Как растут деревья? Вверх, вниз. Черпая корнями гниль и навоз, тянутся к свету. (Из хлама слов, обрывков наваждений, снов, осколков действительности возникает роман.) Нет, невозможно такое вырастить за два дня.

- Путь вам предстоит нелегкий, но цель стоит того, - продолжал Кузьма. - С ветки на ветку, с сучка на сучок, вам надо взобраться на самый верх.

- А потом? - спросил я.

- А дальше сообразите по обстоятельствам. Я всех случайностей предусмотреть не могу, хоть и семи пядей в башке. Поэтому дальнейшее будет всецело зависеть от вас. Да, чуть не забыл, это существенно. Поднимаясь наверх, избегайте о чем-нибудь думать. Более того: я вам категорически запрещаю это - ради вашего блага, мадам и месье. Некоторые мысли разрушают действительность. Приводят, например, к непоправимым сомнениям в правильности избранного пути. А сомнения, в свою очередь, человека мыслящего могут и до сумасшествия довести. Поэтому думать вам позволительно лишь в одном направлении, - он ткнул указательным пальцем вверх. - Мысль влево, мысль вправо - считается попыткой к сумасшествию, и без предупреждения открывается огонь. Не далее как неделю назад один перевернутый на точно таком же древе весьма пострадал. Был убит при попытке к безумию.

Действительно, я давно что-то не видел Перевертуна.

Я взглянул на графиню. Ей что, она вообще не привыкла думать. А я - как могу запретить себе этот процесс, если и сейчас уже они, подлые, прут? Вот мелькнула одна: не пуститься ли, пока не поздно, вспять?

- Обратно, брат, ходу нет, - угадав мою мысль, сказал Кузьма. - На вот возьми в утешение. - Он из-под складок пледа выпростал пистолет и протянул мне. - Третья пуля трассирующая. Помочь он вам в вашем подвиге не поможет. Но может в будущем пригодиться от внешних врагов. И не вздумайте с полпути возвращаться назад. Иначе лучше б мне оставаться в коме, а вам совсем не родиться на свет. Поехали, Никанор, - обратился он к своему слуге, правильно выговорив на этот раз его имя.

- Как - это все? - почти непочтительно вскричал я.

- А что ж тебе еще надо? Лезь, - сказал Кузьма.

Ветви буквально стлались по земле, и я без труда, даже с узлом за спиной, забрался на нижнюю. Да и графине этот маневр не составил хлопот, тем более - при надежной моей поддержке. Туфельки ей пришлось сбросить, мои больничные тапочки слетели сами собой.

Меня по мере осторожного продвижения, не оставляла мысль о том, что эти двое - Кузьму, конечно же, я в первую очередь имел в виду - тонко подшутили над нами, загнав на это дерево, заставив взбираться вверх. Я даже приостанавливался пару раз и обмирал, прижавшись к стволу, до того мне казалось смешным то положение, в какое попал. Да и графиню в буквальном смысле слова втянул. Но отступать до окончательного разъяснения обстоятельств мне не хотелось. Вдобавок к тому, примерно на двадцатом метре нашего восхождения в ответ на эту навязчивую мысль так полыхнуло слева, что я чуть было не свалился вниз, а графиню едва успел ухватить за предплечье в последний момент. Пламя лишь опалило листву - но колени мои дрогнули. Невозможно себе представить нашу судьбу, возгорись это древо. Впрочем, вариантов было два: либо сгореть заживо вместе с ним, либо прыгать вниз, что было не менее смертельно.

Но этот огонь, открытый в ответ на мою мысль, эту же мысль и прогнал, положив конец большинству моих сомнений. Раз уж это предсказанье Кузьмы реально сработало, значит и окончательный наш побег не такое, может быть, и безумие.

Слову часто предшествует та или иная мысль. У меня так, по крайней мере. Поэтому, чтоб и проблеска их не возникло, взбирались мы по древу в молчании. Даже эрекция как-то незаметно сошла на нет, хотя новые поводы для нее как раз были. Платье на графине совершенно изорвалось, и она с моей помощью полностью от него избавилась, оставшись в одном бикини. Все это мне напомнило давний эротический фильм, виденный мной в юности, где этот трюк уже был использован. Там группа сексапильных девиц штурмовала горный пик, по мере восхождения к вершине постепенно избавляясь от одежд.

