раздавить.

Я знаю это столько, сколько себя помню, но выразить свою мысль

словами я смогла лишь недавно.

– Где Изабель? – спрашивает он, стремительно проходя мимо стола и

беря в руки чемодан, который, я только сейчас это замечаю, стоит возле

двери.

– В комнате, наверно.

– Изабель, – кричит он в глубину коридора, – спускайся сюда.

Иззи неторопливо спускается по лестнице, на ногах у неё фиолетовые

шлёпанцы с ремешком между большим и указательным пальцами, одета

она в джинсовые шорты и слишком открытый топ, так что папа такое

точно не одобрит.

Она молча окидывает нас взглядом.

– Я еду искать маму. Твоя сестра за старшую пока меня нет. Ты

должна делать все, что она скажет, поняла?

Иззи открывает рот и в ужасе спрашивает:

– Что?

– Ты меня слышала. Я не потерплю никакой дерзости.

– Я тоже хочу поехать, – просит она.

– Ты останешься здесь и будешь ремонтировать дом. Я оставляю вам

список дел, которые надо сделать, так что, когда мы с мамой вернёмся,

всё должно быть готово.

Не могу представить, что он имеет в виду, говоря о ремонте дома. Мы

что, должны закрыть глаза на пятна на стенах и потолке, на сломанные и

склеенные изолентой окна, на жуткую атмосферу дома, в котором будто

обитают призраки, и просто вести тут хозяйство, словно всё в порядке?

Или мы должны проявить талант мастеров на все руки, которого у нас

нет, и всё починить?

Он ничего не объясняет, только говорит: «Итак, всё ясно» и идёт по

коридору к двери с чемоданом в руке.

Мы с Иззи следуем за ним настолько потрясённые, что нам нечего

сказать.

Я стою на крыльце и смотрю, как он уезжает, как его грузовик

оставляет за собой облако пыли на иссушенной грунтовой дороге, но я

всё ещё надеюсь, что он передумает, осознает, какое это безумие

оставить двух девочек-подростков одних в этой глуши на всё время

своего отсутствия. Но вот только, когда он о чём-то передумывал?

Почти никогда.

Я оборачиваюсь и смотрю на выражение лица Иззи. Она уже сейчас,

как я могу предположить, прокручивает в мыслях, в какие неприятности

ввяжется со своей новоприобретённой свободой.

– Мы остаёмся ровно на этом месте, – говорю я, и эта фраза звучит

чудаковато, потому что у нас нет машины, чтобы куда-нибудь поехать, а

до города миль пять.

И куда бы мы поехали?

Она пожимает плечами.

– Как хочешь, но почему бы и нет, если мы здесь одни? Я собираюсь

выяснить, как развлекаются местные.

– Нет, не собираешься. Ты остаёшься здесь, как сказал папа, и

помогаешь мне.

Послушав себя со стороны, я понимаю, что выгляжу самой большой

тупицей в мире, но что мне ещё сказать?

Правда в том, что у меня вообще нет способов контроля над Иззи.

Всю свою жизнь она бушует сильнейшим ураганом, с которым мне надо

жить, постоянно опасаясь, какие разрушения он может за собой повлечь.

Она драматично округляет глаза:

– И что с того?

– А то. Если ты не будешь делать, как сказал папа, я ему сразу же

расскажу, как ты себя вела, пока его не было.

– Ты расскажешь папе, а я устрою тебе такую жизнь, что ты об этом

пожалеешь, – воркует она фальшивым приторным голосом, потом

разворачивается и идёт обратно в дом.

Впервые я скучаю по маме. Мы не самые дружные мама с дочкой, и я

знаю, что разочаровываю её, когда встаю на сторону папы, но всё-таки.

Как она могла оставить нас тут, вот так, без объяснений, без прощаний –

без ничего?

Зуд в пальцах призвал взять дневник и ручку, чтобы записать всю эту

головоломку, изложить её на бумаге, на которой я могу построить и

перестроить свои мысли, пока они не раздавили меня. Мне кажется, что

привычку писать я переняла от папы, зачинателя конца света, хотя он

даже не знал о моём личном дневнике, в отличие от дневника

тренировок по выживанию, который он заставил меня завести. Тот

личный дневник – единственный мой бунт, единственное место, где я

могу говорить то, что хочется, и не надеяться на одобрение папы.

