Люциус презрительно скривился.
«Неужели ты настолько туп?» - говорила эта гримаса.
Но если Северус и ожидал устной насмешки или что все происходящее окажется жестоким розыгрышем, то никакого намека на это не последовало. Вслух Люциус на вопрос не ответил, а потом и голову в сторону отвернул – да так, словно не мог смотреть в глаза, и цвет его щек из мертвенно-белого вдруг перешел в красный. А уж когда Люциус даже не расстегнул – рванул - верхнюю пуговицу душившего его воротника, тут и до Северуса уже дошло: и то, что Люциус был серьезен как никогда, и то, чего только ему эта просьба стоила.
И сразу стало неважным, почему. Главное – хотел. Значит он, Северус, был не противен.
Он не помнил, как шагнул вперед. Отвел руки Люциуса от полыхающего лица, покрыл быстрыми, благодарными поцелуями запястья, потом щеки и лоб, спустился губами к шее. Люциус выгнул ее, подставляя еще больше, обхватывая Северуса, выдохнул с таким облегчением, словно и не дышал все это время, прижал так судорожно, будто боялся, что руки ослабнут и не хватит сил. Хрупкая, случайно подобранная драгоценность в руках бродяги.
Продолжая обнимать, Люциус вдруг зашатался, и Северус всполошился в испуге, что антикруциатусное все-таки дало сбой, но с пульсом Люциуса все было в порядке и зрачки не помутнели. Должно быть, просто проблемы с координацией, как бывает при накачке зельями. Северус утешающе погладил Люциуса по спине. Сам не ожидал от себя такой нежности, но сейчас чувствовал себя будто кем-то другим – защищающим, уверенным, опытным, тем, у кого получается все и всегда. Люциус давал ему силу. Но Северусу некогда было распробовать эту мысль, он ее только затолкал за край сознания, потому что в этот момент успела родиться другая. Скользнув вниз, на колени, Северус потянулся руками к поясу Люциуса, к ремню.
Все получалось правильно и быстро, каждое движение в нужный момент, будто Северус уже целую вечность каждое воскресенье раздевал Люциуса так, в этом доме, толкнув в это продавленное, жесткое кресло. Люциус выгибался, помогая приспустить штаны, и потом подался навстречу так привычно. И в этот раз Северус сделал все вообще не думая и вобрал член легко на всю длину. В прошлый раз мучился и напрягался, а теперь горло расслабилось словно само собой, и Северус отметил это, только когда его нос уперся Люциусу в яйца. Их Северус тоже вниманием не обошел – перебирал, перетирал пальцами приятную, уязвимую бархатистость, ласкал круговыми движениями и сжимал в кулаке, потягивая за редкие волоски. Люциус вскрикивал, потом приподнимался, подаваясь тазом вперед, и с натужным, мучительным стоном падал обратно в кресло. И повторял, как заведенный: «Северус, Мерлин, Северус!», когда последний насаживался ртом особенно глубоко.
И да, Северус вполне чувствовал себя Мерлином и богом. И тогда, когда Люциус простонал: «Все, не могу, не могу уже, Сев», и пальцы сами собой скользнули вниз, поглаживая там, где было теперь, на удивление, так сжато, но так ошеломляюще подрагивало при прикосновениях, а губы, между тем, оторвавшись от блестящей от слюны багровой головки, принялись выцеловывать узоры по внутренней стороне молочно-белых, совершенной красоты бедер. И тогда, когда стало понятно, что к черту пальцы, что все равно потом Люциус забудет, а ему, Северусу, этого недостаточно, и он решился, навис над Люциусом, целуя собственнически в губы и перевернул на бок, пресекая слабые попытки протеста, а потом снова опустился на колени и, надавив пальцами - наверняка до синяков - на покрытые нежнейшим пушком ягодицы, раздвинул их тем же собственническим, хозяйским жестом и скользнул языком к строптивому мышечному кольцу. Ввинтился внутрь, чувствуя вкус и запах не самый приятный, но чудом удерживаясь на грани безумия – такую эйфорию ощущал.