Поднявшись на метров пятьдесят, мы присели на толстую ветвь и перекусили, преломив оставшийся эскалоп. Вид у графини был не такой уж измученный, как можно было бы предположить, да и я особой усталости не испытывал, хотя мне досталось, конечно, больше чем ей. Кроме того, что я свой узел еще тащил, приходилось и графиню то и дело снизу подталкивать или подтаскивать сверху, что, однако, было истинным наслаждением для меня. Поэтому мы не стали рассиживаться, а, улыбнувшись друг другу, но ни слова не говоря, тут же штурм этой вертикали продолжили.

Мы лезли и лезли, ползли и ползли, с ветки на ветку - по моим расчетам давно уже должна была спустится ночь - она и спустилась, но гораздо позднее, чем я предполагал, и не столь беспросветная, как в более привычной реальности. Сквозь бледное небо просвечивали звезды, и это был добрый для нас знак: раз уже видно небо, то ветвей впереди, то есть я хотел сказать - выше - не так уж много, а значит, восхождение наше подходит к концу.

И действительно: поднявшись еще метров на десять-двенадцать, мы уперлись обеими головами (я своей, графиня своей) в какую-то плоскость, пластиковую на ощупь, что-то похожее на крышу грибка на детской площадке.

Крыша была круглая и имела форму воронки, узким концом надетую на макушку Древа Свободы, а раструбом - вниз. Человеку, настроенному мистически или философски тут же пришла бы в голову масса мыслей по этому поводу. Древо, воронка, ближние небеса. Но мне, в данный момент настроенному иначе, было не до подобных аллюзий, да и мысли я побаивался пока выпускать. Да и воронка, могло быть, казалась воронкой только из положения снизу, а на самом деле представляла собой некий декоративный элемент, вроде звезды на рождественской елке или башне кремля, или креста, венчающего готический шпиль. Поэтому никаких особых псевдо-научных и квази-мистических отклонений от нашего правдивого повествования на этой странице вам не предвидится.

Однако думать все-таки было надо. Что нам делать следовало дальше, я не представлял. Я осторожно шевельнул извилиной - возмездия не последовало. Я шевельнул решительней. Очевидно, здесь уже можно было думать, не рискуя сойти с ума, или сумасшествие на такой высоте бегством от действительности уже не считалось.

Собственно, думать было решительно не о чем, поэтому, выбрав потолще ветвь, я пополз по ней прочь от ствола, а удалившись метров на пять и убедившись в ее надежности, сделал знак и графине следовать за собой. Что и было ею исполнено без признаков колебаний - до того крепка была ее вера в меня.

Ветвь было толщиной примерно с графиню - сантиметров 90 в обхвате, то есть - как эта шикарная госпожа в лучшей своей части, поэтому полз я безо всякой опаски, что она под нами подломится. Как подсказывал личный опыт и опыт веков, близко к вершинам деревьев самые толстые сучья не растут, но, припомнив все чудеса, случившиеся со мной за последние месяцы (о многих рассказ еще впереди), я это незначительное обстоятельство во внимание не принял.

Ползти было чертовски неудобно, но я вскоре сообразил, что можно по ней идти, держась за ветви потоньше, произраставшие из нее. Причем первой сообразила графиня, а я уже потом, оглянувшись.

Чем далее удалялись мы от ствола, тем более ветвь утончалась, а метров через 200-250 мне стало казаться, что движемся мы уже вниз, то есть ветвь под совокупной тяжестью собственного веса и наших двух начинает клониться к земле. Вскоре это предчувствие превратилось в уверенность, а еще часа через полтора нам снова пришлось преодолевать вертикаль, но теперь уже двигаясь вниз.

Несмотря на энергичные движенья, которые приходилось нам совершать, спускаясь вниз, чувствовался зверский холод. Каково же было графине, на которой, кроме двух приблизительных лоскутков, ничего не было. Я уж хотел, было, как-нибудь извернуться да развязать свой узел, чтоб укутать ее хотя бы в простыню, но тут почувствовал, что ветвь, наконец, коснулась земли.