…Кристальный лабиринт не просто глумится. Он перерождает. Два выхода людям дается. Мадлен с разбегу влетела в неверный и плутала там, плутала десятки лет. Не знает девушка пока, что предотвратили покушение, раскрыли заговорщиков, лишили отца ее должности и статуса и выслали-выгнали из королевства Солярийского. А как узнает, так окончательно успокоится, успокоится телом, душой и нервами. Мадлен всего лишь нужно было понять, для чего. И как поняла она, признала и приняла, так не имел больше власти Кристальный лабиринт над феей света, отпустил ее и отправил с миром, правда, не на Солярию. Нимфа там одна, если что, поможет.
Как когда-то заметила Муза, причем верно заметила: у каждого человека свой выход из лабиринта. Правда, некоторым десятки лет и даже века требуются, чтобы найти. Так что по-своему прав был и Клаус, умерший, правда, раньше, чем сумел отыскать выход свой личный. Права была и Мадлен. Жаль, что Муза скажет свои знаменитые слова много позже, когда Мадлен вовсю уже бороздила отравленные коридоры, потому и не слышала, не узнала этих слов. И не узнает. И не узнает Мадлен также никогда о том, что та же Муза нашла способ победить-зачаровать Сиреникс. Что и сделает она этой же ночью-вечером, чуть позже.
В настоящем Мадлен смотрит в водянистые глаза змея. В недалеком будущем Муза побеждает Сиреникс.
========== Мокрые камни ==========
Мадлен молчит. Сиреникс смотрит ей прямо в глаза, испытывая. Девушка взгляда не отводит, взирает уверенно, ровно, без страха почти. В темно-карих, шоколадных глазах ее стоит усталость – усталость человека, дошедшего до самого конца, преодолевшего все испытания, приготовившегося отдохнуть и пожать плоды, как выпала на его долю маленькая, легкая на первый взгляд, неприятность, преодолеть которую элементарно уже не хватает сил, все внутренние резервы исчерпаны. И потому Мадлен лежит – встать не может, тяжело дышит (привыкает заново к кислороду, вернее, веществу, ему противоположному; учатся дышать-вдыхать легкие, вакуум познавшие). Золотятся под невыносимым белокурые волосы, вспыхивают всевозможными оттенками желтого, взметываются вверх, короткие, но такие густые. Кожа оливкового цвета впитывает в себя Океан-берег, воздух-воду.
Сиреникс смотрит Мадлен прямо в глаза, реакции ожидая. У феи сил нет удивиться даже. Берег, Океан, небо, невыносимое, змей, - обычный пейзаж обычного дня обычного антимира. Сиреникс испытывает волю Мадлен, испытывает прочность ее глаз, таких насыщенных, таких шоколадных. Не знает девушка, что отводить надо взгляд. Смотрит потому, не отрываясь. Молчаливое взаимодействие в его прекрасной неподвижности. Сиреникс видит, как напрягается шоколад до предела, выпучиваются глаза, накаляются капилляры, красно-алой сеточкой потихоньку проступают. Решает змей, что достаточно уже мучить ее и, смеясь чуть заметно, отводит взгляд свой черный, водянистым бывший. А в шоколадных глазах Мадлен теперь застывает навечно изнутри насыщенный гранатово-вишневый оттенок, неуловимый почти. Сирениксу это нравится. Белокурые волосы набрали в себя достаточно золотого от невыносимого, словно солнце мира своего, Солярии, горят. Теперь и не побледнеют никогда боле. Завершилось изменение Мадлен, хотя и не осознала фея пока этого.
- Покушение… Я должна сообщить, - еле шевелит внезапно иссохшими губами девушка. Вернулась вдруг жажда, вернулся голод, но не чувствует Мадлен ни холода, ни испепеляющей жары. И вроде не заботит ее уж это, уяснила фея в лабиринте правду-суть. Просто… Она все же солярийская подданная. И не подданная даже, но живой человек с вполне конкретными интересами.
- Покушение? Сообщить? - змей смотрит на Мадлен бесконечно водянистыми глазами.
- Юный король Радиус, - шепчет Мадлен, тянет к змею руку оливкового цвета - тонкую, не иссохшую, но худую, худее гораздо, чем обычно. Хочет девушка дотронуться до змея, прикоснуться к нему, попробовать на ощупь удивительную кожу, чуть чешуйчатую, голубыми сполохами переливающуюся.
- Юный? – змей улыбается. – В средних летах уж, управляет Солярией, с женой почти десятка два ваших лет назад развелся, дочь воспитывает – наследную принцессу. Благодаря вмешательству наших сил снова с женой сошелся. О нем ты, та-что-пробегала-все-в-лабиринте?
