Это желание.

Я испытывал его раньше, конечно. Миллион раз. Но не так. Я не

был одержим гонкой за одной единственной девушкой, которая носит с

собой пушку и умеет с ней обращаться, которая живёт непостижимой

для меня жизнью и ничего не знает о моём странном мире.

Может быть, меня так привлекает в ней наша непохожесть.

Большинство людей обычно образуют пары с другими жителями

деревни, потому что убеждаются в том, что люди извне просто их не

понимают. Те духовные принципы, которым они следуют, не пускают

посторонних в их повседневность. Но что говорить о нас, детях

искателей истины? Мы вовсе не выбирали эту жизнь. И, всё же, нас

объединяет что-то исключительное, потому что мы общаемся с такими

же, как мы. Может быть, не только с ребятами из деревни, но точно с

теми, кто понимает и кто вырос в этой культуре или придерживается её

принципов.

Что бы подумала Николь о такой жизни? Что она думает обо мне?

Я осознаю в этой молчаливой темноте, что, на счастье или на беду,

мне предстоит это узнать.

* * *

Хелен – самая давняя мамина подруга. Они вместе приехали в

деревню, когда она только зарождалась, но, пока мама продолжала

употреблять наркотики и алкоголь, Хелен одумалась, получила учёную

степень и стала деревенским терапевтом. Она стала мне кем-то вроде

мамы, по крайней мере, тогда я думал, что на маму можно положиться и

она даст разумный совет.

Я не разговаривал с ней после приезда Анники, в основном,

потому что я знаю, что она будет убеждать меня дать Аннике ещё один

шанс и простить её ради своего же блага, а я весь этот бред слушать не

хочу.

Но она знает, что я её избегаю, так что, когда я вижу записку,

просунутую под дверью спальни, на которой её рукой небрежно

написано моё имя, сердце уходит в пятки.

Я поднимаю её и вскрываю конверт. Внутри лежит листок со

словами: «Нам надо поговорить. 15:00, мой кабинет. С любовью, Хелен».

Я бросаю записку на прикроватную тумбочку и иду к выходу,

придумывая отговорки. У меня дела. Мне надо работать в домике. Я

хочу увидеть Николь.

Но уже 14:52. Все мои дела подождут полчаса. К тому же, чем

дольше я откладываю встречу, тем …

Я иду через двор и рощу красных деревьев к зданию

администрации. В нём в конце главного коридора находится кабинет

Хелен, маленькая комната с огромными окнами, индийскими ковриками

ручной работы и папоротниками в горшках.

Дверь слегка приоткрывается, так что я знаю, что сейчас она

никого не принимает. Когда я стучу в дверь, она зовёт меня войти. В

кабинете витает лёгкий запах ладана. Хелен сидит за столом, ручка

зависла над тетрадью.

– Милый Вольф! Вот так сюрприз! – говорит она, поднимая на

меня взгляд. Она обходит стол и обнимает меня.

Хелен всегда пахнет цитрусовыми. Она худая женщина с

изящными формами, отточенными годами занятий йогой, сильная, но с

нежными объятиями. Мне кажется, что она ко мне прилипла, но это

потому что я так сильно перерос её за последнее время.

– Ты занята? – спрашиваю я.

– Конечно, нет. Я рада, что ты прочёл мою записку. Давно пора

было поговорить.

Она жестом приглашает меня на диван напротив своего стола и

притягивает кресло так, чтобы сидеть в полуметре от меня.

– Когда ты вернулась с Гаити?

– В воскресенье.

Несколько месяцев в году Хелен добровольно помогает в детском

приюте в одном из беднейших регионов Гаити, а потом она

возвращается в Штаты и остальную часть года убеждает богачей

пожертвовать деньги приюту.

– Как путешествие?

– Затратно и прекрасно, как всегда. Ты должен поехать со мной в

следующий раз.

– Может быть, поеду, – говорю я и откидываюсь на спинку дивана,

погружаясь в тишину и спокойствие кабинета. - Меня заинтересовала

странная записка, которую ты обронила возле моей двери.

