Я с противоположной стороны загона, но чёрно-белый козлик,

заинтересовавшись, пошёл в мою сторону.

– Сам ты эй. Не время для шуток.

– Ты очень вовремя пришла. Я как раз закончил дела в сарае.

– Клёво. У тебя есть время прогуляться?

Он улыбается.

– Конечно. Иди сюда, я покажу тебе своё секретное место.

Я вхожу вслед за ним в открытую дверь сарая. Он поднимается по

лестнице с другой стороны от входа на чердак, и я тоже иду за ним. Там

мы остаёмся одни. Здесь есть всё для отдыха: матрас, одеяла,

вентилятор, радио…

Он пробирается в противоположный угол чердака, нажимает кнопку

вентилятора и включает радио, выбрав станцию, по которой передают

песни, напоминающие по стилю старый рок. Из-за приёмника Кива

достаёт пузатую бутылку с какой-то прозрачной жидкостью.

– Познакомься с моим другом, Доном Хулио, – говорит он. – Он поможет

нам отметить конец тяжёлого трудового дня.

Он вынимает большую круглую пробку из горлышка и приносит две

стопки, которые потом наполняет текилой.

Я подползаю к нему, сажусь на край матраса и смакую возбуждение от

того, что я наконец-то погружаюсь в мир, который для себя выбрала,

мир, до которого не могут добраться родители, мир, в котором я сама

устанавливаю правила.

Когда он протягивает мне стопку, я знаю, что я никогда не пробовала

текилу, даже лучше, чем то, что я никогда раньше не напивалась по-

настоящему. Я чётко осознаю, что это то, чего я хочу, так что я залпом

выпиваю, изо всех сил стараясь не обращать внимания на острый едкий

запах.

Когда Кива замечает моё выражение лица, которое я невольно сделала,

он улыбается.

– Стоящая вещь, правда?

– Ага, – соврала я.

Он осушает свой стакан одним глотком и наливает нам обоим снова.

Потом ещё раз, стаканы опять пусты.

Я слушаю, как он рассказывает о поездке в Мексику, где он впервые

попробовал текилу, и тут мой разум начала затмевать пелена тумана, а

меня – охватывать чувство головокружения от собственной

беззаботности о будущем.

Когда я пытаюсь рассказать ему, как уехали мои родители, что теперь мы

с Ники живём одни – я не знаю, как много я уже выпила – четыре,

может? – кажется, что слова застревают на моём глупом языке, и я

начинаю смеяться.

– Что ты сказала? – спрашивает он, смеясь вместе со мной.

– Мои родители. Они уехали, – выдавливаю я в итоге из себя.

– Куда уехали?

– Не знаю.

– Надолго?

Я пожимаю плечами, обмякшими, будто они вот-вот скатятся на пол.

– Может быть, через месяц.

– Так ты сама по себе теперь? Круто.

Я смотрю на него и думаю обо всех ситуациях, когда это было бы круто,

но на самом деле это вовсе не так. Но я молчу. Вместо этого я

придвигаюсь ближе и наклоняюсь, пока мои губы не соприкасаются с

его губами, и мы целуемся.

От него пахнет потом, а на его губах вкус соли с текилой. И после того,

как мы поцеловались, мы уже не останавливались. В итоге мы оказались

на матрасе, он сверху, и это лучшее из того, что я когда-либо испытывала

в своей жизни.

Но в какой-то момент я поняла, что происходящее совершенно не

остановить. Он обвивает меня руками, на пол летит одежда, а мысли

растекаются, как патока.

Мне удаётся вспомнить, что мне четырнадцать. И я девственница.

Потом наши тела, мокрые от пота, прижимаются друг к другу, и я

осознаю, что я должна намекнуть на презервативы, или на то, чтобы

притормозить, или о контроле рождаемости, или о том, что я не хочу

продолжать, но я не могу выдавить ни слова, потому какая-то часть меня

хочет продолжить.

Из-за того, что частичка моего тела охвачена пламенем, я не в состоянии

принимать решения. Эта же сила толкает нас всё ближе и ближе друг к

другу, пока он не прижимается вплотную к моим бёдрам, и я чувствую

острую боль, когда его тело с нажимом давит на моё.