Мадлен дрожит. Она даже не хочет спрашивать, каким образом это существо так точно смогло описать ее. Шестью словами описать.
- Не было покушения, та-что-пробегала-все-в-лабиринте. И король твой жив, и отец твой давно уже титула своего лишен, отчего сошел несчастный с ума, спился и повесился от горя. Не было покушения.
Мадлен стонет и возводит глаза к небу, смотрит на невыносимое. Сиреникс молчит. Где-то вдалеке из воды выпрыгивает огромная темно-синяя рыба с ярко-желтыми полосами по бокам. Она кричит утробно, издавая горловой звук. Мадлен вздрагивает. Кричат разве рыбы? Эта, кажется, исключение. Рыба еще раз кричит и вдруг поднимается в воздух, растопыривая широко-плоские плавники-крылья, и взмывает высоко в небо.
- Есть иные миры, где небо звездное морем зовется, плывут по нему киты, медузы, коньки морские, окуни полосатые, дельфины резвые плывут, подсвечиваясь изнутри голубыми, лиловыми, розовыми сполохами. Там пояса астероидов – течения стремительно-быстрые, звезды – кораллы разноцветные, системы планет – площадки для игр, - Сиреникс говорит ни с Мадлен, ни с собой, но с кем-то невидимым, неосязаемым. Перед ним – воздух, но Мадлен знает, что там есть что-то.
Воздушное, прозрачное, как это бледно-голубое небо с желтоватым налетом. Не плывут по небу облака – крепко вцепился, крепко сжал в своих опасно мягких руках соленые воды Бескрайний Океан. Мадлен хочется выть или хлопать ртом, словно рыба тупая, скользко-серая. Сиреникс, кажется, забывается, ибо переходит на язык свой родной – язык цветов, звонов, тональностей и шипений. Звенит змей, а вода серебрится, розово-седой становится, вдруг вспыхивает ярким. Фуксией. Мадлен ловит ртом воздух, легкие выгибаются дугой – через фею проходит вдруг ледяная волна, вымораживая все изнутри. Девушка наполняется мятным, сосновым и прохладно-папоротниковым. Воздух вырывается изо рта облачками, что замерзают сразу и опускаются талым снегом на горячие камни. Мадлен дрожит, морозом скованная.
- Что? Что происходит? – шепчет она немеющими от холода губами.
Сиреникс возводит на фею свои глаза – бледнеет фея, ибо впервые такой оттенок в глазах змея видит. Кипенный. Так шипит, раскаляясь, морская пена. Белая, густая, барашками игривыми на берег обрушивается, остается на песке мокром следами-разводами, пузырится, кипит, до предела нагретая. Коснуться пены – сварить руку, сварить заживо, до молочно-крепкой кости, которая, не выдержав, треснет, раскрошится. Слезет мясо, слезет кусками мягкими, вареными, на сырой песок, где и подъедят его рачки, на берег вылезшие в поисках добычи. Зазеваются они – схватит жирная чайка и унесет высоко в небо, а раковина пустая потом с гулким звуком в Океана воды бултыхнется. Кипенными глазами змей на Мадлен взирает, шипит, язык свой высовывает – посиневший, инеем покрывшийся. Вода вокруг весенне-зеленой становится, расцветает, в нос бьет мятным запахом. Змей в другом пространстве. Временной поток един, неделим, и он слишком многое помнит, слишком многое ведает, дабы забыть. Дабы затянулись раны. Сиреникс смотрит на Мадлен и заглядывает в самую душу, вымораживая ее до самого подсознания. Трясется фея, руками себя обхватывает, согреться пытается, но сил встать нет. Ослаблен организм, еды требует. Змей не в себе.
- Вспомни.
Мадлен слышит шипение, слышит голос в своей голове. Голос чуткий, завораживающий, до боли знакомый и немного сумасшедший. Обволакивающий. Она снова в лабиринте. Снова бредет среди до боли знакомых стен, таких хрупких на первый взгляд, но на самом деле прочнее любых дворцов Магикса, из какого твердого камня ни были бы сложены их стены, сколько бы веков ни перестраивались и ни укреплялись они. Повороты, коридоры, тупики, проходы. Вечное движение, вечное вперед, вечный бег, болью в коленках отдающийся. Мадлен снова чувствует себя живой, наполненной каким-то смыслом. Лабиринт поглотил ее, пожрал ее душу, основу, все мысли теперь о нем, об этом живом и инертном существе. Что есть лабиринт Мадлен не заботит, только бежать вперед, отталкиваться от стен, врезаться в повороты, набивать себе синяки, но двигаться, не пластом лежать, как сейчас, на камнях мокрых.
