Под вечер устроили засаду между Звонцами и серпуховским трактом. Уже стекалась военная добыча к основному пути войска Орды от Серпухова на Москву, и ждать пришлось недолго. Сначала прошла конная полусотня, охраняя подводы с зерном в мешках и коробах, медовыми колодами, сундуками и узлами, из которых выпирали круги воска и торчали шкуры зверей. Через час появилась новая колонна. Спереди, вольно держась в седлах, ехало четверо всадников, за ними тянулись телеги с поклажей, над бортами торчали головы детей. Привязанные к телегам верёвками, брели босые, простоволосые люди: молодые мужчины и женщины. Позади торчали пики конного десятка, доносилась степняцкая песня. Копыто застрекотал белкой - сигнал своим приготовиться к нападению. Стали различаться слова песни, которую выводил молодой голос:
Когда время выдернет зубы у волка,
Старый зверь издыхает в овраге.
У седого Худай-богатура
Время вырвало тридцать зубов и один,
Но голод не стиснет арканом шею Худая -
У старого волка степей уж большие волчата,
Они - сосцы его жизни,
И Сондуг-удалец - сладчайший сосец.
Скоро великий эмир Кутлабуга
Привяжет коней к Золотому колу в стране урусутов,
И тогда на славной охоте в богатых улусах
Сондуг-удалец тёплую шубу добудет,
Красную шубу соболью.
Он добудет красную шапку бобрового меха,
Сбив её меткой стрелой с урусутского князя.
А потом скакуна золотого эмир Кутлабуга
Снова привяжет у юрты отцовской,
И воины станут хвалиться добычей,
Жён своих милых и старых отцов одаряя.
Крикнет старый Худай сладчайшему сыну:
"Ойё, любимый волчонок!
Отдай мне красную шубу соболью,
Красную шапку отдай ты мне поскорее -
Ведь осень уже застала Худая,
Осенние реки со льдом в жилы ему пролила.
Ойё, зубастый волчонок,
Согрей-ка ты старого волка
Шубой почётной с княжеского плеча".
Копыто каркнул вороном: передних всадников он пропускает, их должна взять на себя пятёрка, затаившаяся в кустах по другую сторону дороги. Он ударит замыкающих. Копыто стал отходить в глубину леса, где стояли верхами его ватажники. Песня близилась:
"Ойё, Худай полоумный! -
Скажет весёлый волчонок. -
Тебе ли, Худаю, трясти соболями,
Если овчина не может тело твоё отогреть?
Одна лишь куница согреет Худая,
Тёплая и молодая, с кожей атласно-белой.
В сапфирах глаз её цветут леса урусутов
Золотом и смарагдом.
Пересчитай её зубы - их будет тридцать и два -
Жевать упругое мясо,
Перекусывать белые кости -
Кормить беззубого волка Худая
Сладким мозгом и растёртой кониной.
Когда же она очаг твой раздует
И ложе твоё застелит кошмою,
Ты пососи её сладкие губы -
Они углей горячее.
А потом ты её обхвати, как барс газель молодую,
И в жилах твоих заструится весёлое пламя,
И белый войлок на ложе
Зацветёт лазоревым маком,
Словно настало лето в юрте Худая
В середине белой зимы.
Оставь соболей ты Сондугу,
Они ведь тела не греют,
Но ослепляют юных газелей -
Тех, что пасутся в наших кочевьях,
Среди войлочных юрт.
Пусть им почаще снится ночами,
Что спят, согреваясь, они под красною шубой.
А Сондуг завернёт в свою шубу одну сладкоглазую
По имени Зулея..."
Певец продолжал повесть о том, какими дарами, добытыми в урусутской земле, осыплет он свою возлюбленную, Копыто, слушая, усмехался: "Погоди, соловей, поспишь ты у меня в деревянной шубе, лучше того - в вороньем зобу". Стал слышен скрип телег и топот коней замыкающей стражи. Всадников оказалось шестеро, они держались в сёдлах так же вольно, как и передние, - вокруг хозяйничала Орда, а полоняники - не опасны: они - связаны, на самых крепких надеты деревянные рогатки, да и их воля - раздавлена побоями и унижением в момент захвата. Ордынцы умели ломать строптивых, наступая поверженным на лица, бросая возмутившихся на дорогах с переломанными спинами, насилуя на глазах мужей и отцов их жён и дочерей, превращая грудных детей, стариков и старух в мишени для стрел.
