– Потому и схлопочет на орехи, – сказал Род. – Пока можно, незауряды не вмешиваются. Но когда ситуация назревает… Знаете, сколько на Земле незанятых островов? На многих даже крупного зверья нет. Так теперь появится. Каждому перепадет по царьку с личной стаей… правда, без подданных. А то всё: Сибирь, Сибирь!..

– По-вашему, незауряды справятся с этим?

– Если решат ударить, мало не покажется. Хотя изменить человечью природу они вряд ли смогут – слишком силен Зверь в каждом из нас.

– Однако такой пример перед глазами нам бы не помешал.

– Чтобы будить зависть и злобу? – хмыкнул Шатун. – Или, думаете, в чистоту их помыслов поверят многие?

– Почему нет? Конечно, не сразу. Иисуса тоже поначалу распяли – при общем одобрении. А как пошел наяривать чудеса, вознесли до небес.

С явным неверием в человечество Род покачал головой. Делами-то он смахивал на рыцаря, как утверждал Кедрин, – а вот воззрениями…

– Кстати, не знаете, куда девался Арсений? – спросил барон. – С утра пытаюсь с ним связаться.

– Знаю, – кивнул Шатун. – Отправил его в ту же Дверь, следом за Лизаветой. Он же не от мира сего – там ему самое место. Заодно, может, и ума наберется. Или сама Лиза вправит ему мозги. От нее-то Арси все примет.

– Или решит, что в нее вселился дьявол. Помните давний рассказ про инквизитора, угодившего в будущее?

– Все ж таки Арсений не мракобес. И Дверь впустила его – стало быть, чистота помыслов на высоте. А значит, Зверь в нем крохотный, не то что у меня. Вот с моей совестью лучше туда не соваться.

– Что такое совесть? – спросил Геральд, хмыкая. – Лишь степень отождествления себя с другими. Как раз с этим у меня порядок, за своих я горой!.. Другое дело, что «своих» набралось пока мало – всего несколько сот. Но разве суть в количестве?

– В широте охвата. Когда своим считается каждый, в ком брезжит разум.

– Ведь и у меня так, – рассмеялся барон. – Говорю ж: несколько сот!

– Ладно, пора сваливать.

Поднявшись во весь рост, Шатун высмотрел в толпе Настю, дождался, пока она обернется на его взгляд, и вскинул ладонь, прощаясь. А Геральд послал девочке самую шкодную из своих ухмылок. Неумело Настя улыбнулась и тоже помахала рукой. От этой картинки у него вдруг защемило сердце. Уж не проснулся ли отцовский инстинкт?

Следом за Родом он прошел к башне-дому, через узкий проем вступил в срединную колонну, внутри которой, конечно же, помещался лифт, и спустя минуту оказался на поверхности. К подножию горы уводила покатая тропка, и там уже поджидали хозяев обе машины, «болид» с Горбунком, – как и всегда, Шатун позаботился об отходе.

До города-то они доберутся вместе, а дальше пути разойдутся. Интересно знать, надолго ли?

– Можешь раздеться, – сказала Ника. – Там ни к чему одежда.

– Что, совсем?

– А это как пожелаешь! – засмеялась она. – Вообще тут лишь вопрос вежливости. Ты ж снимаешь перчатку, когда протягивают открытую ладонь?

Если б не был убежден в обратном, подумал бы, что меня испытывают. Уж я не замечен в лишней стеснительности, но рядом с Никой ощущал себя нескладным, неуклюжим. И чтоб эдакий Квазимодо предстал перед богиней во всем безобразии?

– Решай сама, – нашелся я. – Если не боишься ответственности.

Вот уж чего она не боялась.

– Тогда совсем, – решила Ника. – К чему выделяться? В нашем монастыре своя форма.

– Кокетничаешь? Чтобы у вас – и форма!.. А выделяетесь вы в любой компании, даже среди своих.

– Ну, кокетничаю, – легко согласилась она. – Немножко можно, правда?

Девушка уже разделась – если так можно сказать о единственном махе, которым она сбросила с себя платье. Зато мне пришлось потрудиться. Подперев кулачком бедро, Ника с интересом следила за моим разоблачением. Когда процесс наконец завершился, девушка ухватила мою руку и увлекла за собой в Окно, будто в омут. Невольно зажмурив глаза, я «нырнул».

