мне - я уважил старого богатура, сделал сына его десятником, не испытав в боях! Какой демон ослепил мои глаза: я не разглядел женщину под одеждой мужчины!
-Я храбро сражался, эмир, но русов было много, мои воины пали. Что сделает один против пяти десятков?
-Их было пять десятков? Ой-ё-ё! Кто же напал на тебя: воины или мужики с топорами?
-Я не знаю, эмир. Они набросились и ревели, как звери. Наши кони взбесились, но мы сражались...
Кутлабуга слушал, однако блеск в его глазах не смягчался.
-Чем же они дрались?
-Копьями, топорами, были у них и мечи.
Темник задумался. Потом спросил:
-Ты помнишь, что говорил Повелитель Сильных о непобедимости наших воинов? Нашу непобедимость питает железный порядок, смертная порука начальников за подчинённых, простых всадников - друг за друга. Наш воин не покажет врагу спины без приказа, потому что тогда смерть грозит всему десятку, и десяток уничтожит труса раньше, чем это сделает враг. А за десяток своими жизнями отвечает сотня, за сотню - тысяча. Десять врагов, говорил Повелитель Сильных, конечно, одолеют одного нашего воина, но десяток наших воинов, благодаря железному порядку, способен противостоять сотне врага, а сотня ордынцев разгромит вражескую тысячу. Если урусутов было даже пять десятков, ты обязан был их одолеть.
-Я знаю эти слова великого кагана, эмир. Они сказаны давно - тогда Потрясатель вселенной покорял слабые народы. Он не видел наших врагов.
Темник усмехнулся:
-Если ты задумал написать новую "Ясу", то не должен был показывать спину врагу. Ведь мы живём ещё по старым заветам Солнцеликого, и теперь у тебя не осталось времени. Молись, Сондуг.
Десятник опустился на колени и поднял руки к лицу, где едва пробился мужской пушок над верхней губой. Кончился срок жизни Сондуга, записанный в особой книге Аллаха, и лишь молитва ещё длила жизнь. Но безбожный темник не любил долгих молитв, он подал знак нукеру, стоящему за спиной юноши, тот опустил копьё и вонзил в обнажённый затылок.
Аллах не любит гордых. Родившийся в прокопчённой юрте, на вонючем потнике, возмечтал покрасоваться в славе и соболях с княжеского плеча! Гордец, ты бы мог стать великим певцом в родной степи и прославить свой народ, но ты возмечтал о собственной славе - и вот наказание за гордыню...
А красавицу Зулею всё равно кто-нибудь завернёт в свою овчинную шубу, если даже и половина воинов не вернётся из похода. Ведь Аллах разрешает четыре жены и сколько угодно наложниц. Лишь старый Худай будет плакать в своей прокопчённой юрте от голода, холода и унижения.
В течение двух дней крымчаки потеряли несколько своих отрядов, не меньшие потери нёс и тумен Кази-бея. Кутлабуга понял: в лесах против пришельцев сражаются не княжеские воины, а разбойники из местных мужиков. Степняки начали бояться, поползли нехорошие слухи, и как ни бесился темник, пришлось распорядиться, чтобы воины ходили отрядами не меньше полусотни. Главному харабарчи тумена он приказал выслеживать разбойников, а главарей приводить к нему. На третий день вечером к темнику притащили какого-то хромого чёрного мужика в порванном зипуне, уверяя, что он - атаман. Добиться чего-либо от пленника оказалось невозможно. Он хихикал, показывая темнику рожки и кукиш, представлялся полоумным. Его стали бить плетью, он завопил: "Антихрест пришёл - лупи ево!" - впился в горло нукера клешневатыми пальцами с такой силой, что разжать их удалось, когда его проткнули копьём. У нукера была сломана горловая кость, он хрипел и захлёбывался кровью.