Ни презерватива, ничего между нами, а я кричу, потому что боль

оказалась в разы сильнее, чем я ожидала. Пока он продолжает, боль не

утихает, и где-то на моих губах застыло слово «Хватит», но я не знаю,

произнесла ли я его хоть раз. В любом случае, я не сделала этого вслух.

Приподнявшись на локтях, он двигается и смотрит на меня. Я ощущаю

себя каким-то заданием, которое ему дали, рутиной, с которой надо

разделаться, а остановиться, пока всё не будет готово, нельзя.

Глупые слёзы катятся по моему лицу и теряются в волосах, но они,

наверно, выглядят, как пот, потому что он их не замечает.

Я девственница, должна сказать я.

Нет, я была девственницей. До этого момента.

По его телу пробегает дрожь и он обрушивается на меня, а я лежу,

прижатая им, и думаю о беременности, и ЗППП, и смерти просто потому,

что я была слишком глупа, что не подумала про презервативы. Про то,

что надо носить с собой один просто на всякий случай. Но кто знал, что

это случится?

– Прости, – говорит он. – Я собирался выйти заранее. Наверно, я

немного увлёкся.

Николь

Я слышу подъезжающий автомобиль, выглядываю и вижу фары и

очертания минивена Паули в темноте ближайших деревьев. Машина

останавливается перед домом. Иззи выходит через пассажирскую дверь

и стучит в дом. Минивен уезжает.

Когда она входит, вид у неё ужасный, волосы растрёпаны, лицо бледное

в красных пятнах, глаза странно слипаются. Её шатает. Качаясь из

стороны в сторону, она идёт мимо меня на кухню, где падает на стул и

кладёт голову на стол.

Я иду за ней, наливаю стакан воды, ставлю рядом с ней.

– Ты в порядке? – я чувствую, как от неё пахнет алкоголем, так что я

думаю, что ответ «Нет».

– Нет, – говорит она.

Иззи рассказывает о случившемся, изрыгая отдельные фрагменты,

комкая их. Я удивлена её искренности. Удивлена, что она хочет говорить.

Она рассказывает мне о сарае, о спиртном, о том, что произошло потом.

– Он заставил тебя? – спрашиваю я.

– Нет. То есть, я так и не сказала ему прекратить.

– Но ты была пьяна.

Я сажусь за стол и кладу ей руку на плечо, она не вырывается. Не так я

представляла себе её первый раз.

Она начинает плакать.

– Всё в порядке, – уверяю я её. – С тобой всё будет в порядке.

– Он никак не предохранялся, – говорит она.

Желудок у меня сводит, и я вижу, как она морщится, как делала это в

детстве. Для меня она всё ещё та маленькая девочка, слишком

маленькая, чтобы справится с такими взрослыми проблемами, как эта.

Я злюсь на родителей за то, что это случилось этим летом, когда они

оставили нас одних. Я злюсь, потому что я не защитила Иззи. И я злюсь,

потому что, кроме меня, здесь некому это сделать.

– Мы можем поехать в клинику и сдать анализы, согласна? И купить

тебе противозачаточную таблетку, чтобы быть уверенными, что ты не

забеременеешь.

Я даже не знаю, о чём говорю, потому что я сама с этим никогда не

сталкивалась. Разрешены ли противозачаточные после полового акта в

Калифорнии? Я слышала об этом, но не знаю точно. Мне это было не

надо.

– Что, если мама с папой узнают? – прохрипела она.

– Их здесь нет. Как бы они узнали?

Она шмыгает носом.

– Ты им расскажешь?

– Я считаю, что, если они хотят, чтобы мы сами о себе позаботились, это

не их дело, как мы это делаем, – медленно говорю я, осознавая, что это

правда, только после того, как нужные слова сами по себе возникают на

языке.

После того, как я помогла Иззи вымыться, вылив на неё канистру воды, и

уложила её спать, я осталась одна в гостиной и стала смотреть в темноту

окна, чувствуя себя более одинокой, чем до того, как мы сюда переехали.

Я убедила сестру, что с нами всё будет в порядке. По крайней мере, я так