-Да, Ваня, Русь запомнит. Если даже и мешать ей в этом станут, запомнит навсегда. Такого Родина не забывает.
Воины сдержали коней. Над полем скорби и славы взмыл клич русских полков, стоящих на Красном Холме. Распугивая вороньё, он вырастал до окрашенных закатом облаков, катился за Дон и Непрядву, в отчие земли, катился в Дикое Поле, вслед отрядам, преследующим разбитую Орду. В последних лучах клочками огня метались стяги полков, льдисто рябила сталь мечей и копий, поднятых над пешими рядами воинов, и летел перед ними в буре клича высокий всадник в иссечённой броне, облитой золотом и кровью. Лишь на миг ревниво дрогнуло сердце Васьки Тупика, оттого что не он сопровождает государя перед войском в час торжества, а в следующий и его ревность, и телесная боль заглохли в счастливом потрясении как бы впервые осознанного: ПОБЕДА! Русь, Родина наша, спасена! Это мы спасли её от страшнейшего врага!.. Только об одном жалел Васька Тупик: нельзя умереть, чтобы раздать свою оставшуюся жизнь хоть по минуте убитым русским ратникам, лишь бы увидели нашу победу и там, за гробом, знали, что пролитая за Родину кровь не бывает напрасной.
Все трое послали коней вперёд, спеша занять своё место в строю рати. Туда же, на Красный Холм, со всех сторон Куликова поля тянулись те, кто был повержен в бою, но отлежался на земле и сумел превозмочь свой недуг. Потому что и в час беды, и в час славы место живых там, куда зовут их знамёна.
Через восемь дней, когда убитые были похоронены и раненые немного окрепли, чтобы перенести тряские дороги, сорокатысячное русское войско покидало Куликово поле. Дмитрий и Боброк стояли на донском берегу, следя за переправой полков по новым мостам. Ни разу больше не обмолвился великий князь о походе в степь - слишком жестокой оказалась битва, в которой полегла почти половина русского войска и половина русских князей. Молча шли войска, обозы, повозки, занятые ранеными, отражаясь в зеркале плёса реки.
Три дня после битвы Непрядва и мелкие речушки выносили в Дон кровавую воду. Теперь вода вновь была прозрачной, но казалось, она пахнет кровью. В пасмурном небе навстречу потокам людей плыли станицы журавлей, роняя печальные крики, словно оплакивали тех, кто лежал теперь в братской могиле у села Рождествено Монастырщина, где земля горбилась свежим холмом.
Впереди ждали новые победные клики, торжественные службы, громкие колокола, а князю было больно и грустно. Он велел переписать всех павших и увечных, их семьи не останутся без княжеской милости и покровительства, но кто вернёт матерям сынов, детям - отцов, жёнам - мужей? А ему - ратников?.. Хотелось верить, что Орде - нанесён смертельный удар, да как поверить после ста сорока трёх лет ига?!
Купцы принесли из степи весть: Тохтамыш начал войну с Мамаем - это первый громкий отзвук Куликовской битвы в Золотой Орде. Кто из двух хищников одолеет? Кого ждать из степи с новым войском Орды? Кого и когда? Но может, это кровавое потрясение убедит Орду, что времена изменились, что военное давление на Русь грозит ей гибелью? Во всяком случае, лет пять Орде копить силы, а с малыми она напасть не посмеет - так он считал... Если бы на Куликово поле пришли полки других великих князей и Великого Новгорода, сколько русской крови сберегли бы! Вот тогда можно бы и добить степное чудовище...
Дмитрий смотрел на свежий холм у прибрежного села, и в топоте копыт, стуке колёс, размеренном шаге пеших ратей и поскрипывании телег чудились ему голоса тех, кого уже не было в войске.