Вечером доставили приказ хана: стягивать рассыпанные отряды к дороге на Москву. Орда рвалась к покинутой князем столице, и следовало поторопиться, чтобы другие не перехватили самый жирный кусок. Хан позволил крымскому тумену сутки отдыха, но Кутлабуга решил не мешкать. Он даже не захотел той ночью осчастливить лучшую из юных полонянок, доставленных в его шатёр. Слава демонам войны - зерна хватает, и кони не истощились, а воины могут спать и в сёдлах - они должны оставаться голодными, тощими волками, чтобы неутомимо преследовать добычу. В полночь, горбясь в седле, он представлял княжеские подвалы, каменные приделы храмов и богатые ризницы, уставленные окованными ларями и железными сундуками. Его глаза загорались огнём алчности - будто при свете факелов он уже видел блеск золота и серебра, а шорох деревьев был шорохом жемчужин, сапфиров, лалов и смарагдов, ссыпаемых из ларей в кожаные мешки. От восторга вскрикнул начальник его личной сотни, но куда он пополз, цепляясь за гриву коня?.. Свист, шлепок в мягкое, новый вскрик - и темник очнулся. Из мрака чёрными лапами к нему тянулись деревья. Нукеры крутились вокруг начальника, огненными дугами полетели на обочину факела, высветили чёрные конусы ёлочек. Ослепшие кони несли в темноту полуслепых всадников, каждое мгновение темник мог свернуть себе шею, налетев на сук. В душу змейкой вползал страх. Когда кони перешли на шаг, Кутлабуга вспомнил, как торчала стрела в спине сотника, и догадался, что стреляли с деревьев. Он потерял второго сотника, ещё не увидев врага в лицо.
-Десятник!.. Принимай мою сотню и передай приказ: пусть на всех перекрёстках до Москвы вешают на деревьях по одному мужику из полона.
Одобрит ли его хан? Ведь пленники - это серебро. Что ж, Кутлабуга напомнит ему: Повелитель Сильных за одного убитого ордынца уничтожал государства, поддерживая в мире грозное величие Орды: в самых далёких странах тогда боялись даже дыхнуть на ханского человека. Кутлабуга скажет Тохтамышу: народ, который позволяет безнаказанно убивать своих, превращается в тряпку, о которую каждый может вытереть ноги.
VI
За спиной топтались и покашливали бояре, но Дмитрий не оборачивался, стоял у окна и думал. Из терема, вознесённого над холмом, виделось потемневшее, в белых гривах волн Плещееве озеро, Дмитрию чудился его ропот и плеск. В прозрачное стекло с чечевицами пузырьков били редкие крупные капли, лохматые тучки, набегая с озёрной равнины, цеплялись за крепостной холм. В терем князя загнал только дождь, к тому же стало известно о каких-то вражеских отрядах под Владимиром, и решили собрать думу. Если Орда идёт разными путями, охватывая Москву, её тумены могут внезапно явиться под Переславлем. Под рукой Дмитрия было уже до шести тысяч дружинников и ополченцев, но всё же это ещё - не сила против Орды. Донской помнил, чем кончилось полтораста лет назад побоище на Сити, где темник Бурундай застал войско великого князя Юрия Всеволодовича во время сбора. Боброк советовал уходить в Кострому - лишь там можно спокойно собрать и устроить рати, - но и без того каждая верста от Москвы на север легла на сердце Дмитрия кровавым рубцом. Лишь на пути отступления он оценил размер беды, надвинувшейся на Русь. Во всём винил себя. Враг оказался не только сильнее - враг оказался хитрее - да что там! - искуснее князя Донского. Два года после Куликовской сечи хан готовил новое нападение, и как же он, великий Московский князь, всегда ставивший военную разведку наравне с обучением войска, просмотрел коварную работу нового хана? Вместо того чтобы денно и нощно трудиться, как чёрный раб, теребить соседей и своих бояр, устраивать ополчение по всем городам, гонять разведку в степь до Крыма и устья Волги, почил во славе.
