Господи, как дедушка мог подумать такое?! – Эухения в изумлении уставилась на Гжегожа. – Кроме того, ведь папа сказал ему, что я скоро встану на ноги, ведь так? И вы ведь убеждали его в том же?!

Дон Риккардо сейчас большей частью находится в таком состоянии, что ему легко спутать реальность и выдумку, и он легко расстраивается, - пояснил Гжегож. – Полагаю, что ему очень не хватает вашего постоянного присутствия.

Но разве не будет еще хуже, если я в таком состоянии буду там?

Возможно.

Теперь Гжегож не смотрел на нее, но наговорил он уже предостаточно, чтобы Эухению стала мучить совесть.

Хотите сказать, что у меня только один выход – принять вашу помощь? - буркнула она.

Разве мы не пришли к согласию по этому поводу?

Пришли, но…

Но вы вот уже три дня откладываете наши занятия под самыми разными предлогами, - подхватил Гжегож.

Ладно, - сдалась Эухения. – С чего начнем? Только не могли бы вы, - она взглянула в сторону обогревателя, парящего где-то на фоне двери, - заправить эту чертову штуку?

Да, конечно, - с готовностью сказал Гжегож и поднялся. Эухения слышала, как он шарит по полке, доставая коробку с порошками. – Остался один анис.

Вы против аниса?

Нет, что вы, мне все равно, - в его голосе прозвучали какие-то суетливые нотки: должно быть, и для его роста обогреватель находился слишком высоко. Наконец Гжегож управился с миской и появился из-за полога. – Начнем? – спросил он, возвращаясь на свое место.

Да. Только с чего?

Для начала поговорим о том, что вас беспокоит.

Эухения издала нервный смешок.

Я не могу ходить, это меня беспокоит.

А что изменилось от того, что вы перестали ходить? Только отвечайте честно!

Эухения подумала.

Все? Неудобно двигаться. Чувствуешь себя скованной, связанной, как в клетке. Как будто тебя посадили в тюрьму, и все отвергли тебя из-за этого.

Хуан Антонио?

Она бросила на него взгляд, полный ярости.

Мы на одной стороне, помните? – заметил Гжегож.

Эухения промолчала.

Вы вернули мне книгу. Вас ведь кое-что заинтересовало там, верно?

Опять шарили в моей голове! – с горечью упрекнула она.

Вы очертили рецепт ногтем, - улыбнулся Гжегож. - Почему вы не попросите Эухенио сварить определитель для вас?

Эухения задумалась:

Потому что он не слишком хорошо защищает сознание. Что знает он, будет знать и мама. Кроме того, мне пришлось бы просить у нее денег на ингредиенты, – она с вызовом посмотрела Гжегожу в лицо. Пусть только попробует обвинить ее в бедности, пусть посмеет!

Но тот в ответ промолчал, протянул тонкую руку и сорвал два сухих листка с плюща, обвивавшего темное окошко.

Я, кажется, очень сильно провинился перед вами, - сказал Гжегож тихо. – Может быть, вы примете от меня ингредиенты в качестве извинения?

Мне казалось, вы достаточно извинились… в прошлый раз.

Ищете подвох в моем поведении? – Гжегож ухмыльнулся. - Может быть, мне всего лишь, как и вам, свойственно непостоя…

Договорить он не успел. Со стороны двери раздался оглушительный грохот, после чего треклятая миска словно во много раз увеличилась в размерах, и тут же, практически без всякого перехода, Эухения обнаружила, что она придавлена к постели тяжелым телом. На этот раз гарью заволокло всю комнату, но дым плавал в воздухе неровными островками, и с того места, где Эухения лежала, было видно, что обрушились и полка с заветной шкатулкой, и балдахин.

Вы живы? – обеспокоенно спросил Гжегож, чей нос уткнулся ей прямо в шею.

Кажется, жива, - пробормотала Эухения, забыв, что она не может двигать ногами, и напрасно силясь выбраться из-под своей ноши.

Впрочем, Гжегож и сам быстро слез с нее, после чего попытался распрямиться, однако тут же дернулся всем телом и жалобно застонал. Рубашка на нем с обеих сторон висела опаленными клочьями, а от длинных белых волос остались жалкие ощипки. Выглядел господин целитель как минимум непривлекательно, а как максимум - устрашающе. Но Эухения, вполне сознавая все это, всматривалась в его бледное, искаженное страданием лицо и не могла отвести от него глаз.

