Располагая богатейшей на Руси казной, Дмитрий, как и его отец, и его дед, вёл строжайший учёт имуществу - вплоть до шапки и пояса, которые носил. Каждая ценная личная вещь великого князя передавалась наследникам по письменному завещанию, как принадлежность титула, государственное достояние, которое наследники обязаны умножать, но не транжирить. Излишки доходов от собственных владений он отдавал в казну государства. Ей, казне, принадлежала и та столовая роскошь, что так поразила гостей. Всё это золото и серебро в любой день могло обратиться в хлеб, одежду, жилища, снаряжение и оружие для войска. Большую часть добычи, взятой после разгрома Мамая, он велел боярам раздать участникам похода, не забыв о семьях убитых и раненых воинов. В годы неурожая и падежа он кормил тысячи людей из своих житниц или на свои деньги, как делали его отец, его дед и прадед, - он не мог себе представить, что государь или господин, владеющий людьми, может поступать иначе. Да, правителю надо быть скупым, но не из личной корысти, а для пополнения казны на чёрный день. Но в последние годы, когда великое княжество окрепло и забогатело, стал замечать он в иных вотчинниках жадность. Ладно бы для дела жадничали - дружины добрые содержали, устраивали вотчины и ремёсла, - так нет, в чванство и похвальбу ударяются. Коли у соседа две бобровые шубы - у меня их три должно быть, у соседа кафтан серебром шит - у меня золотом, у него по перстню на каждом пальце - у меня по два, он трёх соколов держит - у меня их вдвое больше, да и сокольничих тоже, его жена в жемчугах - моя в изумрудах и яхонтах. И отцы ангельского чина - туда же, за светскими боярами.
Нет, не зря он содрал с вора Пимена белый клобук, не зря засадил его в келью под строгий досмотр - авось покается. Пусть Киприан себя покажет. Великий Московский князь и его сумеет при случае согнать с высокого стола. Тем более что есть для Киприана пугало - "запасной митрополит", рукоположенный в Константинополе и запрятанный в Чухлому.
IV
Невелик - город Тана, зато боек и многолюден - не всякий стольный сравняется с ним пестротой и многообразием лиц, шумом базаров и богатствами. Стоит Тана близ устья реки Дона, от этой реки и дано ей название, ибо многие народы, плавающие по Русскому морю, всё ещё называют Дон древнегреческим именем Танаис. Город построен на возвышении, улицы в нём пыльные, узкие - чтоб только разъехаться двум арбам, разойтись вьючным верблюдам. Зато базары - просторны. Дома - больше из самана и белого камня, но есть и деревянные. Лес сплавляют сюда по Дону с русских равнин - для отправки за моря. Из него строят и суда, похожие на русские струги, а главное - бочки. Тана - рыбный город. С весны и до зимних штормов много больших судов уходит от причалов города в далёкие страны, увозя в трюмах ящики вяленого леща, тарани, чехони, копчёного сазана, жереха и стерляди, бочки солёной осетрины и чёрной икры, высоко ценимой в закатных странах. Тана - хлебный город: здесь на те же морские суда - галеры, каторги, дракары и нефы - перегружаются с гужевых обозов, с речных ушкуев и паузков пшеница и рожь, овёс и ячмень, горох и просо, чтобы кормить народы в тех странах, где хлеб плохо растёт, и растить его не умеют. Но рыба, хлеб и дерево - ещё не все богатства, уплывающие к берегам, населённым турками и арабами, греками и фрягами, испанцами и франками, англами и датчанами, немцами и норманнами. В Тану сбегаются караванные пути с Волги и Кавказа, из Сибири, Средней Азии и даже Китая. Здесь на постоялых дворах, у торговых контор и складов, на пристани и базарах сходятся караваны, навьюченные шёлком и хлопком, сибирскими мехами и алтайским серебром, шемаханскими коврами и ювелирными поделками из Хорезма и Самарканда, казанским сафьяном, иранским ситцем, китайским фарфором и чаем. Сюда пригоняют косяки текинских коней, стада скота из Орды. А бывают дни, когда в ворота города вступают вереницы рабов под стражей каменноскулых воинов. Тогда купцы, бросая все дела, спешат на невольничий рынок.
Тана - город купцов. Верховодят здесь венецианцы, но в совете города, состоящем из богатейших людей, есть и генуэзцы. Между двумя купеческими общинами фрягов идёт давнее соперничество; местные жители - аланы, греки, татары и русские - в те дела не вмешиются, ибо можно нажить беду.
