– Но он же малюсенький, – пригляделся к игрушке Исин, – ты разыгрываешь меня? Хочешь сказать, что ты на этой милипусечке летаешь?
– А как ты хотел? Чтобы я из кармана настоящий вертолет достал? Боже, – юноша небрежно сунул вертолетик обратно в карман, – сделай нам обоим одолжение – отключи свою взрослость и перестань во всем искать рациональное зерно. Этот мир и без того абсурден, а когда ты пытаешься подчинить его каким-то там своим законам, это совсем превращается в фарс.
– В фарс? – возмутился Чжан. – Погоди-ка, что ты называешь фарсом? Разве не твое появление в моем доме превращает все в фарс? До того как ты пришел, мир прекрасно подчинялся, как ты говоришь, моим законам. Это ты его с ног на голову перевернул, так что…
– Так что, что? – Оле-Лукойе подался вперед, больно упирая руки локтями в колени, и заглянул в глаза Исину. – Хороший мой, ты знаешь об этом мире в миллионы раз меньше, чем сам себе думаешь. Я, – молодой человек особенно выделил это «я», – знаю об этом мире в сотни и тысячи раз больше тебя, так что даже не пытайся начать спор. Мы с тобой так далеко не уедем, если ты не будешь принимать все происходящее на веру.
– Знаешь что? – не выдержав, выпалил Исин и резко встал со своего места. – Это переходит все границы. Ты приходишь в мой дом, хозяйничаешь тут, обращаешься со мной как с маленьким ребенком, называешь Фомой неверующим, всем своим видом выказываешь недовольство от общения со мной, а потом говоришь так, будто бы я виноват в том, что ты такой невыносимый. Хоть бы капельку благодарности за то, что я не огрел тебя шваброй, сейчас бы не помешало.
– Ты бы меня не огрел, потому что…
– Убирайся, – тихо прошептал Исин.
– Что? – Оле-Лукойе расширил глаза.
– Уходи отсюда, проваливай, изволь выйти вон, – зашептал Чжан, опуская голову, – как бы мне тебе еще объяснить? Просто исчезни из моего дома, существо неблагодарное. Я не просил тебя появляться здесь и разрушать мой мир какой-то новой информацией, так что перестань делать вид, будто делаешь мне одолжение. В конце концов, это тебе надо, а не мне. Так что убирайся. Я отказываюсь участвовать в твоем фарсе.
Оле-Лукойе ошарашено глядел на Исина, который спокойно, с чувством, с толком, с расстановкой посылал ночного гостя в сад. Наверное, еще ни разу в жизни Оле-Лукойе не чувствовал себя столь униженным и оскорбленным. Ведь ровно за 165 лет своей работы, пусть это и не очень долгий срок по сравнению со стажем предыдущих работников, Оле-Лукойе ни разу не испытывал к себе такого пренебрежения.
– Не думай, что можешь вот так просто меня прогнать, – тут же нашелся юноша, гордо отворачивая голову и закидывая ногу на ногу, – я сам буду решать, когда мне уходить.
– Нет, – Исин уже начал уходить с кухни, как резко обернулся к гостю, испепеляя его взглядом, – мы пока что в моем доме, и я, – он произнес это «я» с особым нажимом, как бы в противовес фразе Оле-Лукойе, – буду решать, когда тебе уходить.
– Давай начнем с того, что не «тебе», а «Вам», – молодой человек поднялся со своего места, изящно запахивая на себе пальто и застегивая его на одну пуговицу, словно пиджак, – а закончим тем, что…
– Вы, – издевательски протянул Исин, – уйдете отсюда. И лучше сами, иначе я Вас шваброй огрею и выгоню отсюда, как нашкодившего кота.
– Что? – Оле-Лукойе расширил глаза, и голос его раскатом грома прокатился по кухне. – Да ты… – он стал задыхаться от возмущения, а волосы на его голове, кажется, встали дыбом, – понимаешь… кому ты это… говоришь?
Оле-Лукойе двинулся в сторону Исина, и с каждым шагом его облик неуловимо менялся. Сначала молодой человек просто стал увеличиваться в размерах, будто бы его накачивали насосом как воздушный шарик. Потом изменениям стали подвергаться черты лица. Кошачьи губы растягивались в оскал хищника, глаза превратились в две сверкающие яростью бусинки, лицо стало вытягиваться и становиться еще более угловатым. Когда руки стали превращаться в лапы с острыми когтями, Исин решил прервать это увлекательное шоу.
