Садовник вернулся затемно и с аппетитом отужинал. Вопреки собственному обычаю - в нашей столовой, остатками колбасы. Несмотря на скорбь, румянец его пылал. И странно от него попахивало. Как от дурного дела или беды.
- Покойный, чего таить, и при жизни прижимист был. Поминали окрошкой и киселем. А какое с киселя веселье? Да еще пареной репы был чугунок. Ну а из репы - какой пир?
Я предложил ему водки. Он сразу и с радостью отреагировал, хотя и без того выглядел навеселе. Сел на диван.
- Мы-то, чего таить, после киселя водкой все одно помянули. На бережку. Ребята-то, кто полегли, кто передрались. Один со зла вызвал милицию. Отвезли в участок. Хорошо, капитан оказался однофамилец, простил.
Фамилию садовника я, к стыду своему, запамятовал.
- Как фамилия капитана? - спросил я.
- Так же, как и моя. - Он помолчал, пока чесал себе бок. - Тут всё больше Поручиковы да Гусаровы попадаются на каждом шагу. А вот Генераловых - ни одного. Была Майорова, да съехала в прошлом году. А еще - женщина тут одна есть. Сама-то Петрова или Пахомова, а дети все разные. Суседев, Приятелев, Колькин, Участковых, пара Блатных и даже Козлов, и только один - Мужев. Так и записаны, у кого метрики есть. Хотя фамилия - что? Фамилию и сменить можно. - Он взялся чесать себе чресла. - Музыки, - продолжал, отчесавшись, он, - и то никакой не было. А без музыки, сам понимаешь, какое веселье? Тебя-то, случай чего, как хоронить?
Я немного опешил, застигнутый вопросом врасплох. Я сказал, что вряд ли меня обрадуют пышные похороны.
- Да ты не бойся, упрячем, как следует.
Призадумаешься поневоле, что за друга нажил в его лице.
Я, заметив, что он поглядывает через мое плечо в открытую дверь столовой, обернулся. Варвара - я ее Варей назвал - неторопливо продефилировала по верхней площадке в туалет. Голая, к сожалению. Даже не прикрытая фиговым листом. Помня, что, идя в туалет, надо все с себя снять.
- Негоже ей в неглиже, - сказал садовник. Я промолчал. - Негоже, говорю, ей так ходить, в одной натуре.
- Издержки молодежного воспитания, - сказал я. - В столицах теперь многие так ходят.
- Неужто и мужики? Будь моя воля, я бы выбил из них помпадурь. Я бы восстановил в стране воспитание, которое было у нас. Я бы мундир ввел. Чтоб не фуфырились друг перед другом, - добавил он, глядя теперь уже в окно. Там, где-то над музеем Мотыгина, распустился-рассыпался фейерверк. - Каждую ночь пускают.
Я зевнул и сказал, что спать, однако, пора. Водки ему налил.
- Не-ет, мне предостаточно. Сон-то у вас хороший? Это правильно. Пусть проходимцам не спится. За водочку, однако, спасибо. Пойду. - И удалился.
Дело к ночи, тело - в сон. Спал я, как чаще всего бывало, без сновидений. Хотя, кажется, однажды садовник мелькнул. Вооруженный метлой и металлоискателем, он что-то искал в нашем саду.
Глава 3
Солнце было уже в семи верстах над землей и стремилось все выше. Дома блаженно подставляли под его лучи свои черепицы. Небо довольно синее, лишь одно небольшое облачко, роняя перья, парило над городом. Дурачились воробьи, роились крылатые насекомые, похотливо перепархивали с цветка на цветок. Мой загнанный автомобиль, проведший ночь у крыльца, выглядел понурым, как будто предчувствуя, что его километро-часы сочтены. Нет, скажите на милость, можно ли считаться зажиточным, имея такое авто? Итак, решено: небо благоприятное, деньги как цель достигнуты, и теперь, наделенный полнотой бытия, ухарь-купец едет сорить деньгами.
Я попросил садовника окатить машину из шланга, а так же на время моего отсутствия обеспечить надлежащий уход за Варварой, которая в это время еще сладко спала. Когда я собрался выехать со двора, час был уже одиннадцатый.
