Незнакомый Василий, в белых перчатках и сам весь в белом, подал небольшой поднос, на котором умещалось как раз два бокала богемского хрусталя, один из которых, шипя шампанским, оказался в моей руке.

Я знаток и любитель алкоголя посредственный, но напиток произвел ожидаемое графиней действие, и все это время, пока не началась музыка, я был радостно возбужден.

- Баронесса Борисова! - объявил шевалье прибытие первой гостьи.

Я осушил и графинин бокал, который она мне сунула, рванувшись к двери.

Баронесса оказалась невысокого роста брюнеткой лет двадцати пяти, очень хорошенькой, особенно если хорошенько хлебнуть. С ней явился суховатый мужчина, который был мне представлен как ее барон. Удивительно было не то, что при баронессе был ее мужчина, а то, что почему-то о нем Шуваловым не было заявлено.

- Моё почтение, баронесса, - галантно расшаркался я, целуя руку маленькой женщине. - Очень приятно, барон, - сухую баронову руку жмя.

Рядом с супругой барон казался очень высоким (почему-то эта проблема: высок - не высок тот или иной гость, в тот вечер занимала меня), однако, отдалившись от нее хотя бы на метр, выглядел даже меньше, чем все.

- Я у себя дома тоже держу салон, - сказала маленькая баронесса. - Вы тоже должны непременно бывать.

- Светка у меня светская, - подтвердил барон. - Вы по части роббера как? Составим позднее партейку?

- Хоть бы сразу не начинал, - упрекнула его супруга.

Один за другим явились: Галицкий, отделавшийся по обычаю общим сухим поклоном, сразу взявший в свои руки квартет; разумеется, Утятин с супругой и старшей дочерью, которую только начали выводить в свет; виконт де Лилль с какими-то шлюхами; князья С., Мышатов и Мышкин; Гагарин, граф, тоже с дочерью, одновременно являвшейся снохой Мышатова (сам младший Мышатов за полгода до этого взял да погиб); некто пани Сикорская, которая, как мне сказали, будет петь.

Все расцеловывались с графиней, да и со мной были любезны, за исключением княжны Долгорукой, пожалуй, которая была со мной в контрах. Дело в том, что мне ее когда-то представил грассирующий граф Гагарин, и я долгое время считал е Долгоухой.

Всех моих старых и новых знакомых собралось ровно сорок четыре человека. Последним явился еще один джентльмен, который сказал, что представится позже.

Начали музицировать.

Перед музыкой всех обнесли шампанским, кроме того, ходили две-три хорошенькие девушки в белых передничках, с кармашками, полными конфет - со шпанскими мушками, шутили гости, лукаво поглядывая на меня, но угощались. Я тоже съел одну или две. Они были горьковаты на вкус, но мне понравились, и я съел еще четыре, так как был немного голоден.

Не знаю, шампанское ли было тому виной, или конфеты с мушками имели некий эротический привкус, но мое постоянное, более или менее ровное, а вернее - равновозрастающее влечение к графине вдруг получило внезапный и неуместный всплеск. Единственный моей мыслью было, господа, как бы ей, простите, впердолить, и это окончательно убило вечер, и без того испорченный музыкой.

Я сделался вдруг угрюм, необщителен, и даже с дамами, хотя какая, казалось бы, у них между ног разница. Тем более, что и я, как человек для них новый, возбуждал в них любопытство эротического характера.

А тут еще эта му-у-узыка... Как это слово звучит, мыча! Антикварные вариации, Страдивари-траливали, этот страстный струнный оркестр превращал в пытку.

- Поразительный композитор, - в экстазе шептала вдова, подхватывая этот подлый мотив. Что ее трогало и как трогало, невозможно было объяснить. А по мне бы взять композитора этой музыки да убить.

К счастью для композитора, он и сам уже умер давно. К тому же впоследствии для вдовы выяснилось, что Страдивари был скрипичный заводчик и широко известной музыки не написал. Может, только для себя что-нибудь наигрывал. А первое отделение в течение сорока минут занимали концерты Скарлатти.

