подталкиваю прочь от дома.

– Как насчёт того, чтобы побыть в домике на дереве со мной? –

спрашиваю я.

– Мне без разницы.

Домик прямо перед нашим домом, приспособленный для того, чтобы

следить за входом, я построил первым, он очень практичный… В нём

нет того очарования и забавности, которые свойственны моим

следующим творениям, именно их я хочу показать ей. Я увожу её от

дома к западной части здания.

Из-за спины доносятся звуки барабанов, значит, собирается круг. Они

начинают вразнобой, постепенно входят в ритм и вскоре, если вечеринка

пойдет по обычному сценарию, толпа будет танцевать под бой

барабанов, умело крутить обручи и совсем раскрепостится. В этот

момент ситуация стремительно ухудшается. Я думаю, что будет с

сестрой Николь, но пока держу язык за зубами, потому что она явно не в

настроении играть в наставников. У нас ещё будет время, чтобы

выловить её оттуда до того, как всё окончательно выйдет из-под

контроля.

Мы забираемся по лестнице в один из моих самых любимых домиков

Садхана на дереве, – он круглый, похож на юрту. В крыше у него окна,

чтобы смотреть сквозь ветви на небо.

– Ух ты, – говорит она. – Ты сам его построил?

– Мне немного помогли. Там матрац, можем на него сесть и посмотреть

на толпу людей, танцующих на заднем дворе.

– Это всё для твоей мамы? – спрашивает она.

– Ага, интересно да? То есть, вечеринка – это скорее искупление вины,

но эти люди любят Аннику, так что я уверен, что они рады её

возвращению.

– Судя по твоему голосу, сам ты не рад.

Я чувствую её взгляд на себе, и на мгновение поднимаю на неё глаза,

потом снова смотрю в сторону, не зная, что сказать.

Правильно ли желать, чтобы мама не приезжала вовсе? Та ли это вещь,

которую я могу доверить девушке, с которой едва знаком?

– Не всё так просто, – говорю я.

– Так какая твоя мама? – спрашивает меня Николь, и я пытаюсь

подобрать слова.

Пропащая, разбитая, непостижимая для других, но я понимаю, что это

не вся правда.

Она ещё харизматичная и притягательная, и множество людей не смогло

перед ней устоять.

– У неё зависимость, – говорю я. – Ты когда-нибудь видела зависимых

людей?

Я знаю ответ ещё до того, как она мотает головой. Конечно, не видела.

Её тщательно распланированная и воплощённая жизнь до сих пор

содержала только те элементы, которые её отец считает подходящими,

судя по тому, что я о ней знаю.

Я пытаюсь представить детство в армии, с военачальником вместо отца,

но это так не похоже на мою жизнь, что я могу думать только

стереотипами. А Николь – не стереотип.

– Она принимает наркотики? – спрашивает она.

– Иногда. Ещё она выпивает. Сейчас она трезвая, но это никогда не

длится долго.

– Звучит печально.

Её левый глаз скрыт за прядью волос, и я борюсь с искушением

отбросить волосы с лица. Возможно, она специально её так сделала.

Может быть, с ней, Николь чувствует себя защищённой. Я знаю, как

необходимо это чувство.

Вообще-то я не хочу говорить об Аннике. Сегодня ночью надо

веселиться, так что я улыбаюсь и пожимаю плечами.

– Эй, родителей не выбирают. Что же тут поделать, верно?

Она улыбается:

– Верно.

– Ты когда-нибудь танцевала в кругу под бой барабанов?

– Нет.

– Ты знаешь, как крутить обруч?

Она хмурится.

– Хм, вроде как.

– Тогда пойдем, покрутим немного обруч, – говорю я и начинаю

спускаться по лестнице, прежде чем она находится с ответом. Я знаю,

что это беспроигрышный способ помочь человеку расслабиться на таких

деревенских вечеринках.

Рядом с костром мы замечаем сестру Николь, которая смеётся и танцует

в компании детей, с которыми я вырос, и я облегчённо вздыхаю – по

крайней мере, она не в каком-то тёмном углу, прижатая каким-то

чуваком. Я отыскиваю два обруча, а в стороне уже собралась группа,

проделывающая забавные трюки, и мы тоже отходим к краю.