Я никогда не умела угадывать мамины мысли. Что-то в ней кажется

невероятно знакомым – её тёплый запах жасмина, её голос, её широкие

скулы, а что-то – таким несовместимым со мной, будто бы она с другой

планеты. Мама не из тех, кто любит говорить о своих чувствах, или

своём прошлом, или о чём-то личном. Она даёт поручения, спрашивает,

как прошёл день, объясняет, как что-то сделать. Но сама она для меня -

закрытая книга.

Теперь же меня интересует скрытая сторона мамы, та, которая

стремится сорваться и убежать, не попрощавшись, та, у которой, в

отличие от меня, достаточно смелости, чтобы противостоять папе. Имя

мамы – Мели1, и впервые за свою жизнь я вижу, что она цельная

личность, а не просто мама. Та сторона, которую мы не замечали до

этого дня, у которой есть надежды, мечты, страсти, никак не связанные с

нашей семьёй, – это то, что я хотела бы узнать.

Внутренний мир Мели, мне кажется, гораздо сложнее, чем любой из

нас мог представить.

Часть 2

Ты сам по себе.

Каждый обученный мечтает пройти экзамен на выживание. В

подготовке ведь нет никого смысла, если ты действительно не веришь в

конец света, верно? Ты постоянно мечтаешь о подвигах, приключениях,

ощущении жизни на пределе. Я вижу это во всех подготовительных

журналах, которые папа раскидывает по дому, на вебсайтах и в

переписках, окна которых папа оставляет открытыми на экране.

Но я всегда удивлялась этой мечте и её хрупкости. В конце концов,

если правда хочется так жить, почему бы прямо сейчас не собрать вещи

и не переехать в труднодоступные районы Аляски? Зачем ждать?

Теперь я вижу, что папа, наконец, сделал именно это. Этим он

говорит нам и остальному миру: «Зачем ждать? Почему бы не начать

бороться с апокалипсисом уже сейчас?»

Глава 5

Вольф

1 В англоязычных источниках имя Maly означает blossom «цветение». (Прим.пер.).

Я видел во сне девушку из леса, видел Николь. Хотя я обычно не

запоминаю сны, этот помню отчётливо, потому что нечто подобное я

вижу каждую ночь со дня нашей первой встречи. Она подкарауливает

меня в лесу, а после того, как стреляет мне в ногу и склоняется надо

мной проверить, жив ли я, я целую её.

В этом сне не так много нелогичных моментов, но он настолько

живой, что пробуждает во мне желание увидеть её снова по неясным для

меня самого причинам. Я тут же просыпаюсь в поту, с пересохшими

губами, с выпрыгивающим из груди сердцем и в напряжении.

Я убеждаю себя, что этот сон повторяется и не даёт ей покинуть мои

мысли, потому что я не хочу думать о той странной девушке с пушкой. Я

не хочу думать ни о чём, кроме неё, и это меня пугает. Она идёт вразрез с

моими устремлениями в духе Торо – к простоте и одиночеству. Генри

Торо никогда не упоминал о вторжении девушек в его уединённую жизнь

на берегу Уолденского пруда.

Пока я делаю обычные вечерние дела на кухне – наслаждаясь их

размеренностью – и нарезаю овощи для ужина, приходит Лорель. Мне

нравится работать кухонным ножом, и, несмотря на то, что сейчас я

измельчаю ножом лук, глаза у меня не слезятся. Свет из окна косо падает

на кухонный стол и под разными углами отражается от движущегося

ножа.

– Эй, ты, – начинает Лорель, скрестив руки на груди и навалившись

рядом со мной на край стола для разделки мяса. – Где ты был?

– Последний час здесь.

– Я имею в виду, всё это время. Ты словно на другой планете живёшь.

Я мельком смотрю на неё и замечаю недовольство в глазах, которое