Dans un sanglot

От рыданий

l'espace d'un baiser

В момент поцелуя,

Sont restés sourds

Остались невысказанными.

à tout, mais n'ont rien changé

И ничего не изменилось.

Car un au revoir

Но поскольку «До свидания»

Ne peut être un adieu

Не может быть «Прощай»

Et fou d'espoir

Обезумевший от надежды

Je m'en remets à Dieu

Я обращаюсь к Богу

Pour te revoir

Чтобы еще увидеть тебя

Et te parler encore

Еще поговорить с тобой

Et te jurer encore

И поклясться снова.

Une vie d'amour

Вечная жизнь любви

Remplie de rires clairs

Наполненная чистым смехом

Un seul chemin

Единственная дорога

Déchirant nos enfers

Ведущая сквозь ад

Allant plus loin

Ведущая дальше

Que la nuit

Чем самая темная ночь

La nuit des nuits

Une vie d'amour

Вечная любовь,

Que l'on s'était jurée

В которой мы поклялись,

Et que le temps a désarticulée

И которую время разрушило

Jour après jour

День за днем,

Blesse mes pensées

Ранит мои мысли.

Tant des mots d'amour

Столько слов любви,

Que nos cœurs ont criés

Что выкрикнули наши сердца,

De mots tremblés,

Слов, что дрожат,

de larmes soulignées

Подчеркнутые слезами,

Dernier recours

Последний шанс

De joies désaharmonisées

Обрести гармонию.

Des aubes en fleurs

Цветные рассветы

Aux crépuscules gris

В серых сумерках

Tout va, tout meurt

Все проходит, все умирает

Mais la flamme survit

Но пламя выживает

Dans la chaleur

В жаре

D'un immortel été

Бессмертного лета

D'un éternel été

Вечного лета

Une vie d'amour

Вечная любовь

Une vie pour s'aimer

Жизнь, чтобы любить

Aveuglément

Слепо

Jusqu'au souffle dernier

До последнего вздоха

Bon an mal an

В печали и в радости

Mon amour

Моя любовь

T'aimer encore

Любить тебя еще сильнее

Et toujours

Всегда.

========== Глава 43 Слишком много воспоминаний. ==========

5 февраля 1994 года

Пол каменный, выстывший, мантия сбилась после многочасового стояния на коленях, и ноги сводит судорогой, но он слишком погружен в свои мысли, чтобы по-настоящему заметить это. Где-то далеко, на редколесье, воют волки, и над часовней высоко в небе тает луна, словно отчаявшись сравниться с затерянными в глубоком мраке, но от того еще более яркими огнями Толедо.

Упираясь руками в холодные плиты, он перебирает воспоминания.

…Июньское солнце, бьющее в витражные стекла, рисует на полу разноцветные квадраты. Сквозь полуоткрытое окно доносятся привычные звуки монастырских служб. Деревянный Христос, распятый на стене, почти исчез за корзинами цветов, украшающих малый молитвенный зал в честь дня Иоанна Крестителя.

Худенький мальчик лет десяти стоит на коленях на скамье и дрожит от ужаса, уткнувшись голым животом в край массивного каменного стола. Мужчина лет шестидесяти в праздничном облачении епископа скользит руками по спине и ниже:

– Господь заповедал нам рай на земле, мой мальчик. Я покажу тебе его.

У мужчины - красивое лицо с тонкими бровями вразлет, длинные каштановые пряди с проседью, теплый бархатный голос и сильные пальцы. От него исходит запах розовой воды, в который вкрадываются нотки ладана.

– Только дураки ищут утешение на небесах, мой мальчик. В то время как избранные знают, что им можно насладиться здесь.

Прикосновение холодного перстня обжигает кожу. Но пальцы становятся все настойчивее, и это так приятно. Никто и никогда не прикасался к нему, даже мама.

И когда рука исчезает со спины, мальчик подается назад.

Мужчина смеется и другой рукой прижимает мальчишку к себе, ласково водит ею по груди, впалому животу.

– Святые небеса! Да ты куда более развращен, чем я думал! Кто бы мог подумать, что сын нашего безгрешного настоятеля окажется такой шлюшкой?!

От руки на груди хорошо, от слов – нестерпимо горько, и он начинает вырываться, но снова сдается от легких поцелуев в макушку и ласкового:

Ну что ты, мой мальчик?! Я же просто пошутил.

А потом его неожиданно отстраняют - так резко, что он вскрикивает и вцепляется в отталкивающую его руку, чтобы не упасть. Но поздно, уже слишком поздно, потому что голос отца, полный холодной ярости, произносит:

Авада Кедавра!

