Поверила и думала с тех пор только об этом. То есть не думала, а постоянно видела такую картину: блестящий черный ковер с золотыми и красными цветами, а в центре – два роскошных павлина с распущенными хвостами.

Несколько дней Леля занималась тем, что бегала по магазинам и покупала шелковые ткани и разноцветные нитки. Ходила в библиотеку, перелистывала альбомы и монографии, искала подходящие орнаменты. Достала старинную книгу, в которой описывалась сложная ковровая технология. Наконец, заказала маленький ткацкий станок. Потратила уйму денег, влезла в долги. Когда все необходимое было готово, Леля принялась за работу. Ткать было трудно, станок часто ломался, нитки рвались. За первые два месяца она почти ничего не успела сделать. Но потом наловчилась, набила руку, и работа пошла быстрее. Всю зиму Леля ткала сюзанэ. Приходя с дежурства, сразу садилась за станок и просиживала до глубокой ночи, пока не засыпала за работой. Ткала терпеливо и вдохновенно, торопясь и томясь в ожидании блаженного дня окончания великой работы.

К весне все было сделано. Леля никому не показывала сюзанэ. Она взяла отпуск без содержания и поехала в Ташкент. Разыскала тот самый колхоз, председателем которого был Камиль.

Когда Леля зашла в правление и спросила, где председатель, какой-то старик на деревянной ноге ей ответил:

– Я председатель. Салям алейкум.

– Салям… – начиная пугаться, сказала она и воскликнула: – А где же Камиль? Разве не он председатель?

– О-хо-хо, – старик горестно покачал головой. – Не говори об этом человеке, хотын… Ты ранишь мое сердце.

– Что случилось? – бледнея, прошептала она и схватила старика за полы халата. – Что с ним случилось?

– Эй, женщина, ты порвешь мой новый чапан!

– Извините… Что с ним? Он жив?

– Разве я сказал, что он умер? Жив, не пугайся. Камиль сидит в тюрьме, моя хорошая. Он жив.

И старик стал подробно и не спеша рассказывать ей о том, что Камиль поссорился с районным начальством, «зазнался», кого-то обидел, кому-то чего-то не дал, или дал мало… короче, его решили наказать и для этого вспомнили, что он – многоженец. Соответствующая статья в уголовном кодексе была и осталась, в прокуратуру поступило анонимное заявление с конкретными доказательствами и упоминанием всех адресов и фамилий. Так сгорел председатель колхоза «Заветы Ильича» Камиль.

– Где же он сейчас? – тоскуя, спросила Леля.

– А разве я тебе не сказал? В тюрьме, в камере предварительного заключения, – ответил старик и после паузы уточнил адрес.

Леля сидела на узкой жесткой скамье, прижавшись спиной к холодной стене и крепко держа на коленях большой рулон, обмотанный шпагатом.

В этой же слабоосвещенной комнате, на другой скамье, сидели три женщины в черных платках. Они с ненавистью смотрели на Лелю. Они сразу обо всем догадались. Три жены Камиля – они твердо решили, что Леля – дрянь, русская шлюха, подлая потаскуха. Они бы хотели выцарапать ей глаза, вырвать волосы, осрамить ее как-нибудь, оскорбить, обидеть. Однако – терпели. Они сидели дружно и плотно, как три сестры. Дверь распахнулась, вошел надзиратель, а следом за ним – Камиль. Он скользнул взглядом по Леле, не узнал ее, потом подошел к своим женам. А жены торопливо, перебивая друг друга, что-то лопотали-бормотали-выкрикивали. Он им лениво отвечал. Он был очень скучный, Камиль. Леля не заметила следов страдания на его лице – ни тоски, ни обиды, – одна скука. Разговаривали они по-узбекски, и Леля ничего не понимала. Она терпеливо ждала. Наконец надзиратель тронул Камиля за плечо:

– Эй, милок, к тебе еще одна баба. Поторопись.

Надзиратель был русский, но говорил с акцентом.

– Кто эта женщина? – вяло удивился Камиль, посмотрев на Лелю.

Не узнал. Не узнал.

– Ты ему кто? – обратился надзиратель к Леле.

– Я… мы… Камиль, ты меня совсем не помнишь? – тоскливо прошептала она.

– Йок, – раздраженно сказал Камиль. – Для меня все русские женщины – на одно лицо.

– Как же так! – воскликнула Леля. – Ты обещал на мне жениться. Помнишь? Слово джигита – помнишь?

