– Почему-то на тебе это так нелепо не смотрится, – обиженно проворчала сестра.

– Это ты меня раньше не видела, – отмахнулся Аксель.

В район Свалки ехать нужно было на дилижансе, и Эльза даже с некоторым облегчением взобралась вслед за братом на крышу. Ловить на себе взгляды «приличной» публики – тех, для кого экономия нескольких монет на билете первого класса не имеет значения, – не хотелось. Аксель исподтишка посмеивался над сестрой – его самого уже давно не волновало общественное мнение, переживать из-за того, что о нем подумает эта самая приличная публика, он перестал много лет назад. И вообще, ему как-то больше импонировали те, кто ездит на крыше. С ними, по крайней мере, можно поболтать по дороге, не заботясь о слишком скрупулезном соблюдении приличий.

– Давай, парень, усаживайся сюда, – похлопал по доскам рядом с собой усатый трубочист, явно обрадовавшийся, что поедет не один. – Здесь не дует. И ученице твоей место найдется. Давно охотишься?

– Семь лет, если с учебой считать. – Улыбнулся Аксель. – Самостоятельно – всего четыре.

– Немало, для вас-то, охотников. Уже, считай, ветеран.

Аксель кивнул и поторопил сестру, с трудом затащившую багаж:

– Сумки складывай вон в тот ящик.

– Мог бы и помочь сестре, – проворчала девушка, но послушно шагнула к коробу.

– Эка, да девчонка-то тебе сестра? – трубочист, как оказалось, обладал хорошим слухом. – Ох, не завидую я вашим родителям. – Он сокрушенно покачал головой. – Не повезло.

– Не все охотники умирают молодыми, – пожал плечами Аксель, глядя, как Эльза неуклюже устраивается рядом.

– Так-то оно так, да только все время ждать награду – оно ведь тоже не сахар. Брат у меня старший охотником был, так что я знаю. Родители почтальонов ненавидели. Телеграфа-то тогда не было. И письма брату велели писать до востребования, если надолго куда уезжает. Да только все равно дождались.

Охотников очень редко награждали. Да, это опасная и нужная работа, но если бы за проявленную храбрость или за убийство одержимых давали медали, каждому охотнику со временем пришлось бы заводить отдельный сундук для наград. К тому же охотники официально не состоят на государственной службе. Охотник – не солдат, которому приходится рисковать по долгу службы, поэтому лучшая для него награда – это гонорар за своевременно выполненный заказ. Но одну награду охотники все же получали – те из них, кто погибал во время работы. Хрустальная слеза. Одна награда для всех, кто погиб, защищая сограждан. Ее выдавали солдатам, полицейским, пожарным, простым гражданам… Но в народе награду эту считали «охотничьей» – и не только потому, что ее чаще всего получали именно охотники. Точнее, их семьи. Хотя за века существования Хрустальной слезы было несколько случаев, когда награду выдавали по ошибке и оказывалось, что разумный остался в живых; в среде охотников и их родственников выражение «получить награду» было синонимом гибели. А появилась эта награда еще на заре существования охотников как организации. Тогда к ним относились не в пример лучше, чем в современности. По легенде первому охотнику благодарные жители установили над могилой памятник – печальную деву. Слезы у статуи были сделаны из хрусталя; именно эти слезы впоследствии получали те, кто погиб, защищая жителей. Конечно, не те самые, что лежали на щеках у высеченной из мрамора девушки, но традиция пошла именно оттуда.

Трубочист шмыгнул носом и утер глаза. Завозившись, он достал из внутреннего кармана фляжку и предложил:

– Давай, парень, выпьем за брата моего, пусть ему легко будет в посмертии. Клаус Франнсен его звали, и слезу он получил в двадцать семь лет… А меня, значит, Тонбас Франнсен зовут.

– Аксель Лундквист, а сестру – Эльза, – представился охотник. – Пусть твой брат не знает боли и страха в посмертии. – И, приняв фляжку, сделал глоток.

Гро Тонбас оказался очень словоохотлив. За время поездки уровень жидкости во фляге, которую трубочист так и не спрятал, почти не уменьшился – у мужчины просто не было времени сделать глоток. Он рассказал о брате, потом перешел к своей работе, пересказал несколько интересных баек из жизни трубочистов, а потом плавно перешел к развлечениям.

