- Селедочки! М-м-м...
- Да заткнись ты!
- Господа! - пытался вставить слово Маргулис.
- Товарищи! - вторил ему Членин-Перов, но, видя тщетность, обернулся к противнику. - А вам стыдно, господа! - твердо глядя в лицо Каплану, произнес он. - И если вы от нас не отвяжетесь, то...
- То? - подхватил Каплан.
- То мы сами от вас отвяжемся.
- Что я слышу! - вскричал Каплан, скорей иронически, чем всерьез. - Быдло становится на дыбы?
Я почувствовал толчок в спину, а за ним другой, более мощный, от которого сильно качнуло. Одновременно с третьим толчком я поневоле шагнул вперед меж расступившихся передо мной коридором тел. Я видел, что Членин с Маргулисом, стоявшие в первых рядах, были уже отторжены массой.
Продвигаясь рывками, я достиг первого ряда. Толчок в спину, пинок в зад - и я, как пробка из горлышка, вылетел из толщи толпы.
Мутится возмущенный разум. Вскипает обида, гнев. Будь я не так зрел, опытен, мудр, я мог бы окончательно разочароваться в человечестве. Впрочем, не место здесь рассуждать о постоянстве людских мнений. Или вернее - о непостоянстве их.
- А как же я?
Случилось так, что возникла двухсекундная пауза, момент тишины, и голос Птицына, заполнивший собой это мгновенье, прозвучал до боли пронзительно.
Увлеченные мечтой о предстоящем им насыщении, люди совсем забыли о нем - избитом, изорванном, жаждущим правосудия, элементарной справедливости, в конце концов. Как бы то ни было, голос его прозвучал как раз вовремя, чтобы на время спасти от смерти этого дурака Членина, интригана Маргулиса, меня, и возможно, еще девятерых, кому выпал бы жребий.
- Да! - быстро сориентировался в ситуации Маргулис. - Вот именно! Как быть с систематическими избиениями нас санитарами, не говоря уже о других издевательствах и насмешках над нами с их стороны? Кто по всей строгости ответит за это? - И он вытянул указательный перст в сторону Птицына.
- Никаких таких избиений не может быть, - отрезал главврач. - Кто ударил вас, сударь?
- Кто ж это так позаботился о тебе? - проявил участие и Каплан.
Тут неожиданно произошла заминка. Мы-то отлично знали, кто. Но поскольку нас на этом событии не было, видели мы только конечный результат, то и юридически наши свидетельства не имели силы. Мы ждали, что скажет сам Птицын, а он, растерявшийся от всеобщего внимания, никак не мог вспомнить обличье обидчика. Нечленораздельность речи, помноженная на стремительность, с какой он пытался выпалить наболевшее, очень мешала ему. Он мог вспомнить лишь одну из основных примет: удар левой сильнее.
- Ну, - торопил Каплан. - Кто этот санитар сатаны?
Кто из троих санитаров левша, обнаружилось тут же.
- Вы, цыпочка, верно, всё путаете, - сказал Дементьев, главврач. - Верно, сам ушибся о что-нибудь. Санитары у нас - что ангелы, госпитальеры Господа. А Добрынин - самый добрый из них.
- А Крутой - самый крутой, - добавил Членин, ненавидя попсу.
- Он, - подтвердили теперь и мы, руководствуемые коллективным чувством мести. - Это он учинил издевательство. Он и раньше безжалостно нас обижал.
- Что скажешь, разбойник? - обратился к санитару Каплан. - Ради каких таких истин с пациентом поцапался?
Видимо, ему нравилось вершить правосудие. Или, как теперь говорят: разводить.
Добрынин, переступив с ноги на ногу и потупив взор, медленно и неохотно отвечал ему так: что, мол, да, бывало. Бивал. То есть тех, которые сами дразнятся. Терпишь, носишь в себе, да и ударишь незло.
- Он приставал? Ну, вот видите! - вскричал главврач. - Он все равно был бы телесно наказан.
- А пациентов я на самом деле люблю, - продолжал Добрынин. - А уж если кого избил, то от избытка чувств. Извиняюсь. И пусть нам зарплату заплатят за всё, - кстати уж высказался он. - А то четвертый месяц не видели от вас ни рубля. Что у пациента отымешь, тем и пользуешься.
- Ну? Какие будут ему наказания? - спросил Каплан.
- У нас правило, - сказал главврач. - Санитаров никогда не наказывать.