Люциус уже ничего не говорил – только мычал, сцеживая воздух сквозь сжатые зубы, и потом, когда Северус стащил его с кресла, вынуждая лечь на ковер, и наконец вошел, в не самой, наверное, удобной для второго раза позе – на боку, не произнес ни слова. Только подавался навстречу и шарил по Северусу неловко вытянутой рукой, пытался надавливать каждый раз, когда Северус выходил после толчка, будто надеялся его задержать. А под конец только хрипло вздыхал, почти беззвучно, а когда Северус кончил, прижимая добычу к полу, почти сразу выскользнул из-под него, перевернулся и потянул на себя, покрывая поцелуями скользкие от пота щеки, лоб. И было в этом жесте что-то заверщающее, останавливающее, обрывающее, будто роли поменялись мгновенно, и теперь уже Люциус был вновь старше и опытнее и знал и понимал что-то, что Северусу было не дано. И Северус уткнулся носом в пыльный и теперь уже мокрый и чем только не перепачканный ковер, сердце глухо ухало в груди, и было хорошо и больно, настолько больно, что все равно – если бы Люциус сейчас приложил Обливиэйтом, Северус и не подумал бы себя защищать.
Обливиэйтом Люциус не приложил, а вот сонными чарами, похоже, очень даже. По крайней мере, когда Северус вскочил, опомнившись, Люциус сидел вполоборота к нему у огня, по-турецки скрестив ноги. Он был еще бос, но уже надел брюки и рубашку, и сейчас небрежно, привычными, полными аристократизма жестами, застегивал манжеты. Однако было в нем что-то еще от того Люциуса, который недавно отдавался Северусу, необычная мягкость черт, может быть. И эта трогательность босых ступней. Северусу хотелось поцеловать их, но он знал, чувствовал, что уже нельзя, черта была пройдена, и на губах Люциуса играла печальная улыбка, обозначающая эту черту.
Северус окинул взглядом комнату. Его собственная одежда лежала стопкой слева на полу, с палочкой поверх. Палочка Люциуса покоилась на ковре рядом с ним. Кресла с чайным столиком стояли чуть поодаль, едва не загораживая путь в ванную. Похоже, сэр Майлз опять слегка поменял композицию.
На часах было всего девять, значит, потерялось где-то около получаса. Что-то же должно было за это время произойти! Северус еще раз обшарил комнату взглядом. На этот раз он заметил на краю ковра влажное пятно, которое было темнее, чем любые жидкости, попадавшие на него сегодня. Северус втянул воздух. И выругался про себя.
- И сколько крови эта дрянь выжрала? – срывающимся голосом спросил он.
- Порядочно, - пожал плечами Люциус.
- Надеюсь, ты не забыл тот факт, что клятва тебя обязывает делиться со мной любой информацией о шкатулке? – поинтересовался Северус, чувствуя подступающую ярость.
- Я не забыл об этом, Северус, - спокойно ответил Люциус.
- В таком случае, не вижу энтузиазма выполнить это условие, - выплюнул Северус.
Люциус отвернулся к огню.
- Боюсь, что магия клятвы сочла его уже выполненным, - тихо сказал он.
Смысл его слов дошел до Северуса не сразу.
- Что. Ты. Сделал? – прошипел он.
- В клятве ничего не говорилось о том, в каком состоянии ты должен находиться, пока я буду делиться информацией, - торопливо, скороговоркой выговорил Люциус. Он вскочил на ноги и сжал в руке палочку, всем своим видом показывая, что намерен себя защитить.
У Северуса от еле сдерживаемого бешенства, от ошеломляющего чувства унижения потемнело в глазах. Так вот значит все это зачем!
Он смел защитный барьер Люциуса одним легким движением, отшвырнул вырванную из его руки палочку в угол, приподнял скользкого ублюдка над полом и как следует встряхнул. И тут же получил в награду громкий, болезненный стон, который отрезвил не хуже ведра ледяной воды, опрокинутого за шиворот. Люциус обмяк в его руках тряпичной куклой, и Северус тут же оттаял, прошептал наскоро заклинание, приводя в себя, придерживая бережно.
- Придурок! – с горечью прошептал он. И рявкнул, старательно вытесняя обкладывающий грудную клетку булыжниками страх: – Каким только местом ты думал?!
У него в голове не укладывалось, как Люциус, опытный маг, мог хоть на секунду решиться колдовать в таком состоянии – после долгого Круцио, антикруциатусного, интенсивного секса, который при заданных условиях никак не мог добавить энергии, а также после изрядной потери как крови, так и магической силы, которых потребовала от него тетрадь.