И вдруг очутился в лесу – к счастью, безлюдном. Сквозь нечастые и не особо густые кроны прорывались утренние лучи. Ясно виделись лишь ближние деревья, отражаясь в тихой реке, а дальние скрывал туман, кое-где сгущавшийся в синеву, но под лучами похожий на жидкий свет.

Оскальзываясь на мокрых камнях, Ника вошла в прохладный поток, с улыбкой оглянулась. Затем поплыла, светясь телом сквозь прозрачную воду.

– Наверно, это окрестности Скалистых Гор? – предположил я.

Конечно, в своих виртуальных странствиях я заглядывал и в здешние места – но сейчас-то все происходило в реальности!

– Не простудишься? – спросил. – Здесь не жарко.

– Не успею, – откликнулась девушка. – Даже если бы могла.

Через пару минут мы действительно окунулись в тропическую жару, перенесясь на песчаный берег океана. И уж тут оказались не одни. По кромке воды широким карьером мчала кобылица, белая точно лебедь. Из всей сбруи ее стесняла лишь уздечка. А управляла скакуньей девушка и вовсе без единого лоскутка на стройном теле. Кожа у нее была матовой и сплошь коричневой – то ли от загара, то ли от естественной смуглоты. За спиной метались смоляные волосы, спускаясь до копчика. Лицо как у испанской грандессы: тонкое, выразительное, с четкими дугами бровей над пламенными глазищами. А осанка – бог мой! прогнутая спина, гордо откинутая голова, царственная уверенность в каждом жесте. Кстати, наряд Евы шел ей куда больше, чем самое роскошное платье.

– Это Мария, – сообщила Ника. – Из Венесуэлы.

Если она и не святая, то такой деве даже я готов лобызать ноги.

– Которая? – спросил, лишь бы пригасить восторг. – Белая или гнедая?

Картинка и впрямь была избыточно красивой. А смуглый девичий зад на снежном крупе гляделся сногсшибательно.

Ника улыбнулась, наверняка поняв меня еще лучше, чем я – себя.

– Седалище она не натрет? – прибавил я. – Не говоря о прочем.

– От этого у нас не бывает потертостей.

Что мне оставалось сказать:

– Завидую.

Перебросив ногу через шею кобылы, всадница слетела на песок и с десяток метров пробежала рядом с ней, притормозив вплотную к нам. А белая скакунья унеслась дальше, будто ей самой нравилось гонять по берегу. Сбылась мечта старого анархиста – про землю, по которой будут ходить свободные люди и свободные кони. Куда уж свободней? Вот разве уздечка…

– Это Родион – новый друг, – сказала Ника просто. – прошу любить.

Еще одна богиня – подумаешь! – сказал я себе, нахально уставясь на Марию, впитывая каждую черточку. Что я, богинь не видел? Уже три, считая Стеллу. А всего их в этом раю с пару тыщ. Вот бы выстроить в ряд…

Улыбнувшись, смуглянка на секунду приникла ко мне, вжавшись небольшими грудями. Не потому, что так принято, – просто ей захотелось.

– У Марии тяга к габаритным мужикам, – пояснила Ника. – Так что остерегись.

– Не ко всем, – поправила Мария на чистейшем русском. Как и ожидалось, голос у нее оказался бархатистый, глубокий.

– Ну да, – согласилась каштанка. – К могучим красавцам, белокурым и белозубым!

– Я седой, – отрывисто возразил я.

– Ну, это поправимо.

– А половина зубов – вставные. Это как?

– Сердцу не прикажешь, – вздохнула Ника. – Кто ж обращает внимание на изнанку? Смотрят на фасад.

В подтверждение Мария провела узкой ладонью по моей голове – с почти материнской нежностью. Хотя по виду годилась в дочки.

– Да уж, на вашем-то фоне…

Действительно, рядом с ними огрехи моей фигуры, вообще мало кем замечаемые, прямо-таки вопияли.

Прихватив под руки, красавицы повлекли меня вдоль пляжа, пересмеиваясь и щебеча на двух языках, причем по-испански чаще говорила Ника. Многое я понимал, хотя разговорным владел слабо, – может, оттого, что Нику я чувствовал, даже когда она молчала. Но сам помалкивал, чтоб не уподобляться певчей вороне, достававшей меня из приусадебного парка, – мой голос в сравнении с девичьими звучал примерно так же мелодично. Этот скрип у нас песней зовется.