В своих ватажников Копыто верил - испытаны в бою. И он знал, какая ненависть душит мужиков, когда перед ними прогоняют соплеменников с верёвками на шее. Стража поравнялась с засадой, и тогда рявкнул медведь. Кони ордынцев присели, завертелись на месте, осыпая дорогу помётом, строй смешался, ватажники, подныривая под сучья, с рёвом выплеснулись на дорогу. Впереди колонны тот же рёв смешался с визгом степняков. Копыто, не целясь, метнул сулицу в чью-то открытую спину, перекинул меч в правую руку, полоснул сталью искажённое страхом лицо другого врага, отшиб встречный удар копья, грудью своего коня опрокинул малорослую лошадь с наездником. Мужики втроём прижали к лесу здоровенного ордынца, он отбивался, вертясь на мохнатом коньке.
-Сулицей ево! Сулицей! - Копыто оборотился на конский топот. Двое ватажников погнались за убегающим врагом, он остановил их. - Роман, Плехан, назад! Помогайте Касьяну! Этот - мой!
Ивана настигал противника. Тот, оборачиваясь, вытягивал из саадака чёрный лук. Дорога шла краем поля, прижимаясь к лесу, открытое пространство скоро кончилось, дорога с поворота унырнула в сосновый бор. Копыто увёл скакуна на её другую сторону, и не напрасно - степняку пришлось довернуть лук, стрела свистнула мимо и впилась в ствол дерева. Враг уже не убегал, он стоял на просеке, накладывая на тетиву стрелу. Копыто прянул в сосны, скатился с седла, кинул через голову ремень самострела и, таясь за деревьями, стал перебегать, высматривая врага. Увидел его уже вдалеке, скачущего во весь опор. Послал стрелу вслед, беглец наддал.
-Чёрт - с тобой! Всё одно кому-нибудь из наших попадёшься.
Когда он вернулся, суматоха на дороге уже прошла. Женщины сушили глаза, Роман вооружал освобождённых мужиков.
-Ушёл, змей! - подосадовал Копыто.
-А мы ни единого не упустили, - похвастал Касьян.
-Ну да, звонцовские, оне - таковские: впятером и одного валят. - Копыто осматривал прибывших людей.
-Тут девять побитых...
-Молодцы! Да надо живее убираться.
-Што делать с подводами? - спросил бородач из освобождённых.
-Бросить. Коней распрягайте - нужны. А с телег взять лишь корма да одежку. Сколько вас, мужиков-то?
-Два десятка без одного.
-И чего же вы поддались?
-Да што, начальник? Оно ить негаданно вышло...
-А вы бы на полатях спали побольше. Уже который день небо - в дыму.
Копоть от пожаров накапливалась в недвижном воздухе, небо над всей округой посерело, и после полудня можно было смотреть на мутное солнце, едва прикрывшись ладонью.
Гвалт затих. Копыто построил своё войско на дороге. Тридцать два ратника. Пятеро - пешие, вооружены оглоблями. Их оделили ножами и кистенями. Освобождённые смотрят на Ивана так, словно этот рыжий вот-вот сотворит чудо. Но чудо уже свершилось - они снова свободны и оружны, а девять их насильников лежат падалью в дорожной пыли. Поодаль сбились толпой женщины, матери не отпускают от себя детей - боятся, что снова вырвут из рук.
-Слушайте и запоминайте, - сказал Копыто. - Отставших не ждём. В дороге молчать. Меня до остановки ни о чём не просить. Сказанное исполнять живо. - Обернулся к толпе. - А кто из малых станет плакать - кину водяному. Слышали?
Женщины заулыбались.
-Ну, так с Богом...
На другое утро темнику Кутлабуге донесли, что пропал сотник Куремса с десятком воинов и старым харабарчи. В трёх верстах от тракта разбит обоз с трофеями, полон разбежался, убито девять воинов из той же сотни Куремсы, спасся только десятник.
-Десятник спасся, а воины погибли? - удивился Кутлабуга. - Тащите его ко мне и соберите начальников, кто - близко.
Когда молодого наяна поставили перед эмиром, тот удивился ещё больше:
-Храбрец Сондуг, сын старого богатура Худая? Скажи-ка нам, удалец, как ты прославился во вчерашнем бою?
