В Донском походе была у него, почитай, царская власть, данная ему русским войском, и в трудах даже не заметил тогда, каким образом она в руках оказалась. Война кончилась, рати разошлись, и снова только через удельников и бояр, через покорство великих князей можно поддерживать свою государскую власть. Теперь неслуха-боярина с ходу не потащишь за бороду на плаху - взбеленятся, растерзают Русь на клочки, наведут на Москву и Орду, и Литву, а с её государем расправятся, хотя бы пришлось всю Русскую землю залить кровью и выжечь дотла. Таков - он, удельник и вотчинник, брать его надо за горло не сразу, но исподтишка - вылавливая поодиночке. Но Куликовской победы он не отдаст ни им, ни новому хану. Этот съезд князей - тоже победа Москвы. Не сгонял их сюда угрозами - лаской позвал, как советовал Боброк, забыв иным лукавство и измены, - все до единого слетелись. И то, что уже оговорено и скреплено клятвами, - немалое дело.
-Великой княже, - прервал думы Дмитрия князь Михаил, покрыв шум палаты своим зычным голосом. - Чуешь, великой княже, нет между нами согласия. Скажи слово, вразуми наши головы.
И тут Дмитрию всё понятно: не хотят первыми предлагать решение. Скажи за уплату дани - Донского рассердишь. Скажи против - хану станешь врагом. Есть тут такие, которые до ушей хана донесут всякое слово по ордынским делам. Вон Кореев - первый. Да и его шурья, княжичи нижегородские от Кореева не отстанут. Придётся говорить первым. Это уступка - они ведь знают, чего хочет Донской. Вторая его уступка за последние дни.
Оттого ещё сумрак томил душу Дмитрия, что завтра под звон колоколов въедет в Москву Киприан - митрополит киевский и вильненский. Теперь он станет митрополитом московским, - значит, православная церковь на Руси, в Литве и Орде окажется под его рукой. Год назад, после смерти Алексия, этого Киприана, благословлённого константинопольским патриархом, по приказу Дмитрия перехватили в Любутске и вышибли вон. А теперь въезжает в Москву под звон колоколов. И некого больше сажать - Сергий отказался от митры. Может, обиделся, что прежде Дмитрий прочил в митрополиты своего любимца Михаила Коломенского, Митяя? И уж было посадил на место, да восстали епископы, и поддержал их Сергий Радонежский. Вечный труженик, Сергий не любил Митяя за то, что из попов, минуя ангельский чин, шагал в митрополиты, за склонность к роскоши, сребролюбие и женолюбие, за наружную красоту, не монашескую дородность, за краснобайство и нахальство. Митяй платил Сергию тем же и пригрозил, что, как только наденет митру, выгонит его из Троицы, сошлёт в Заустюжье и обитель превратит в женский монастырь, заведёт в нём общие бани и со всем клиром станет ездить туда париться. Дмитрий, узнав о том, сначала осерчал, потом смеялся - ибо грозил Митяй невозможным. Хотя он многое мог и умел, на удивление легко и быстро осуществляя всякую волю великого князя. При таком митрополите церковь была бы в руках Дмитрия. Он прощал Митяю даже взаимную влюблённость с Евдокиюшкой - знал: его княгиня одинаково влюблена и в старца Алексия, и в Сергия - едва ли не во всех, носивших монашеское одеяние, ибо стояли они ближе к Богу. Ей было, за что благодарить Всевышнего - за молодого любимого и любящего мужа, сильнейшего из русских князей, за его военное счастье, за многих детей, из которых пока умер лишь один, за мир в семье, которого не в силах нарушить даже противоречия её отца и братьев с мужем. Дмитрий пробовал ей выговаривать за то, что в его отсутствие напускала в терем бродячих "божьих людей" без разбору, ночами простаивала перед иконой, истязала себя постами - то и на детях сказывается: ведь едва одного отнимала от груди - другой на свет являлся, - но она зажимала ему рот: "Молчи, Митенька, - Ему одному да Святой Деве обязаны мы всем, что имеем. Молись лучше со мной". В конце концов, отступился. Он отдавал должное Спасу и святым, но не имел времени на лишние поклоны. Для него Бог олицетворялся в Руси - этому богу служил он всей жизнью, чего же ещё? И церковь была нужна, чтобы крепить своё государство, не выпускать из-под руки князей и бояр...