– Слышал о маске-скрипачке, дружище? – спросил гро Франнсен и, не дожидаясь ответа, принялся рассказывать: – Она недавно играла для Черной Орчанки, представляешь? И та танцевала! Вот это зрелище! Эх, жаль я не вижу призраков! Но те, кто видел, говорят, потом в себя прийти от восторга не могли. Водой отливать пришлось! Они, говорят, танцевали вдвоем, орчанка и маска, представляешь?

Черную Орчанку в Пенгверне уважали.

– Должно быть, замечательное было зрелище, – дипломатично протянул охотник, когда трубочист на секунду умолк, чтобы оценить впечатление, которое оказал его рассказ на слушателей.

– Замечательное – это слабо сказано! – довольно кивнул гро Тонбас и перешел к следующей байке.

Благодаря говорливому трубочисту путешествие прошло незаметно, даже несмотря на то, что к концу поездки пошел мелкий и противный дождь и пассажирам пришлось спешно закутываться в плащи. Трубочист не замолкал всю дорогу, историй он знал множество и рассказывал их очень увлекательно, так что слушатели невольно перенимали его эмоции. Аксель с удовольствием любовался ошарашенной физиономией сестры, когда гро Тонбас рассказывал что-то особенно невероятное. «Все-таки она еще совсем девчонка», – думал охотник, и тревожные мысли о предстоящей охоте ненадолго выходили на первый план, но вскоре снова прятались под напором ярких рассказов гро Франнсена.

С дилижанса сошли уже глубокой ночью, и в любом другом округе можно было не рассчитывать застать чиновника на рабочем месте в такую рань, но в районе Свалки администрация находилась в одном здании с гостиницей и трактиром. Всеми этими учреждениями заведовал один человек, совмещающий должности трактирщика, главы магистрата и управляющего отелем.

Стучать пришлось долго, и когда в двери открылся лючок, в котором показалась хмурая и заспанная физиономия местного обитателя, Акселю пришлось сдерживаться, чтобы не засветить в физиономию кулаком, якобы промахнувшись мимо двери. Желание это стало практически невыносимым, когда человек, осмотрев ранних посетителей, кутающихся от противной мороси в плащи, поинтересовался:

– Ну и кто тут мечтает получить дубиной по башке? Щас обеспечу, причем, так и быть, бесплатно.

– Простите великодушно, что мы вас побеспокоили в такую рань, уважаемый! Мы уже уходим! – Аксель говорил таким голосом, что усомниться в искренности извинений было невозможно. У трактирщика даже выражение лица смягчилось, когда он услышал смущенный голос охотника. Однако продолжение заставило его скривиться:

– Уходим отсюда, коллега. В магистрат сообщим, что услуги охотников здесь больше не требуются, неустойку получим за ложный вызов… Неплохой заработок всего-то за то, чтобы прокатиться на дилижансе, да? Обратный рейс через час, как раз успеем! А вы не хотели ехать вдвоем, делить гонорар за работу.

– Признаю свою неправоту, гро Лундквист, – согласилась Эльза, сообразив подыграть брату. – Пойдемте скорее, не то мы рискуем опоздать! Можем успеть на тот же дилижанс, которым ехали сюда!

Лючок в двери захлопнулся, послышался стук засова и скрип проворачиваемого в замке ключа, дверь распахнулась.

– Господа охотники! Прекратите цирк! Вы так закутались в плащи, что догадаться, кто вы, может разве только какой-нибудь детектив. Приношу свои извинения за то, что был невежлив, и прошу вас, проходите. Ваши услуги здесь требуются, уж будьте уверены.

Охотники с демонстративной неохотой повернулись обратно. Трактирщик впечатлял. Мало того, что был он невероятно высок – не меньше семи футов – и невероятно худ, мало того, что у него было такое же длинное и узкое лицо, с длинным носом и широким ртом, обрамленным щетиной. Люди встречаются разные… Но вот в сочетании с розовой ночной рубашкой, слишком широкой и слишком короткой, из-под которой торчали бледные волосатые ноги с поджатыми от холода пальцами, и таким же розовым колпаком, сползшим на ухо, зрелище было просто феерическим. Аксель моментально прекратил злиться и теперь изо всех сил сдерживался, чтобы не заржать самым бессовестным образом. Эльза не была столь деликатна.