Я бросаю взгляд на Николь, а она старается не смеяться. Это одно из тех

трогательно нелепых мгновений, которые почти никогда не случаются, –

те мгновения, когда ты знаешь, что прямо здесь и прямо сейчас, по

меньшей мере, всё в порядке.

Больше, чем в порядке. Всё замечательно.

Николь

Радость после первой в жизни настоящей вечеринки омрачает чувство

вины. Но вернувшись за полночь домой незаметно, я совершенно

успокаиваюсь. Иззи бóльшую часть ночи провела, приклеившись к

парню по имени Кива. Она танцевала, сражая страстью. Половину ее

движений я совершенно не знала, а вторую – не решилась бы повторить.

Всё же я никогда не выпускала её из виду больше, чем на полчаса, а она

на удивление спокойно восприняла мою просьбу вернуться домой, когда

около двух часов ночи вечеринка, наконец, стала сворачиваться.

Она согласилась пройтись пешком по ночному городу, а утром

проснулась веселой и бодрой и даже предложила помочь мне с уборкой.

Да и сама я чувствовала себя лучше, чем обычно. Я не знаю, как

относиться к Вольфу и его странной жизни, но симпатия и сильнейшее

взаимное влечение заставляют разум отступить. Пытаюсь представить,

что сказал бы отец, если бы увидел, как Вольф забирает меня на

свидание? Это слишком много даже для фантазии. А что, если бы он

представился просто другом? Папа прогнал бы его со словами, что мне

нельзя находиться в обществе дегенератов.

И это в лучшем случае!

От мысли о столкновении двух столь разных миров у меня болит живот,

и я надеюсь, что папа не вернётся в ближайшее время. Вот только,

конечно, как долго мы можем протянуть здесь без воды, кондиционера,

почти без денег, без машины?

Не так уж долго.

Я иду по шоссе проверить почту, про которую я совершенно забыла в

последние несколько дней. Но часть меня хочет пойти ещё дальше,

прямо к домику Вольфа на дереве и посмотреть, там ли он. Но я не

решилась.

Открывая старый проржавевший почтовый ящик, я ожидаю найти счета

на адрес дедушки, макулатуру и рекламные листовки, приходящие

каждый день. Но на самой вершине стопки лежит какой-то конверт,

поперёк лицевой стороны синими чернилами выведен знакомым

аккуратным почерком адрес. Я беру конверт и осматриваю, мгновенно

узнав мамин почерк.

На лицевой стороне нет обратного адреса, проверяю другую сторону, но

не вижу его даже на обороте. Самое обычное письмо, на нём печать с

американским гербом, почтовый штамп с датой наверху и надпись

«Барстоу, Калифорния» над датой.

Барстоу?

Зачем ей туда возвращаться?

Это ближайший к военному посту город, в котором мы когда-либо жили.

Насколько я знаю, это не то место, куда она хотела бы когда-нибудь

вернуться. В то же время, именно там пересекаются дороги на Лас-

Вегас, Аризону, Луизиану и Мексику на юге.

Я пробую предположить, куда мама направилась бы, но не могу. Я

пытаюсь представить, как она прячется в каком-то захудалом мотеле

посреди пустыни, и это напоминает бегство девушки, которая мечтает

стать танцовщицей в Лас-Вегасе.

Тут я понимаю, что забыла как дышать, так что медленно наполняю

легкие воздухом. Потом ещё раз, пока руки не перестают дрожать.

Я хотела подождать и открыть письмо дома не на солнцепёке, но я уже

надрываю конверт, а что, если это не письмо вовсе? Что, если там какая-

то глупость, вроде рецепта любимого ананасового пирога Иззи?

Я не знаю, почему я думаю о такой возможности, но это так.

В конверте только листок в линейку, сложенный втрое. Я достаю его и

различаю нечёткие синие буквы даже сквозь бумагу. Я разворачиваю

письмо и вижу слова «Дорогие Николь и Изабель» вверху страницы.