– Я вчера целый день провела с Анникой, – говорит она вместо

объяснения.

– Понятно. Она вернулась.

– И конечно, я тут же подумала о тебе. Как ты это воспринял?

Я пожимаю плечами. Что ей ответить, в самом деле? Если кто-то и

знает о тяжести ситуации, то это Хелен.

– Ты много времени с ней провёл?

– Нет, – отвечаю я.

– Это она так решила?

– Я. Она пыталась восстановить отношения.

К горлу подкатил комок, и я пытаюсь глубоко дышать.

Я не хочу проходить курс терапии чувств к маме. Я мельком гляжу

на дверь, рассчитывая, как трудно будет сбежать.

– Сближение с тобой – часть её лечения, – говорит Хелен.

– Надо внести изменения. Она должна вычеркнуть меня из своего

списка.

– Не думаю, что она с этим согласится.

Я выглядываю в окно позади её стола, гляжу на австралийский

папоротник размером с дерево, покачивающийся на ветру. Его явно

посадили до повального увлечения местными растениями в деревне.

– Можно мне сказать, что я думаю?

Она смотрит на меня с полуулыбкой.

– Ты расскажешь, хочу я того или нет.

Она смеётся.

– Ты слишком хорошо меня знаешь.

Я пожимаю плечами.

– Я тебя слушаю.

– Я подозреваю, что ты не сможешь быть по-настоящему счастлив,

пока не помиришься с Анникой.

Во рту застывает что-то похожее на смех.

– Помириться?

Она откидывается в кресле и изучающе на меня смотрит.

– Чем это должно быть, по-твоему?

– Не знаю.

– Подумай об этом.

– Я не хочу об этом думать.

– Ничего не получится, если ты будешь так сопротивляться, –

говорит она своим лучшим успокаивающим голосом врача.

– Я не хочу проходить терапию.

– Прости, – извиняется Хелен. – Я должна была тебя спросить.

– Может быть. Но я знал, что отказался бы, если бы ты спросила.

Она улыбается.

– Ты такой же сообразительный, насколько красивый.

Мы сидим в тишине несколько долгих секунд.

– Я не верю ей, – наконец говорю я, слова безудержно вырываются

из меня на этот раз.

– Чему именно?

– Тому, что она трезва. Всё ещё трезва.

Она кивает.

– Она должна снова заслужить твоё доверие.

«Сомневаюсь, что это возможно», – хочу сказать я, но молчу.

Вместо этого я просто смотрю на свои ноги, покрытые коричневой

пылью, в резиновых шлёпанцах. У меня мамины пальцы, квадратные,

каждый чуть короче предыдущего. Это одна из тех вещей, в которых мы

похожи.

Я никогда не пил ничего крепче пива, никогда не прикасался к

тяжёлым наркотикам, временами я курил травку, но мне никогда это не

нравилось, и я завязал с этим несколько лет назад, пытаясь не стать

похожим на маму.

– Я позвала себя сюда не для того, чтобы задавать неудобные

вопросы, уверяю.

– Тогда зачем?

– Я просто хотела поговорить, по-дружески.

Когда она говорит это, она наклоняется вперёд, протягивает руку,

кладёт её на моё предплечье и слегка сжимает, глазами показывая, что не

шутит.

– Тогда, как друг, ты поймёшь, почему я не собираюсь

присоединяться к фанатам Анники.

Она поджимает губы и выглядит так, будто собирается что-то

сказать, но не произносит ни слова.

– Не волнуйся за меня, – говорю я.

– Могу я дать тебе совет?

– Конечно.

– Теперь, когда твоя мама вернулась, дай ей подняться или упасть

без твоей помощи, хорошо? Просто будь готов принять изменения, но

знай, что тебе не надо контролировать результат.

Тут она меня поймала. Я смотрю в её бледно-голубые глаза и знаю,

что она видит мой страх – страх снова войти в жизнь мамы и застрять в

этой яме с зыбучими песками.

– Ладно, – говорю я и встаю, собираясь уходить.

Мы обнимаемся, прощаемся, и я иду обратно по коридору во двор,

где всё освещено ярким солнечным светом.