Город - окружён каменной стеной, но жители знают: их охраняет от кочевников не каменная стена, а грамота и благосклонность хана, которая ежегодно оплачивается серебром и подарками. Что делать, если благорасположение правителей не всегда сочетается с тем, что написано в их старых ярлыках, если ханы в Орде меняются часто, а их мурзы - разбойны?
На базарах в Тане не только скупают и продают привозное, ведут обмен и заключают договоры. Близ торговых рядов теснятся харчевни, шорни, кузни, где и коня подкуют, и снаряжение подправят, а то и продадут из-под полы, беспошлинно, такой булат, который режет железо, как дерево, - было бы, чем платить! И вертятся среди торговых людей зазывалы от злачных мест...
Шёл по танскому базару приземистый, плечистый человек с проседью в бороде и волосах, широко, по-матросски расставлял ноги, осматривал товары, но ничего не покупал и зазывал не слушал. Напротив крайнего торгового ряда, в деревянной кузне чернобородый мужик, прикованный цепью к наковальне, сваривал лопнувшую тележную шину - сам и горн раздувал, сам и обруч в огне держал, сам края его схватывал, поругиваясь такими выразительными словами, что изумлённо скалился даже чёрный эфиоп - погонщик-раб, оставленный господином при телеге.
-Ча скалисся, тьма египетская, мать твою Бог любил через конский хомут! - сердился кузнец. - Надень-ка вон рукавицы да подержи ободьё-то, быстрей управимся, рожа твоя дегтярная. Ча пятисся, ча ты пятисся, дурачок агатовай? Небось, в самой преисподней тя вылепил сатана из смолы горючей, а кузни пужаисся, уголёк те за пазуху, чугуночек ты копчёнай!
Негр, махая руками и бормоча что-то, отступал от раскалённого обода, кузнец плюнул, начал молотить по железу.
-Хрен с тобой, а я не себе кую! Вот лопнет обручец, ты меня ишшо попомнишь со своим жидком-купчишкой.
Прохожий, посмеиваясь, остановился рядом:
-Здоров, добрый человек! Што ж те хозяин помощника не даст?
Кузнец зыркнул на подошедшего тёмным глазом.
-Нашёл человека! - Он тряхнул цепью. - Коли тебя кажинный день пороть - чёрту кочергу сладишь!
Прихрамывая, коваль подошёл к кадке с водой, сунул в неё раскалённый обод, потянул парок носом и вздохнул.
-Недавно, што ль, вериги-то нацепил?
-Недавно. С Куликова поля.
-Ай, врёшь! Вы ж там будто Мамая в пух расшибли?
-И на царском пиру костью давятся.
-Аль пожадничал, на царском-то пиру? - Прохожий усмехнулся. - Ты не злись - я такие ж погремки на ноге носил. На Русь хочешь?
-Выкупишь? - Голос чернобородого сел.
-На то казны не хватит. Кузнецы тут - дороже красивых полонянок. Хотя не искусник - ты, погляжу, а деньгу мурзе всё ж зашибаешь.
-Так чё пыташь, чё душу травишь разговорами? - Кузнец хромовато повернулся, позванивая цепью, подошёл к горну.
-На то травлю, штоб домой сильней захотелось. А то вижу - в руках молот, на ноге - цепь.
Кузнец оставил мехи.
-Ну, раскую - и куда ж мне? Без обувки, без одёжки, без полушки да в зиму глядючи? Степь - велика. А я - и хром, да здоров, не калика перехожая. До первого татарина - и опять в колодки?
-Коли будет всё, о чём сказал, да лошадка, пойдёшь?
-А ты как думаешь? - буркнул кузнец.
-Ладно. Я подожду твово стража, договорюсь о работе на вечер. На-ко вот, займись пока обручем, да гляди, не попадись. - Незнакомец сунул в руку чернобородого напильник. Тот схватил, сунул под наковальню и крикнул:
-Эй, уголёк еллинскай, давай-ка сюды колесо!
Кузнец насадил шину, знаками велел покатать телегу.
-Теперича езжай со своим купчишкой хоть в преисподнюю. Ну, ча ты скалисся, бедолага, чему рад? Чему нам с тобой смеяться, брат ты мой некрещёнай, уголёк горючий? Оба мы - рабы, кощеи, скоты безответные, прости, Господи, не на Тя ропщу я. - Кузнец перекрестился, и негр тоже начал креститься и затараторил:
