-Эй, вы, девки-рязаночки, налетай - прокачу, не замочу!
Над плетнём явилась непокрытая головка русокосой и курносой молодицы.
-Своих катай! Поди-ка, в Москве да в Коломне жёны и ребяты по ним плачут, а им и на Рязани девок подай! За плетнём прятался целый хоровод молодиц: послышались испуганные ахи, смельчанку словно бы осудили за разговор с чужаками, но тут и там выглянуло несколько девичьих лиц. Десятник придержал коня и в тон отозвался:
-А мы ребяты не простые - на походе холостые! Приходи, красавица, завтречка к детинцу, как солнышко сядет, колечко подарю.
-Была дарига, звала за ригу! А не хочешь фигу?
-Бойка! - Десятник тряхнул кудрями. - Да што ж вы такие боязливые все, аль мужиков не видали?
Бородатый немолодой воин, проезжая мимо, отпустил грубую шутку. Послышался сдержанный смех - из приоткрытых калиток, из-за оград выглядывал посадский люд, привлечённый разговором. Мальчишки, осмелев, облепили говорливого воина, хватали за стремена, гладили его коня. Что мальчишкам до опасений взрослых! - эти витязи были для них героями Куликовской битвы, в которую мальчишки играли уже по всей Руси.
Бойкая молодица покраснела от слов бородача и, скрываясь за плетнём, крикнула:
-Трогай, говорун! От ваших речей зубы болят.
-Эх, малинка! Я в Орде цельный гарем взял да за так и отдал - на тебя похожей там не было. Приходи - не обижу!
Он стронул коня в рысь и бросил бородачу:
-Чёрт смолёный, испортил мне хороший разговор. - И, забыв, что недалеко едут бояре, затянул:
Шёл я вечером поздно,
Семь лохматеньких ползло.
Я ловил, ловил, ловил -
Одну шапкой придавил...
-Олекса, язва те в глотку! - налетел на него сотник. - Услышит князь - и с десятского сгонит!
-Всё одно, - махнул Олекса рукой. - Под гору катись, пока сани везут. А уж после хомутайся - да обратно в горку тащи.
-Дурак!
-А вы все - умны! Я вот погорланил с бабами, так и народ повысыпал. А то едем как сычи - всю Рязань распугали. Говорил же - надобно удалую, мы ж им праздник везем, не беду.
-Оно и вер... - Сотский поперхнулся, крестя рот, глянул вокруг: камешек-то Олексы - в огород бояр. Ох, отчаян - парень, с ним, того и гляди, беду наживёшь.
В ту ночь после битвы, на берегу Красивой Мечи, охраняя сводный гарем мурз, Олекса нарушил приказ воеводы Боброка-Волынского: сменив стражу, он разрешил воинам провести остаток ночи в пёстрой юрте, где его среди полонянок застал воевода. Дьяк, присланный для описи имущества и пленниц, нашептал князю. Утром воевода отвёл сотского за телеги, подальше от посторонних глаз, и трижды ожёг по спине плетью. Олекса сообразил, кто - повинен в его бесчестье. Он разыскал дьяка, вытащил его из кибитки, и кулак сотского отпечатался на лице доносчика по числу ударов княжеской плети. Расправа происходила прилюдно, воеводе донесли о ней, и стал Олекса Дмитрич десятским.
...У ворот детинца отряд встречал старый сотский Олега Ивановича, оставленный присмотреть за добром. С поклоном пригласил князя и бояр в пустые палаты к накрытым столам, сказал, что и гридницы для воинов, и стойла для лошадей приготовлены. Владимир распорядился выставить стражу, пригласил с собой бояр и десяток дружинников, приказал дворскому:
-Кажи хоромы боярина Кореева.
Детинец в Переяславле-Рязанском, воздвигнутый на мысу у слияния Трубежа с Лебедью, уступал московскому величиной, но застроен деревянными боярскими теремами не так тесно. Зато конюшни и клети, сложенные из толстых бревён, выглядели просторнее, внушительнее, чем у московских бояр. "Широка - пасть, да неча класть", - усмехнулся Владимир. Большинство боярских домов пусто - хозяева съехали вместе со своим государем либо укрылись по вотчинным сёлам. На бояр Владимир не держал сердца - они обязаны служить своему государю. А вот церковный владыка не вышел встречать - худо. Не иначе и тут козни Епифания Кореева и иже с ним. Прихвостни Мамаевы!
Все эти дни было сухо и тепло, и вдруг дунуло пронизывающим ветром, над детинцем, кружась, промелькнула пёстрая стая. Птицы уходили в тёплые края. В рязанских городах не было деревьев - погибали в пожарах.
Переднее крыльцо терема Кореева - не огорожено. Сложен терем из тех же толстых лесин, только оструганных. Над острым верхом тесовой крыши на длинном шпиле вздыбился деревянный конь, устремлённый на закат. Не на Москву ли боярин в поход собирается? А может, на Серпухов? У князя Владимира свои давние счёты с рязанским князем и боярами из-за порубежных владений. Дома ли - Кореев? В Литву он не поехал, это Серпуховскому - известно. Но может, тоже ушмыгнул в свою вотчину?
