Ратники бросились помогать государю, облачаться в помятый панцирь, потом посадили на Васькиного коня. Он тронулся навстречу дружинникам, чтобы в их сопровождении явиться перед полками, которые сейчас в боевом порядке стояли на Красном Холме, кроме засадного, ушедшего в погоню за Ордой. Тупику помогли сесть на телегу - их прислали из лагеря множество, чтобы вывозить раненых. Голова гудела, в спине росла боль, - видно, на него наступила лошадь. Через минуту тряска стала невыносимой, он велел вознице остановиться, слез, побрёл к лагерю, время от времени присаживаясь отдохнуть на убитых лошадей. Он шёл той дорогой, где тумены Орды смяли крыло большого полка, полоса мёртвых тел расширялась и казалась нескончаемой. Раненых успели подобрать, если кто уцелел здесь под тысячами копыт, но отделить своих убитых от чужих ещё не успели, русские воины часто лежали в обнимку с ордынскими, и остывшая кровь врагов перемешалась в одних лужах и ручейках. Хотел омыть лицо в знакомом бочажке, где утром, после встречи с Таршилой, поил коня, и оторопел: вода была мутно-красной. "Вот он - какой, "медовый сбор", получился, ребята! Где вы все - теперь?" Увидел двух ратников невдалеке, знакомое почудилось в одном из них, и Васька повернул. Они стояли, опустив обнажённые головы, перед убитыми, сложенными рядком на возвышении, и не повернули голов. Один, молодой, плечистый и рыжеволосый, держал в поводу вороного татарского коня под узорчатым кованым седлом, другой, постарше, с проплешиной в шевелюре, с повязкой на лбу, опирался на большую рогатину. Наконец старший оборотился, и Тупик узнал мужика из звонцовского отряда, да и парня тоже припомнил.
-Вот оно как вышло, боярин светлый, - мужик охнул от боли. - Два десятка было нас, а стало двое. Какие люди были, Матерь Божья! Гридя... Таршила... Ивашка - слово-золото... Сенька - голова удалая... Васюк - соколий глаз... Филька-плотник...
Его голос сорвался, он умолк, утёрся рукавом, посмотрел в лицо Тупика.
-Што я, староста, скажу их матерям, жёнам, их сиротам? Што?.. И наш боярин тож... На кого нас покинул?..
-Они не задарма сложили головы, дядя Фрол, - сказал парень. - Главная сила Орды на нас навалилась, - пояснил Тупику. - И как мы-то с Фролом живы остались, ума не приложу. Смело нас туда вон, там телеги от лечебницы стояли. За ними отбились... Юрка там нашего, раненного, всего растоптали, и Николка гдей-то сгинул...
Тупик насторожился, Алёшка поймал его вопрошающий взгляд и сказал:
-Видел Дарью, жива - она, там, в лагере, теперь у них - самая работа.
Васька вздохнул, подошёл к боярину Илье, опустился на колени, поцеловал холодный лоб. Рядом лежал Таршила, Васька поцеловал и его, смежил открытые глаза старика. Встал.
-Как звать тебя, молодец?
-Алёшкой. А прозвище - Варяг.
-Подходящее прозвище. Видел я тебя в битве. Пойдёшь в мою сотню?
Алешка вздрогнул, борьба с собой отразилась на лице.
-Батю мово убило, - сказал он. - Дома - трое меньших, матери не совладать с имя.
-Да и мне одному, што ль, в село вертаться? - спросил Фрол.
-Пошто одному? - прозвучал бас подошедшего, ратника. Это был монах-богатырь, а с ним - ещё трое уцелевших братьев.
-Живы, батюшка!
-Четверо из всей дюжины да двое тяжко уязвлённых. Ах ты горе горькое! Вот она, победа, - дорого ты нам стала.
Он постоял над убитыми, потом поднял глаза на Фрола.
-Так я говорю, пошто одному тебе вертаться, Фрол? Возьми нас в свои Звонцы - больно полюбились по вашим рассказам. Не время теперь нам в скитах да монастырях сидеть. А на монастырских харчах мы - не избалованы, ратайное дело нам - знакомо. Посадишь на землю, а там найдём себе осиротелых хозяюшек с детишками. Кто-то же должен их растить.
-Да как же, батюшка, вы же - монахи! - Фрол боялся поверить своим ушам: четыре таких мужика в столь злую пору для села - великое счастье.
