Мы опешили, разинув рты.
Мы опешили, разинув рты, а потом всё вдруг вспыхнуло, вспенилось, взорвалось - криком, движеньем, действием.
Внезапно погас свет: это патологоанатом, догадавшись привести в движение ноги, щелкнул на ходу выключателем и захлопнул за собой дверь. На мгновенье мы погрузились во тьму, но я - при безумии это бывает - стал вдруг видеть во тьме, хотя безумной была, скорее, луна, неправдоподобно белая, яркая, она низко нависла на волоске, разом заглядывая во все окна. Что-то громыхнуло рядом с луной - гроза ли? - не знаю, но думается, что в это время года гроза даже в этих относительно южных краях - явление небывалое.
- К делу, демоны! - раздался пронзительный, пробирающий до позвоночника, клич. - Вали ваалов!
- Ой-й-й, буйно мне!
Легонький Птицын встрепенулся первым и, подскочив к Добрынину, с разбега ткнул его в подбородок башкой. А в следующий момент, пока санитар проявлял удивление, в руках у Птицына оказалась труба, и второй удар, хотя и пришелся по ребрам, заставил его охнуть и присесть. Очнувшись, он тут же бросился на нападавшего, но стремительный, словно стриж, Птицын, скользнул у него под рукой и с размаху опустил обрезок трубы на его затылок, где уже и без того зияла дыра от предыдущего удара. Добрынин рухнул всей своей тяжкой плотью о плоскость пола, одновременно крича и кровоточа.
Зеленые тут же пришли в движение, действуя на удивленье собранно и деловито. И беззвучно, как правило, словно единый отлаженный, но лишенный голоса механизм. Кроме возгласов избиваемых, топота ног, глухих ударов кулаков о тело, тел - о стены и пол, других характерных звуков, обычно сопровождающих насилие, первое время не было.
Сладить с белыми и 'исследователями' было делом нетрудным и почти неопасным при численном преимуществе 'прощелыг'. Толик был схвачен и приперт к подоконнику, пока распаковывал свой ТТ. Братья, даже не успевшие подумать о том, чтобы вынуть стволы, были окружены, обескуражены и разоружены.
Я видел, как двое наших схватили эндокринолога и потащили к выходу. Влача его по полу, они в то же время пытались ступать на его голову, а уже минуту спустя, прижав к косяку, хлопали по ней дверью.
Главврач при поддержке двух санитаров пытался пробиться к выходу, но Фролов, сбитый с ног кем-то из них, успел ухватить его за подошву и впиться зубами в нижнее сухожилие. Меня тоже какая-то мразь укусила за икру ноги, да так что некоторое время я даже хромал.
Пистолеты, валявшиеся возле трупов Членина и Каплана, были подобраны. Оружие, вынутое у бандитов живых, тоже перешло в руки восставших. Таким образом наш огнестрельный арсенал составил как минимум пять единиц, не считая ружья, которое не было пока задействовано.
- Ты его хорошо пристрелил? Насмерть?
Маргулис адресовался ко мне, указывая на тело Каплана, распростертое на полу, и торопливо, не дожидаясь ответа, дважды в это тело выстрелил. Оглянувшись, он присел возле трупа и, вынув из кармана Каплана конверт, вернул себе. Птицын недалеко от нас все еще колотил трубой по трупу Добрынина, и Маргулис, вероятно, из сострадания к ним обоим, выпустил и в санитара заряд.
Труба у Птицына оказалась сплющенной с одного конца, и он этой штукой орудовал, как штыком. В считанные минуты победа была одержана. Бить стало некого. Бандитов, не видя в них большого вреда, отпустили живыми, то есть позволили выпрыгнуть из окна. Учитывая небольшую этажность, все трое могли б еще жить да жить, но Толик, приземлившись на останки скамейки, проткнул себе ногу ржавым гвоздем, он умрет по прошествии месяца в санитарном поезде 'Печоры - Саранск'. Пеца, как вы сами впоследствии убедитесь, будет в то же примерно время застрелен мной. Паца умрет еще неделю спустя от тоскливости.
