Когда Тевинтер убрал свои загребущие лапы от Милраха, освободившиеся жители и служители Церкви хорошо постарались, приводя город в порядок. Так что теперь он выглядел вполне себе ухожено и культурно, никаких скульптур угнетенных рабов или повешенных. Только милые домики, чистые парки и улыбчивые, миролюбивые жители. В сравнении с Киркволлом, просто другой мир, и не поверишь, что это всего в полудне от города.

Варрик быстро добрался до аккуратного двухэтажного домика в три крыла и после стука вошел в просторный холл. Там он дружелюбно покивал утомленным сестрам из Церкви, что ухаживали в лечебнице за больными, и поднялся на второй этаж, удивляясь красоте чистого, звонкого пения. На мгновение показалось, что он попал на служение в Церковь. Гном усмехнулся - опять кто-то из церковников выводит свои священные тексты, какая-нибудь не знакомая ему часть Песни Света. Наивные дети Церкви думали, что если ее спеть, то Создатель откликнется. И голос еще такой, и не поймешь - женщина или очередной кастрат. Он хмыкнул и толкнул дверь, прерывая пение.

- Ого, - он весело фыркнул, - не знал, что ты умеешь так петь, Красавчик.

- Ой, - Айнон закатил глаза и всплеснул руками. - Моя самая страшная тайна раскрыта. Теперь мне придется тебя убить, - и ухмыльнулся, пододвигая к меланхоличному Бартранду очередной кусок пирога с почками.

- Ты тут так часто бываешь, что я начинаю сомневаться, чей Бартранд брат, - Варрик сел на один из стульев у кровати брата, рассматривая его спокойное лицо.

- Мне кажется, мы похожи, - полуэльф задумчиво пожал плечами.

- Ты тоже гном?

Айнон фыркнул и тихо рассмеялся, качая головой. Варрик глянул на Бартранда. Сейчас он был спокоен и молча ел свой любимый пирог. Целители ничего не смогли сделать, он так и продолжал умолять о прощении невидимый предмет, разговаривал с ним, смеялся и искал. Сестры говорили, что ему нравилось пение, и похоже, что не врали. Когда приходил он, Бартранд с трудом узнавал его, а когда узнавал, то цеплялся за одежду и умолял. О разном. Найти идола, заглушить пение, вернуть пение… убить его. Иногда он жалел, что не сделал этого в доме, порой ему казалось, что это куда гуманнее, чем заставлять брата сходить с ума, страдая и мучаясь.

Бартранд редко был так тих. Но всегда, когда здесь был Айнон, он затихал и казался почти нормальным, разве что совсем не разговаривал. Кажется, его брату нравился голос и пение Красавчика. И Варрик был ему благодарен за заботу. Сам он ничего никому не говорил, но полуэльф сам как-то нашел и лечебницу, и Бартранда, как-то узнал про пироги, и старался раз в неделю навещать гнома.

Все это так сильно тронуло Варрика, что, когда он в первый раз, распахнув двери комнаты Бартранда, увидел тепло улыбающегося Айнона, весело болтающего с умиротворенным братом и предлагающего ему любимый пирог, то чуть не расплакался. Столь идиллической была картина, что предстала перед ним, и столько благодарности он испытал в тот момент. А ведь даже Хоук забыла об этих событиях и его брате. Никто не вспомнил, только язвительный тевинтерец, с которым он был тогда знаком меньше месяца.

Варрик рассеянно моргнул, когда полуэльф аккуратно встал, стараясь не шуметь стулом. Айнон глянул на него и улыбнулся.

- Не важно. Я оставлю вас. Думаю, ты хотел бы побыть с ним наедине.

- Не стоит, - Варрик тоже поднялся, бросая на брата последний взгляд. - Я уже все увидел. Он все так же, ты за ним присматриваешь, так что пошли. У меня тут дело намечается, и пара хороших ножей мне не помешает.

- Надеюсь, - Айнон ухмыльнулся, весело сверкнув глазами, - мы не опять в пещеры к дракону.

- Эй, я не знал, что там будет дракон, - Варрик изобразил искреннее возмущение.

- Ну, конечно! - полуэльф усмехнулся и пропел медовым голосом: - Признай, ты просто хотел посмотреть на мое ошарашенное лицо.

- Видел бы ты себя, Красавчик, - Тетрас захихикал, вспоминая изумленное, перекошенное лицо полуэльфа.

Через миг смеялись они уже оба, выходя из комнаты. Варрик с теплом глянул на улыбающегося тевинтерца.