– Джаляб! – выругался Камиль, и лицо его с кривилось от злости. – Надзиратель, уведи меня в камеру.

– Подожди, Камиль, – и Леля подошла к нему, и протянула громоздкий рулон. – Посмотри. Это я сделала для тебя. Как договаривались. Сюзанэ с павлинами.

– Эй, женщина, ты сошла с ума, – сквозь зубы пробормотал Камиль, пятясь и оглядываясь на надзирателя. – Дивона!.. Три жены переглянулись и глухо заворчали.

– Камиль! – звонко сказала Леля, задыхаясь от сердечной боли. – Ты только взгляни, что я тебе принесла!

Она порвала зубами шпагат – и развернула рулон. И, не отрываясь, смотрела в лицо обманщика, и крепко держала на поднятых руках прекрасное сюзанэ.

Камиль молчал. И три жены молчали. И надзиратель молчал. В комнате было сумрачно, и сказочные павлины на фоне золотых и красных цветов казались живыми. Роскошный хвост одного павлина, сидевшего внизу, был раскинут и пылал перламутровым костром, а другой – взлетал ввысь, начав распахивать черно-зеленые крылья. По всему ковру были раскиданы серебряные звезды, упавшие с неба, а к ярким цветам страшно было прикоснуться – могли обжечь.

Леля продолжала держать сюзанэ и всё так же пристально и тревожно следила за лицом Камиля. Сердечная боль ослабла, потому что Леля поняла – он вспомнил, узнал.

– Это – мне? – тихо спросил Камиль.

– Конечно, – улыбаясь, сказала она. – Как договаривались. Он протянул руку и осторожно коснулся кончиками дрожащих пальцев шелковой узорной поверхности.

– Это сделала ты? – спросил он, с каким-то страхом глядя на Лелю.

– Да. Для тебя.

Камиль покачал головой, вяло прошептал «рахмат», и долго вглядывался в ее лицо и не мог ничего разглядеть, а потом повернулся и пошел прочь, косолапо покачиваясь. Но возле двери остановился и сказал, не оборачиваясь:

– Ты меня убила, слышишь?

– Я люблю тебя! Я люблю, и поэтому так старалась! – выкрикнула Леля.

– Я хочу умереть, – сказал Камиль.

Стоял и не оборачивался, и не уходил.

А Леля держала свой подарок. И ждала, когда Камиль обернется.

– Я хочу умереть, умереть, – повторил Камиль.

– Ты вот что… – буркнул надзиратель. – Ты это… значит… брось ваньку валять!

Камиль обернулся и посмотрел на всех.

– Слушайте, вы, пустые люди! – громко сказал он. – Эй, вы, бестолковые! Моя первая жена, моя вторая жена, моя третья жена… Вы только и можете – стирать белье, нянчить детишек и чесать свои длинные языки с соседками! А ты, гражданин надзиратель, только и можешь – греметь ключами и звонко стучать подковами. А эта женщина, эта женщина… эта женщина… – И он вдруг заплакал, и резко вытер узкие глаза тылом ладони, а потом закричал, вскинув руки: – Эта женщина – единственная моя жена! Вы все – прочь! А ты, Леля… слушай, джаным, слушай, мое сокровище. Не ты меня, я тебя буду любить, слышишь, Леля? Ты только, пожалуйста, дождись, когда я выйду…

– Я дождусь, – быстро сказала она.

– Пока еще рано, пока следствие… понимаешь? – сказал Камиль. – Скоро суд… Может, простят? Нет, не простят, конечно. Еще устроят показательный процесс, вот увидишь… Но ты меня дождись, пожалуйста!

– Конечно, конечно.

Камиль схватил ее за плечи и притянул к себе. Сюзанэ выскользнуло из ее рук, упало на цементный пол.

– Ну, вы это… кончайте ваньку валять! – сказал смущенный надзиратель.

– Леля, девочка! – торопливо говорил Камиль, охваченный любовным восторгом. – Пожалуйста, пусть всегда так будет! Если разлюбишь – подохну как собака. Слышишь, джаным, буду молиться на тебя, на руках буду носить… Эх, свадьбу сыграем, Леля!

– Да, да, обязательно, – кивала она и гладила, гладила его стриженую голову.

– Неделю будем гулять! Нет, айнаным, две недели! – выкрикивал Камиль. – Костры во дворе будем жечь, как положено, Леля, и трубы будут играть, Леля, Леля, и барабаны всю ночь будут бить, чтобы соседи не спали и слышали… Леля, солнце мое!