Как бы теперь не ушла от него русская церковь - Киприан, говорят, обидчив, то подтверждают и его письма к Сергию после его выдворения из Любутска. Обидчив - ладно, был бы не злопамятен.
Ах, Сергий, и ты - не без греха, провидец. Мамая помог сокрушить - спасибо, но не хочешь ведь простить, что покойного Митяя посылал князь к патриарху за благословением на митрополичий стол. Или ты в своей обители - выше митрополита, некоронованный патриарх Русской земли, и эта честь тебе - дороже? Но не грех ли - и то?..
Собрание, притихнув, смотрело на погружённого в думы государя. Дмитрий очнулся, встал.
-Моего слова ждёте, князья? А спросили вы тех ратников, што зарыты над речкой Непрядвой? За что они свои жизни отдали в добровольном мученичестве? За то ли, чтобы снова ханы сосали кровь их детей? Молчите. Един - их ответ, и каждому здесь он - слышен. Теперь я своё слово скажу. Великого хана Золотой Орды мы почитаем царём - ему будут от нас и царские почести. Посольства ли правим, караваны ли с товарами в Орду посылаем - великому хану и его жёнам и его ближним людям будут знатные дары и поминки по чину. Так же и другим государям Русской земли поступать надобно. Ордынским купцам зла не чинить, препятствий не делать. О всяком посольстве из Орды слать немедля вести ко мне, ни в какие договоры с ханами и мурзами без нашего ведома не вступать. А даней-выходов в Орду не даём. Мамай, Арапша и Бегич опустошили многие наши земли, битва на Непряди обескровила Русь. Выправимся - видно будет. Так ли приговорим, князья?
-Так! - оглушил думную басом Фёдор Моложский.
-Так! - Владимир припечатал кулаком колено.
-Так! - послышались новые голоса. Иные кивали, не открывая рта. И уже после, когда слово государя приговорили к исполнению, когда князья ставили свои печати на особую грамоту, Дмитрий, следя за их лицами, снова спрашивал себя: чего тут больше с их стороны - воли или неволи? И в который уж раз стиснуло в груди от невозвратимой утраты: прошли перед ним лица князей Белозёрских, Тарусских, Брянских, Бренка и многих других, кто спал в земле Задонщины, прошли и растаяли.
После вечерни Дмитрий позвал гостей в столовую палату.
-Пиром начинали, пиром и закончим дело нашего согласия и единения. - Великий князь улыбнулся. - Да вот беда: ни рассола, ни кваса у нас теперь ковша не нацедишь - перестарались в трезвые дни. Так што не обессудьте, сами виноваты.
Гости смеялись - ведь ещё в обед слуги божились, будто после пиров у них не осталось ковша пива или хмельного мёда, - а Дмитрий подумал: напиться, что ли, до изнеможения, чтобы завтра не вставать, не слушать звона колоколов, не видеть этого проклятого Киприана? Погорячился, однако, с отцом Пименом. Да и как было не погорячиться, коли и Пимен был среди тех, кто не уберёг Митяя на пути в Константинополь? А после его смерти святые отцы передрались, и Пимен, склонив на свою сторону свитских бояр и стражу, повязал соперников, под заёмную грамоту великого князя взял у купцов большие тысячи, да и купил себе митрополичий сан. По возвращении Пимена из Царьграда Дмитрий велел содрать с него белый клобук, а самого заточить в глухом монастыре. Может, зря? Хоть вор, да свой.
Ох, правы новгородские еретики-стригольники: эти нынешние святые отцы торгуют митрами и клобуками, что барышники скотом. Своими же руками разрушат, убьют веру - на чём тогда стоять государству? На одних княжеских копьях?.. И почему так идёт жизнь? Одни бескорыстными трудами созидают храм, свои кости кладут в его стены. Когда же храм выстроен, когда люди признали его кумирней - тут и начинают пробираться в храм людишки с загребущими руками. Засядут на готовом жрецами, будут петь те же молитвы, а под славословие Богам начнут грабить поклоняющихся, обворовывать храм. И так всё разворуют, изгадят, испоганят веру, что когда спадёт с людских глаз пелена, то, чему поклонялись, предстанет клоакой, которую надо снести и зарыть. Не уж то и православной церкви грозит нашествие подобных мерзавцев? Не уж то и то великое, святое, за что он, князь Донской, и его верные люди готовы положить голову - единая крепкая власть, единое могучее государство, - когда-нибудь окажутся в руках правителей и их приспешников только средством обирать и душить народ, наживаться и купаться в роскоши?