Зеленые, воодушевленные достигнутым, вывалились из красного уголка. Часть из них, грохоча по ступеням, устремилась вниз. Другие растянулись по левому крылу здания - очистить палаты от белых, если таковые там обнаружатся, да поднять своих, тех, кто еще не встрепенулся от выстрелов. Таким образом, событие, что так долго готовилось сбыться, сбылось, и его дальнейшему развитию уже ничто не могло помешать.
Я задержался в красном уголке, залитом кровью. Теперь этот кровавый эпитет по праву закрепился за ним.
Я пересчитал оставшихся: Членин, Каплан, главврач, Добрынин, еще два санитара и эндокринолог остались лежать на усыпанном стеклом и обломками мебели полу. Лица их в свете безумной луны были бледны, тела бездыханны, их отсутствующий вид надежно убеждал меня в том, что они мертвы.
За одного битого - семь убитых, загибая пальцы, сосчитал я. В том числе один свой. Птицын, послуживший всему буревестником, вероятно, удовлетворен. Его инцидент, словно анонс некой трагедии, выдвинул этого тщедушного сумасшедшего на главную роль.
Я оглянулся еще раз, ибо почудилось - шорох? живое движенье? сдавленный хрип? Кто-то пытался подать признаки жизни, или это ветер, проникая в окно, гонял по полу мусор? Я почувствовал озноб. Окно, через которое удалились бандиты, я закрыл: ноябрь, все-таки. Но озноб не проходил, видно, источник его находился внутри. Давно я не видел столько трупов (сам оставаясь невидим для них).
Звук повторился, теперь это был стон, и исходил он от Добрынина. Присев возле него и обследовав тело, я обнаружил у него под халатом металлический панцирь, набранный из множества тонких, но чрезвычайно прочных пластин. Постучав пальцем о панцирь, я убедился, что санитар еще жив. Глова его была повреждена, но не смертельно, а пуля Маргулиса не проникла сквозь бронежилет.
В красном уголке за синей дверью находилась небольшая каморка, или скорее, чулан, где хранился отживший свое реквизит, оставшийся от различных эпох: останки английской мебели, портреты поручика, невостребованный хозинвентарь. Движимый состраданием, а так же желанием ограничить число жертв, я попытался перетащить санитара в чулан, чтобы ни у кого не возникло желания его добить, но он в своей тяжкой броне оказался настолько весом, что я, истощенный недоеданием, справиться с этим в одиночку не смог. Поэтому появление Антенны, разбуженного выстрелами, оказалось как нельзя более кстати.
- Эй, браток, помоги, - прохрипел я.
Антенна, будучи, как всегда в эфире, вряд ли мог что-либо адекватно воспринимать. Поэтому, всецело полагаясь на его невменяемость, я не мог опасаться того, что он местоположение санитара выдаст.
Там же, в чулане, мы укрыли тело Дементьева, показавшееся мне сравнительно теплым. Труп главврача был менее крупный, но тоже довольно тяжел.
Пока я проявлял милосердие, эпицентр революции переместился на первый этаж. Не знаю, заранее были роли распределены, или события развивались стихийно. Но следующим этапом был захват правого крыла, куда путь преграждала решетка, а если когда-нибудь и забредал пациент, то только в надежном сопровождении санитаров и не далее соответствующего кабинета. Впрочем, известно было в общих чертах, что кроме кабинетов там располагается студенческая аудитория, лаборатории, склады, библиотека (только для белых), реанимация (оклемаловка), околеловка (морг), столовая, буфет и прочие помещения, каждое из которых казалось по-своему заманчивым.
Несколько пациентов попытались проникнуть из предбанника в ординаторскую. Дверь сорвали с петель и, уже не препятствующую, разнесли в щепки. Однако, нырнув в проем, никаких потайных ходов не нашли и добычи не извлекли, за исключением испачканного углем кочегара.
- Ну ты, кочерыжка, - накинулись на него со всей строгостью, несмотря на то, что кочегар был скорее черен, чем бел, - показывай, где тут у вас склады.
И хотя насчет складов у кочегара никакого мнения не было, а что касается угля, так это еще с утра завезли, его так застращали затрещинами, что он испугался и испустил дух.
Дверь в вестибюле не пришлось взламывать. Оставшегося в живых патологоанатома привели в чувство, и он ее отпер подходящим ключом.