Терпение мое к музыке достигло предела, когда эти добры моцарты взялись за скрипичное скерцо. Я взвыть был готов, с ужасом ожидая квартета, якобы, Разумовского, до мажор, мне хотелось вскочить и вскричать на весь зал: 'Хватит нас музицировать!'. И все время мечталось страстно, чтоб исчезли все эти лишние. Или самим с графиней исчезнуть туда, где сама мысль о какой-либо музыке отсутствует, а мир акустически пуст. И мне удивительно было, глядя на этих дворян, как легко и даже приятно наружно они переносят этот скрипичный шквал. Безупречность по части манер сказывалась, светское воспитание заморозило их лица, (а может, побаивались Галицкого), в то время, как мое - по крайней мере, мне самому так казалось - было постоянно искажено страданием. А может, они находили некое извращенное удовольствие в том, чтобы таким образом мучить себя.

А Утятин, у которого был свой небольшой крепостной театр, все больше альты да сопрано - тенора, баритоны, а уж тем более басы - он не любил - Утятин даже шутил.

- Я, знаете ли, все больше по операм. Если к вечеру 'Норму' не доберу, так 'Тоска'.

Лишь однажды Мышкину изменило самообладание, и он с бранью в ответ на какой-то пустяк набросился на виконта. Виконт бросил ему перчатку, и они тут же условились. Сорок пятый, который так и не представился, оказался специалистом по части всяческих поединков и обязался наилучшим образом все провести. Каждому - по волыну и по шесть патронов к нему, или, на светской фене - маслин. - Впрочем, дуэль так и не состоялась. Перчатка, брошенная в эту среду, была с извинениями возвращена в четверг. Видимо, вдали от всяческой музыки князь успокоился и остыл.

Этот инцидент меня немного развлек, и на Бетховене я уже не так свирипел. Хотя этот маленький, но злобный оркестр все усилия приложил к этому.

А потом еще эта сука-Сикорская заявила, что будет петь. Перед вокалом всех обнесли по бокалу вина, чтобы смягчить впечатление от двенадцать арий, которые она одну за другой (как волну за волной) перед нами исполнила. А когда и толстуха исчерпала репертуар, и Галицкий обратился к собравшимся, не желают ли они, раз уж скрипки настроены, выслушать еще что-нибудь, вдова сказала, томно вздохнув:

- Ах, сыграйте что-нибудь продолжительное.

Меня так и подмывало под этот мотив совершить преступление. Трахнуть эту вдову или даже убить.

Были еще и танцы - под живой оркестр и под консервированную поп-музыку, но тут резвилась в основном молодежь и распоряжался Сорок пятый (который оказался несколько выше, чем я), хотя сам и не танцевал ни па.

В зеленой комнате выдвинули зеленый стол и засели за роббер Борисов с компанией. И меня приглашали, но я отказался, сославшись на незнание правил, хотя правила оказались чрезвычайно просты, так как под общим названием роббер проходили широко известные и легкоусвояемые: сека, двадцать одно, ази.

Дамы, сегодня не склонные танцевать, и те, кто уже свое оттанцевал в прошлом, а так же мужчины покуртуазней собрались в будуаре, причем эта толстуха Сикорская, теребя неспетый нотный лист, поднялась с кресла, спросив:

- Хотите, я и здесь вам спою бельканто?

Тут уж даже меломаны ей воспротивились и уговорили ее посидеть остаток вечера молча и не создавать нам диссонанс. В общем, любезно ее заткнули, отчего и я стал со всеми любезен, с баронессой Борисовой в частности, пока ее супруг зарабатывал ей на булавки, обдувая друзей в очко.

Баронесса была очаровательна, а смеясь моим остротам, хорошела еще, откидывая кудрявую головку назад, обнажая мелкие белые зубки, и хотя один верхний резец был несколько кривоват, это ее нисколько не портило.

Надеюсь, я действительно был остроумен, и она искренне отдавалась веселью, а не только в силу того, что я маркиз. Даже графиня сквозь все свои хлопоты заметила то преувеличенное внимание, что я уделял Борисовой, дважды глядела на меня пристально, а в глазах ее был горький упрек. Хотя должна была понимать, что весь тот арсенал любезностей, и остроумия, доставшийся баронессе, на самом деле предназначался ей.