И мальчик, и мужчина, так и не расцепившие объятия, оба падают, падают в темноту...

Воспоминания жгут хуже каленого железа. Они не оставили следов на теле, но с души он не смоет их никогда. Содрогаясь от рыданий, он опускается на пол всем своим измученным телом:

Господи, за какие прегрешения ты оставил меня? За что ты оставил меня, Господи? За что?!!

Ночь на пятое февраля в доме семьи Вильярдо де Ведья-и-Медоре в Толедо мало чем отличалась от всех прочих. В крайней комнате левого крыла, прижимая к себе сопящего сына, плакала во сне Соледад, в соседней постанывала от удовольствия, сжимая рукою грудь, Вероника Алехандра. Внизу, на диване в своем кабинете лежала с открытыми глазами Мария Инесса, за стенкой от нее Хуан Антонио, хмурясь, закусывал кончик пера и, пачкая губы красными чернилами, сосредоточенно правил министерский доклад. В покоях правого крыла, молотя по постели руками и ногами и поминутно меняя цвет волос, Рита догоняла опасного преступника, Полина Инесса то и дело вскрикивала, просматривая очередной кошмар, Эухения Виктория, приподнявшись на локте, разглядывала спящую сестру и дышала ровно и тихо, так, как будто боялась, что ее услышат.

И все же кое-что было не так, как обычно. Например, в холле, в резном деревянном кресле у камина сидел Ромулу и, вцепившись руками в жесткие подлокотники, больными глазами смотрел в огонь. В комнате служанок измучившаяся от бессонницы Мартина рыдала в подушку, которой безуспешно пыталась заглушить богатырский храп худенькой горничной Марии Луисы. Никто из обитателей дома Вильярдо, однако, не видел и не слышал, как в тот момент, когда ходики в столовой пробили два часа ночи, в спальне этажом выше Эухения Виктория достала из-под подушки палочку, набросила на дверь заглушающие и запирающие заклятья, навела на сестру сонные чары и, повернув ее к себе лицом, произнесла холодное «Легиллименс!».

Через сорок минут она вынырнула из памяти Полины Инессы так резко, что стукнулась затылком о стену, едва прикрытую ветхим гобеленом. Зажав себе рот левой рукой, Эухения Виктория в испуге посмотрела на сестру. Под чарами и после вмешательства в разум Полина Инесса спала еще беспокойнее, чем прежде, с силой стискивая край одеяла и выдыхая нервно и хрипло, словно собиралась вот-вот последовать в мир иной. Эухения Виктория закрыла глаза. Она не знала, где взять мужество, чтобы вернуться в память сестры. То, что она нашла там, было чудовищно, непоправимо…

Каждое из видений Полины Инессы длилось не больше нескольких секунд, но смысл их был достаточно ясен. Пройдет десять-пятнадцать лет, и они все умрут. Из Вильярдо не останется никого. Только, быть может, одна Эухения. Своей собственной смерти в голове у Полины Инессы она, по крайней мере, не увидела. Впрочем, кажется, и смерти Хуана Антонио тоже. Однако, возможно, это еще не все. Сжав палочку так сильно, словно это было последнее средство к спасению, Эухения Виктория заставила себя произнести «Легиллименс» еще раз.

Полина Инесса владела окклюменцией не слишком хорошо, да и, возможно, необходимости защищаться во сне не видела, и следующие часы Эухения легко препарировала ее разум слой за слоем, сортируя воспоминания, видения и немногочисленные фантазии. Последние касались либо Бернардо, либо творчества. В них не было ни секса, ни амбициозности, всего лишь тихие радости, и Эухения быстро перешла к остальному. В воспоминаниях она нашла только два интересных момента: торопливые пересказы собственных видений и снов про человека, сражавшегося с трехголовой собакой, и сцену, как Полина Инесса подглядывала за тем, как Хуан Антонио целовался с Мартиной. Последнее заставило Эухению Викторию крепко сжать зубы и еще крепче - палочку. У нее уже не раз возникали подозрения, что кузен нашел ей замену: когда тот приходил наверх, она пыталась проникнуть в его сознание без палочки и невербально, и ей удавалось рассмотреть обрывки воспоминаний, в которых всегда фигурировала итальянка. Эухения Виктория не тешила себя иллюзиями относительно своей привлекательности, возможно, она даже вообще не могла думать о замужестве, или о каких-либо мужчинах после той ночи на ферме, но осознание, что ее отвергли, отозвалось неожиданно остро.