- Накажите в порядке исключения. Или исправьте правило. Люблю я наказания смотреть.
- Позвольте в этой связи вопрос, - вновь выступил в своей роли Членин.
- Ты кто? - уставился на него Каплан.
- Я Членин, - напомнил тот, - вождь, если помните, народных масс.
- Я тебе даю секунды три, чтобы ты вспомнил свою подлинную фамилию.
- Ну, Перов.
- Ты маленький зеленый негодяй. Ты креветка в Японском море. Ты иголка в еловом лесу. Опоздал ты со своими вопросами. Время твое истекло. - Он даже вздохнул, как мне показалось, сочувственно. Обвел взглядом толпу, подолгу задержавшись на Маргулисе, Членине, мне. Пауза оказалось длительной. Но он ее всё длил, длил. Во взгляде его сквозило презрение. - Должен вам сказать, господа, что вы меня не разочаровали, - прервал он, наконец, затянувшееся молчание, обращаясь ко всей толпе. - Вас так же легко купить, как и продать. Я только что вас купил en gros за сотню котлет, да и те с рисом, а продам за тысячу долларов. Купил, как говорят, хлебами. Деньги принес? - Он протянул левую руку к Маргулису, и тот, к моему удивлению, очень поспешно вынул из кармана пижамы и вложил в эту руку небольшой конверт. - Сделка, как видите, вполне честная. При скоплении свидетелей и незаинтересованных лиц. Отныне вы всецело принадлежите ему. Слушайте и повинуйтесь.
- А как же котлеты?
- М-м-м... селедочка?
- Всё в свое время, - заверил Каплан. - Но в связи со всплесками гнева народного переносится на позавчера. А вообще, теперь за жратвой к нему обращайтесь. - Он кивнул на Маргулиса. - Сейчас мы с вами расстанемся навсегда. А вы... Выбирайтесь-ка на свет Божий, маркиз. Что маркиз, я по роже вижу, гнусная она у тебя. Нечего там за спинами прятаться. - Люди отхлынули. Его маленький блестящий бластер был нацелен мне в грудь. Пистолет казался игрушечным, мысль о смерти не умещалась в моей голове. Но разрывные пули со смещенным центром тяжести, отравленные индейским ядом кураре могли сделать ее такой неминуемой. - Вы же, все прочие - разойтись! - распорядился Каплан.
- Нет, пусть они скажут нам окончательно, - сказал кто-то. - Когда возобновятся поставки питания? Без ответа на это мы не уйдем.
- Это приказ, козлы.
- Еще разобраться надо, кто всего лишь козявка, а кто козел, - негромко сказал Членин.
Каплан, казалось, пропустил его реплику мимо ушей. Но вздохнул.
- И в заключение, - сказал он, - мне бы хотелось совершить преступление. - И желтые волчьи огоньки - злости, веселья ли - заплясали в его глазах.
Я сообразил, что смерть моя - вот она, рядом, мушка его оружия качнулась вниз, вверх. Я зажмурился, и в ту же секунду метрах в трех от меня грохнул выстрел, и вслед за ним другой, левее и глуше - это пуля, попав в Членина, сделав в его теле длинный зигзаг, проникла в голову, разорвавшись в ней, разметав по черепной коробке членинский огромный мозг.
Он еще успел вскинуть руки и схватиться ими за голову ('Жест ужаснувшегося', - ужаснулся я), словно в отчаянии от чьей-то глупости, не успев осознать, что непоправимо и безвозвратно мертв. Последняя его мысль носилась еще в воздухе, и этой мыслью - кто-то успел ее ухватить - было: 'Как глупо... дураком...' - Некоторые передавали эту мысль иначе, облеченную в некий стихотворный зачин: 'Досадно умереть во цвете лет//Придурком будучи убитым...', но, впрочем, скорее эта мысль принадлежала Каплану, так как в следующую секунду умер и он.
Я не помню, как оказался у меня в руках дымящийся пистолет. Однако и тогда и сейчас я уверен в том, что в момент выстрела никакого оружия у меня в руках не было. Очевидно, кто-то, кто применил пистолет к Каплану, воспользовавшись замешательством, сунул его мне. И я взял его машинально, как привык брать всё, что дают.
Я в ужасе выронил его под ноги, где уже лежал распростертый Каплан, еще недавно такой крутой, а теперь такой мертвый.
Мы опешили.