Чжан спокойно развернулся, не выражая ни коим образом того, что весьма и весьма впечатлен представлением, взял из угла швабру, и невозмутимо поднявшись на цыпочки, не сильно, но весьма ощутимо, даже с некоторой бережностью, ударил Оле-Лукойе по голове.
– Ай! – болезненно вскрикнул молодой человек и прижал обе руки к ушибу.
Оле-Лукойе вернулся в человеческую форму, за считаные секунды уменьшаясь в размерах как сдутый шарик. От грозного чудовища, которое еще мгновение назад рычало и скалилось, угрожая то ли раздавить Исина, то ли проглотить его даже не прожевав, не осталось ничего. Наоборот, сейчас юноша больше походил на побитого щенка. Он отвернулся от Исина, жалобно поскуливая и поглаживая себя по голове.
– Эм, – Чжан Исин, все еще держащий в руках швабру, захотел куда-нибудь её спрятать, чтобы ему было не так неловко от содеянного, но места подходящего почему-то не находилось. – Очень больно?
Оле-Лукойе повернул голову, сверкая полными слез глазами. Он смотрел осуждающе и в то же время так печально и жалостливо, что Исин почувствовал себя настолько ужасным человеком, будто каждый вторник и четверг он заманивал детей лживыми обещаниями вкусных конфет к железнодорожным путям, а потом по одному бросал испуганных и заплаканных деток прямо под колеса поезда, зловеще смеясь.
– Мммм, – простонал молодой человек.
– Слушай, давай мы чего-нибудь холодного приложим…
– Мммм, – отрицательно замотал Оле-Лукойе, поджимая губы.
– Ну, хочешь, я поцелую, где у тебя там бо-бо?
– Мммм, – поморщился Оле-Лукойе, будто бы испытывал отвращение от одной мысли об этом.
– Вот если бы ты наколдовал Бэймакса, он бы мог тебя вылечить…
– Да сколько раз можно повторять, – юноша, совершенно забывая о своей травме, сорвался с места и оказался почти вплотную к Чжан Исину, бегая цепким взглядом по его лицу, – в сотый раз – никаких подарочков. Я не умею создавать материальные вещи, дурная ты башка!
– Ах ты, – Исин, задетый до глубины души таким выпадом, уже открыл рот, на ходу придумывая что-нибудь жутко оскорбительное, но не найдя подходящих слов в сердцах шлепнул Оле-Лукойе по тому самому месту, куда парой минут назад ударил шваброй, – взбалмошный старикашка!
– Ай! – вскрикнул молодой человек. – Да как ты смеешь руку на меня поднимать! Да я тебе сейчас… я тебе…
Оле-Лукойе нахмурил брови, опустил уголки губ и с силой наступил своим тяжелым ботинком прямо на пальцы босой ноги Исина.
Чжан Исин взвыл от боли. Это был один из запрещенных приемов, которые просто нельзя применять наряду с ударом между ног.
– Ты изверг, – сдавленно шептал парень, чувствуя, что от боли в уголках глаз начинают выступать слезы. – Садист. Я буду на тебя жаловаться! Тебя отстранят! Как тебя вообще к этой работе допустили? Почему никто тебя не проверял…
И пока Исин причитал, бережно сжимая рукой пальчики на ноге, потому что от этого боль становилась меньше, Оле-Лукойе с непроницаемым лицом слушал все эти угрозы и возмущения в свой адрес. Ребячество мгновенно испарилось из молодого человека, он снова стал серьезен, привычно пряча руки в карманы своего черного пальто. Было что-то жутко болезненное и грустное в его взгляде, в подрагивающих губах. Его глаза снова потускнели, наполненные безграничной усталостью этого мира. Исин не понял, почему Оле-Лукойе вдруг затих, но краем глаза заметив застывшее отрешенное выражение на его лице, вдруг замолчал, шепча одними губами проклятия, будто это могло утихомирить боль.
Оле-Лукойе вдруг развернулся и уже собирался уйти, но остановился, на долю секунды замирая, после чего двинулся к Исину, потом вдруг резко изменил направление в сторону входной двери, но сделав два шага остановился, сокрушенно вскидывая вверх голову и устало выдыхая. Неизвестно что творилось в голове этого молодого человека, но очевидно, что ему потребовалось очень много сил, чтобы, стиснув зубы, развернуться и подойти к Исину.
– Давай сюда, – Оле-Лукойе спокойно подхватил Исина словно ребенка и усадил на стол, после чего присел на колени и, невесомо, практически неощутимо, взял Чжана за ногу, – сильно болит?