Но пришлось замереть в воротах. По улице ехала красивая машина, белый 'Пежо'. Шины мягко цепляли покрытие, нежно работал двигатель, а за рулем сидела красивая женщина. Она скосила взгляд на мой еще не высохший автомобиль и затормозила у дома с расписным передком. Соседка, догадался я. Внешность приятная во всех отношениях. Вот только креп. Надо расспросить у садовника: кто она, что? По ком этот траур?
До центра города было от силы четверть часа езды. Но я не спешил, я к нему присматривался. И город постепенно открывал свою подноготную, рассыпался в подробностях.
Окраины были грязны и обшарпаны, люди угрюмы и злы, но ближе к центру дома становились опрятней, народ понарядней, население повеселей, а центральная площадь блистала под солнцем, словно ее надраили, и какой-то истукан - очевидно, покровитель этого города - выпучивший глаза, открывший хохочущий рот, выглядел весельчаком совсем уж отчаянным.
Передвигаться по площади разрешалось только пешком, и чтобы подъехать к мэрии, надо было обогнуть здание почтамта и оставить машину на стоянке с торца. Лишь главе администрации подавали автомобиль к подъезду.
Визит к градоначальнику я отложил до завтра, а потому свернул влево и проехал в соседний квартал, где аршинной вывеской заявлял о себе автосалон. На вывеске был изображен все тот же весельчак, что фигурировал на площади - какой-нибудь местный символ, я полагаю. - 'Покупайте наш 'Пежо' - покатаетесь ужо!', - обещала реклама. Под эмблемой из скрещенных гаечных ключей курил автослесарь.
Я остановился рядом с довольно свежим 'пежо', тоже белым. Блакитный 'запорожец' стеснительно притерся рядом. Мужчина лет сорока, которому 'запорожец' должен был жать в плечах, выбрался из него и тщательно запер дверь, недобро косясь в мою сторону. Я вспомнил, что только что видел его у кафе 'Шансон', когда он складывался пополам, чтобы втиснуться в этот гроб, мне тогда еще запомнилось его выдающееся лицо, особенно нижняя челюсть. Косится? Пусть. Красть мне из его машины нечего. Ее салон со множеством всяких висюлек: чертиков, голых младенцев, неприличных жестов, напоминал бы, благодаря этому, приемную колдуна, если бы был попросторней. Лобовое стекло украшал мохнатый, но красивый паук. Косится. Вполне невинное, может быть, вниманье. Тоже, возможно, машину приехал менять.
Я прошел прямиком в торговый зал, тщательно вычищенное помещение, где в один ряд могло встать не более четырех автомобилей, да и тех не было. Запорожец вошел следом за мной. Усиленно топая, поднялся наверх по узкой металлической лестнице. Я еще раньше заметил, что топать при ходьбе, налегая изо всех сил попеременно на левую-правую, является отличительной особенностью значительной части населения этого города, не исключая и дам.
Приказчик, в одиночестве бродивший по залу, ослепительно осклабившись, подошел и спросил. Я ответил. Машины у нас в депо. Что, прикажете на вокзал? Я представил себе железнодорожные платформы, груженные 'жигулями', десятками новеньких 'фордов', 'фольксвагенов', 'шевроле', заполнивших просторный паровозный ангар. - Нет, это просто так называется. Пройдемте.
Мы вышли в какую-то дверь, пересекли двор, и тут я увидел неширокий навес, под которым ютились не мене пятнадцати автомобилей. Все еще улыбаясь, служитель сделал широкий жест, в сторону всех этих 'жигулей' с 'москвичами' вперемежку. - 'Нет, мне бы что-нибудь...' - сказал я и убил улыбку. Он сразу как-то соскучился. Ну, тогда вот... Он заставил меня обернуться. Там под таким же навесом был выставлен тот же товар, но изрядно подержанный и даже измятый. - 'Эти у нас от тыщи у.е., - сказал продавец снисходительно. - Зам по сбыту АО 'Зимпимпром' у нас недавно такую купил'.
Мне и в голову не пришло воспользоваться этим примером.
Тут я вспомнил, что мой представительский костюм остался в мусорном баке на станции Мих... Впрочем, не важно.
- Знаете что, - сказал я, - мне необходимо переговорить с директором.
- 'Зимпимпром'?
- Не валяйте дурака. С вашим. Вот, снеси ему это. - Я вручил ему одну из заранее заготовленных визиток (грузное имя придавало вес). - А я здесь подожду.