Когда он в первый раз увидел полуэльфа, то решил, что это еще один унылый, тевинтерский раб с кучей проблем и непрекращающимся нытьем, но уже с первых же слов понял, что ошибся. А затем заметил плавность и скупость движений, цепкий взгляд, привычку держатся тени и пару ножей, все это выдавало его принадлежность к гильдии, уж Варрик многих таких повидал. А затем добавились язвительные шуточки и мрачное веселье.

Полуэльф предупредил его о брате, нарушая негласные правила гильдии, и без колебаний отправился с ним в проклятый дом. И каждый раз он шел с ним, не задавая вопросов, поддерживая его шутки и веселясь над язвительными репликами самого Варрика. Так со всем своим ядом, мрачным юмором и пирогами с почками, как-то незаметно тевинтерец стал своим.

Однажды Варрик видел художества на теле Айнона. Случайно, вне всяких сомнений. Полуэльф промолчал, Варрик не спрашивал, но мужчина с тех пор всегда был полностью одет и наглухо застегнут. Лицо и кисти рук - максимум, дозволенный для всеобщих взглядов. Ключицы, руки до локтя и горло с узкой странгуляционной бороздой - для друзей, то есть для Мрачного и него. Впрочем, и шрама от душащего шнура Варрику хватило, чтобы сделать выводы и никогда не спрашивать, даже не намекать на прошлое, сверх того, что был готов открыть тевинтерец. Сам и по собственной воле.

Он уже сотню раз успел пожалеть, что приклеил к другу дурацкое прозвище “Красавчик”, с учетом шрамов это казалось настоящим издевательством. Даже несмотря на то, что он не знал, хотя он и сейчас не много знал, догадывался, основываясь на нытье Мрачного о тяжелой рабской доле и пугающей, вызывающей душащую жалость борозде. Такое от хорошей жизни не случается, и нормальные люди не вырезают на телах других узоры ножом. В то же время это вызывало у Варрика огромное уважение. При всем том дерьме, что было в жизни полуэльфа, он остался в своем уме, сильным, уверенным и невообразимо преданным. Да и на фоне вечно ноющего Андерса и угрюмого Фенриса стойко терпящий все Айнон только выигрывал. В то время как Мрачный мог притвориться, что его узор - обычная татуировка, убийце оставалось лишь скрывать свои шрамы.

Что Варрику особенно нравилось в нем, так это способность молча вставать и без вопросов следовать за ним во тьму, без протестов ввязываясь в очередные неприятности разных размеров. Очень скоро он понял, что это был его способ показать привязанность. У Варрика были связи, и он использовал их, чтобы оберегать друзей. У Айнона - только ножи и странная, будто сошедшая со страниц выдуманного романа, преданность. Варрик говорил “есть дело”, и убийца молча вставал, доставая ножи, ничуть не заботясь, насколько опасно или законно это дело.

Айнон не любил Изабеллу, Хоук его раздражала, он ненавидел Певчего и считал опасным животным Блондинчика. Тепло улыбался Авелин, рассказывая Варрику о потерянном друге с созвучным именем, и называл Маргаритку дурным ребенком. Он был необычайно привязан к Мрачному. И к самому Варрику, называя его теплым “братец”.

Бывало, Айнон приходил к нему темными вечерами или непроглядными ночами, он молча входил в его комнату, садился в “свое” кресло, откидывал голову на спинку и закрывал глаза. Он ничего не говорил, мало пил, просто слушал, и Варрик рассказывал, рассказывал и рассказывал обо всем, что знал, выдуманное и реальное, задуманные сюжеты и не воплощенные истории.

Айнон внимательно выслушал все это и никогда не прерывал. Его бледное лицо, словно кусок камня, синело в сумраке комнаты, и даже алые всполохи камина не скрашивали болезненной бледности, лихорадочного огня в его глазах и дрожание пальцев, которыми он судорожно, до побеления сжимал подлокотники кресла, будто его терзала сильная боль. Варрика все это сильно беспокоило, что-то происходило с полуэльфом, но он не знал что, тот просто приходил к нему, ничего не прося, будто его нескончаемая болтовня помогала Айнону.

Однажды он спросил его об этом. Мужчина слабо улыбнулся и тихо попросил: “Просто говори со мной”. Как это могло помочь? Но он говорил, тревожно оглядывая полуэльфа. Но утром не оставалось и следа от ночных событий. Он так же молча следовал за ним и за Фенрисом, улыбался, ненавидел, и Варрик смотрел на него и думал, что того, кому достанется вся его сумасшедшая преданность, можно будет назвать королем, потому что в их неспокойные времена, когда даже брат способен предать, такая верность была дороже любого золота…