*От латинского ictus – порез и curo – лечу

========== Глава 71. Как развлекаются эстеты. ==========

POV Северуса, 24-25 февраля 1994 года

Вскрыть разум Рэнделла оказывается довольно просто. Не потому, что он не защищается – защищается, и еще как! Если ты долгое время занимался окклюменцией, то даже в подобных обстоятельствах будешь закрывать разум почти инстинктивно. Помню, как тяжело мне далось открыть свой мозг Альбусу в тот день, когда я перешел к нему. При том, что я сам настойчиво выталкивал на поверхность разума нужные картинки, какая-то часть меня отчаянно сопротивлялась и словно бы затягивала их обратно.

Но у Рэнделла просто не слишком хорошая защита. Так бывает: талант к легиллименции у человека есть, а к окклюменции нет, или наоборот. Из Ричарда, например, легиллимент получился весьма посредственный, зато окклюмент такой, что я, пожалуй, вспотею, пока его прочту. Рэнделл мог бы обмануть, пожалуй, только самого неискусного легиллимента. Впрочем, насколько я знаю, в аврорате их, кроме него, вообще нет никаких.

Положение я выбрал, разумеется, крайне неудачное. Если я никогда и не сожалел о чувствительности своего носа, то сейчас как раз тот случай. Я сижу слишком близко к Рэнделлу, и до меня доносится весь набор его телесных запахов, помноженный на смесь страха и ярости, упорно перебивает меня, возвращает к моим собственным воспоминаниям о допросах в аврорате, и сосредоточиться все трудней. Хоть бы Ричард догадался и чем-нибудь его прикрыл! Но вряд ли он раздел Рэнделла для того, чтобы его унизить или лишить самообладания, скорее - чтобы вовремя пресечь любую попытку освободиться и удрать.

В конце концов, не выдерживаю, выныриваю из его разума, не добравшись еще до глубоких слоев – грубо, и Рэнделл кричит, но мне не до того, чтобы с ним церемониться, с презрительной гримасой бросаю очищающее, и возвращаюсь назад. Поможет, конечно, не надолго, но, может, хоть процессом увлекусь и привыкну.

Взламывая один слой за другим, добираюсь наконец, до того, что этот мерзавец больше всего хотел бы спрятать, и тут приходится уже остановиться. Кажется, меня сейчас стошнит. Страх Рэнделла по мере проникновения в глубь его сознания становится все больше, и контролирует он свои мысли все меньше. А потому вдруг, должно быть, уже от отчаяния, понимая, что я все равно пройду, выплескивает на поверхность все, что, как он думает, интересует меня больше всего: про Малфоя.

И это настолько… немыслимо, что, кажется, я полностью теряю контроль. Если бы поблизости не было Ричарда, и если бы Рэнделл не был привязан, полагаю, он давно бы сбежал. Я и сам спасаюсь бегством, только бы не видеть этого… Роскошная задница Люциуса, подставленная похотливым рукам, которые грубо шарят между белых ягодиц… Загнанный взгляд Люциуса мечется во все стороны, рот полуоткрыт, как у вытащенной на воздух рыбы, тонкие холеные пальцы с перстнями разрывают кружевной воротник рубашки…

Даже не думаю удерживать себя там, бегу, продираясь сразу через все слои. Дикий, пронзительный крик Рэнделла, кажется, заполняет собой всю комнату, пока не обрывается, видимо, от Силенцио Ричарда. Я просто сижу на стуле, не решаясь сделать ни одного движения. Меня трясет, и я знаю, что если подниму палочку, то следующим заклинанием будет как минимум пыточное. Очень долгое. Еще никогда, кажется, со времен школы мне не хотелось так применить пыточное.

Все это, конечно, уже было. В подвалах поместья Лестренджей или того же Малфой-Мэнора. Не один десяток магглов и магов, мужчины, женщины, подростки тринадцати-пятнадцати лет. Сколько раз я это видел. Кажется, должен был привыкнуть. Не могу. Не могу.