-Э, староста! Были монахи, отцы святые, а ныне - в крови по шею. Игумену весть подадим, снимет сан.
-Да ведь я-то - не хозяин, а наш боярин - вон он, сердешный. И наследников у него нет...
-Бери их, отец, - сказал Тупик. - Вотчина теперь государю отходит, он это дело скоро уладит. Хочешь, сам ему скажу?
Фрол кинулся Ваське в ноги:
-Боярин светлый, век буду за тя Богу молиться.
-Встань, отец. Звонцы мне теперь - не чужие, это поле нас породнило навек. Может, скоро снова увидимся. Ты там сирот не давай в обиду, я тож о них позабочусь. Алёшку заберу у вас. Ты, парень, за своих не бойсь. Государь умеет жаловать добрых воев. Конём и справой, вижу, ты обзавёлся, деньги кормные станешь посылать матери - вот ей и помощь.
-Коли так, я - готов, боярин.
Васька не сказал всего, о чём думал, но Фрол, видно, догадался, поймал и поцеловал край рваного плаща, который накинули на Васькины плечи ратники, вытащившие его из завала смерти.
Солнце уже коснулось вершины леса над Непрядвой, на поле прибывало людей и повозок - спешили подобрать раненых до темноты. Вороний грай в небе нарастал, тучи птиц кружили над полем, крича на живых людей, мешающих им начать пиршество. Повсюду зажигались костры, готовились факела - раненых будут искать и ночью. Полем на приземистом коне приближался всадник с перевязанной головой, одна его рука была прибинтована к груди. Сзади на поводу тянулись две заводные ордынские лошади. Всадник то и дело останавливался, всматриваясь в одежду и лица убитых, и снова трогал коня, двигаясь зигзагом.
-Алёшка, - сказал Тупик, узнав всадника. - Слышь, Алёшка, езжай к нему. Скажи - я здесь...
Тупик устало сел на землю, улыбнулся своей радости посреди тысяч смертей.
-Это - кто? - спросил Алёшка, садясь на лошадь.
-Один рыжий, как и ты. Самый лучший рыжий на свете.
...Розовая заря сулила новый солнечный день, темнело медленно, и не затухал вороний грай, к которому присоединились голоса зверей, раздразнённых запахом крови. Злобясь на людей, всюду бродивших по полю, волки уходили по следам погони, где на протяжении многих вёрст степь усеяли тела ордынских всадников. Здесь живых людей не было, лишь полудикие собаки лизали кровь вчерашних хозяев. За собаками волки не гонялись, пищи хватало всем...
На заре по Куликову полю в сторону Красного Холма ехали трое воинов. И не было у них слов на этом пути, по которому днём отступал передовой полк. На взгорке, светлея непокрытой головой, сидел ратник, ссутулив широкие плечи. Рядом топтался стреноженный ордынский конь, принюхиваясь к окровавленной траве и всхрапывая. Ратник ничего не замечал и не слышал. Васька дважды окликнул его, тогда лишь он поднял голову, глянул и вновь потупился. Подъехали ближе. Перед парнем на примятой траве лежали трое. В середине, скрестив на груди руки, с ясным строгим лицом, седоватый поп в праздничной ризе, обрызганной кровью. Где-то Тупик видел его, но не хватало ясности в голове, чтобы припомнить. По бокам от него лежали двое рослых воинов в чёрных панцирях, до изумления похожие друг на друга и чуточку - на попа. У одного была пробита грудь, на другом ран не виделось.
-Кто - это? - спросил Тупик.
Не поднимая головы, парень ответил:
-Отец и братья.
Будто молния высветила в памяти сходящиеся рати пеших и крик: "Отец Герасим!" - и двое воинов в чёрных панцирях и пернатых шлемах, бросая щиты и копья, бегут от фрягов к русскому священнику, идущему впереди войска.
Многое хотелось расспросить Тупику, но он видел, что молодому ратнику сейчас не до разговоров. Спросил лишь:
-Ты-то - не ранен?
Тот помотал головой. Тупик тронул коня, опустив тяжкую от боли голову. Кто расскажет обо всём, что случилось в этот день на Куликовом поле, кто передаст всю нашу боль и горькую гордость, кто запомнит поимённо всех убитых? Не родился ещё такой сказитель и певец, а родился, так сердце его разорвётся, если вместит всё. Копыто, как часто бывало, угадал мысли начальника или подумал о том же.
-Народ запомнит всех, назовёт каждого, обо всех расскажет своим детям.