"Помни нас, княже, где бы ты ни был, отныне мы - твоё войско навеки. Мёртвые - ненавязчивы, и радостный час живых мы не омрачим скорбью, ибо для вашего счастья мы умирали в битве. Будут празднества и пиры - не омрачите их печалью о нас. В богатстве и силе не скорбите о нас, оставшихся на поле вашей славы. Но придёт беда, закроют солнце чёрные тучи - вспомните нас! Заплачут русские женщины, и дым горящих селений выест вам глаза - позовите нас! Позовите нас, и мы станем рядом с вами. Никогда вас не будет меньше прежнего, пока сохраните память о нас. В час великой нужды помните нас!"
Дмитрий снял шелом и поклонился холму:
-Спасибо вам, братья.
Боброк окликнул государя. Сурово-скорбная процессия вступила на мост: под шитыми серебром плащаницами на повозках покоились дубовые гробы-саркофаги русских князей и знатных бояр. Губы великого князя шевелились, называя имена... Михаил Бренок... Иван и Мстислав Тарусские... Фёдор и Иван Белозёрские... Семён Оболенский... Андрей Серкиз... Микула Вильяминов... Тимофей Волуевич... Пересвет...
Не дожидаясь конца процессии, Дмитрий тронул коня и долго ехал за гробом Пересвета.
Сразу за Доном, по обе стороны дороги, стояли рязанцы - мужики, женщины, дети. Сняв шапки, кланялись ратникам, иные совали угощение, и воины не отказывались, хоть рать и была обеспечена с избытком. Русские люди благодарили победителей, своих защитников, как могли, и нельзя было отказываться от их благодарности, если даже отдавали последнее. Какие бы тяготы и беды ни ждали впереди, люди верили: будем жить, потому что на степного хищника нашлась наконец-то управа.
* * *
Был солнечный листопад, когда в лесах наступает праздник, и лишь на зорях гремит рёв лосей. Солнце светом заливает небо от края до края, от ковров листвы золотеет даже зелень ёлок, светится вода лесных озёр и речек, а синичье треньканье по опушкам кажется звоном воздуха. В один из таких дней к Звонцам приближался всадник. Ехал он не проторённой дорогой, а тропками или бездорожьем, мимо сжатых полей, держась перелесков, и копыта его вороного коня утопали в листве, ещё не прибитой дождями. Мягкая поступь скакуна редко вспугивала тетеревов, куропаток и зайцев. Среди крестьянских полей всадник выглядел чужевато - в стальном шишаке и зелёном, вышитом по вороту и рукавам воинском кафтане, под распахнутыми полами которого поблёскивала кольчуга, на бедре - меч, на поясе - кинжал, к кованому седлу пристёгнут саадак с луком и стрелами. Блеснуло озеро, с одной стороны окружённое урманом, на другом берегу проглянула закоптелая кузня, окружённая подворьем, и всадник заторопил коня. Не доезжая озера, остановился, прислушиваясь и оглядываясь - в серых глазах отразилось напряжение.
-Звонцы, - сказал он. - Звонцы без звона...
Опустил голову, тронул коня, шагом двинулся в объезд озера. Улица встретила тишиной. Проехал одно подворье, другое - ни единой души. "Хоть бы собака какая облаяла, что ли?" - подумал всадник, глядя перед собой. Дома по сторонам улицы напоминали ему лица тех, которые одним рядком лежали на кровавой траве Куликова поля, - казалось, и здесь его окружают покойники. Скрипнула калитка, согбенная старушка вышла на улицу, посмотрела из-под руки. Он узнал и в смущении задержал коня. Бабка приблизилась, поклонилась.
-Отколь, соколик? Не война ль - опять с басурманом?
-Здравствуй, бабушка, - сказал, глядя в сморщенное лицо старушки, с трудом находя потускневший, словно бы далёкий взгляд и поражаясь тому, что и старые люди, оказывается, так заметно могут стареть. - Слава Богу, не с кем пока воевать. Я - с доброй вестью от нового боярина. Аль не узнала меня?
-Господи, - лицо старушки задрожало. - Никак Лексей, Алёшенька наш, соколик ласковай... Счастье-то Аксинье - сынок воротился.