Дворский нырнул в сени. Владимир дал знак своим оставаться в сёдлах, сам спешился. Дверь терема растворилась, боярин выбежал на крыльцо. Был он одет будто для думы или великокняжеского приёма - в бобровой шубе и высоком горлатном столбунце: ждал вызова. Да и кого первого вызывать посланцу Москвы, коли не боярина Кореева, стоявшего у правой руки рязанского князя? Простучав серебряными подковками высоких сапог по ступеням, боярин поклонился гостю, повёл рукой:
-Буди здрав, княже, милости просим в наши хоромы - не чаяли мы этакой чести и не ведали, што ты уж - в воротах.
Лицо боярина потекло ухмылкой и тут же будто схватилось морозцем, редкая борода вздёрнулась, он качнулся назад: гость наступал на него. Позванивали серебряные колокольцы на шпорах.
Епифаний Кореев попятился к крыльцу, но Владимир ухватил его за бородёнку, подтянул лицо боярина с выкаченными глазами к своему носу и осевшим от бешенства голосом заговорил:
-Крыса переяславская, ханская подтирка! Будешь народ баламутить? - Он тряс боярина за бороду так, что у того выступили слёзы. - Штоб сидел отныне на своём дворе и дальше нужного места не казал носа! Станешь наместникам пакостить - смотри! С Мамаем управились, а уж с тобой-то!.. Вот так: за бороду и - на плаху!
Он последний раз трепанул боярина и оттолкнул. Тот, запутавшись в длинных полах шубы, сел на крыльцо. Владимир подошёл к лошади, взялся за повод, обернулся и показал кулак.
Епифаний сидел на крыльце и плакал. Вот они, порядки московские, начинаются. Со времён Рюрика и Олега не было роду Кореевых большего бесчестья. За бороду оттрепали, да прилюдно - свои холопы видели, - как теперь на народе показаться? Худшего от ордынцев не терпел. Да что ордынцы! - Епифаний Кореев знал от них лишь добро. Мамай и его мурзы рязанские земли пустошили, его же вотчины не трогали. Олег Иванович из стольного града в леса убегал, а Епифаний в своих теремах сидел - ханский ярлык отводил от него грозу. С давних пор он был посредником между рязанским князем и Ордой, на его дворе дневали и ночевали ордынские послы и гости. Ради Рязанского великого княжества всю жизнь подталкивал Олега к союзу с Мамаем - чтобы сделать окорот и Москве, и Твери, и Литве, простирающим руки к рязанским владениям. Орда - ладно, к ней притерпелись, она - что кобель цепной: схватит кусок и отскочит. Москва, небось, одним куском не насытится, но проглотит всё княжество, как проглотила Коломну, бывшую рязанской пограничной крепостью, а затем Переславль-Залесский и Можайск. Так же и Тверь, и Литва - дай им силу! Ханам русские князья нужны, а зачем они московскому государю, коли завладеет царской властью? Но князья нужны и боярам. С князем справиться нетрудно, он - не волен в боярских вотчинах, бессилен со своей дружиной против боярской стены. А попробуй сладить с единым царём, коли сядет на Руси! Да он взглядом сотрёт с земли любого вотчинника. Московское княжество - ещё далеко не вся Русь, а уж вон как Дмитрий скрутил своих бояр - тише воды, ниже травы перед ним. Два года назад предал Дмитрий смертной казни Ивана Вельяминова - сына последнего московского тысяцкого. Ну, бунтовал Иван против московского князя, а что ему оставалось делать? Решил Дмитрий единолично править Москвой и не передал Ивану, старшему из сыновей покойного тысяцкого, отцовского чина. Тогда Иван Вельяминов поехал в Орду и с помощью богатого сурожанина Некомата, которого выбили из Москвы за неуёмное ростовщичество, убедил великого хана в том, что Дмитрий готовится свергнуть власть Орды над Русью. Так ведь оно и было. Хан посылал ярлык на великое Владимирское княжение Михаилу Тверскому, но Дмитрий к ярлыку не явился, и ханский мурза, оставив Михаилу бесполезную грамоту, отправился в Москву - мириться с её князем. Иван же с Некоматом снова побежали в Орду жаловаться и по пути, в русских городах, старались возмутить народ против Дмитрия. Но в Серпухове обоих схватили и привезли в Москву. Некомат был человеком чужой веры, им руководила корысть, и его в наказание заточили в темницу. Ивана Вельяминова объявили предателем. Сына великого боярина, закованного в железо, вывезли на Кучково поле под Москвой и там, при большом стечении народа, казнили на плахе. Слыхано ли подобное на Руси! Говорят, братья Вельяминовы осудили Ивана, но Епифаний Кореев не верит, что добровольно. Дмитрий их вынудил. Таких князей надо изводить даже отравой, иначе - конец боярству...
