Через некоторое время он смог открыть свои глаза. Его взгляд встретился со взглядом женщины, которая смотрела на него широко открытыми глазами. Она лежала на его груди, и ее руки ласкали его соски, ставшие твердыми. Она весело и задорно глянула на него, и ее руки стали скользить все ниже и ниже к фаллосу, который, не дождавшись прикосновения, уже сам стал набухать и принимать твердость, какая была несколько минут назад. Женщина, добравшись до него, нежно его погладила своими маленькими мягкими пальцами. Она нежно поцеловала его в губы и стала целовать шею, грудь, живот и вот, наконец, ее нежные губы коснулись того места, к которому они оба так стремились. Лаская губами его плоть, женщина начала стонать от страсти, которая снова нахлынула на нее. И вот не в силах уже сдерживаться, она вскочила, и широко раздвинув свои ноги, охватила своим лоном его плоть и начала медленные движения. Голова юноши находилась на возвышении, и он видел, как его набухшая плоть входит все глубже и глубже в женщину. Он в порыве страсти нежно обнял ее за талию, а затем его левая рука, двигаясь по ее бедру, нашла тот заветный бугорок, прикосновение к которому так возбудило женщину в первый раз. И они снова любили друг друга, всей своей плотью. Он любил ее своим фаллосом, а она своим лоном, которое, казалось, было ненасытным. Она часто кричала, замирала после этого, но снова и снова начинала ласкать его, отдавая свое лоно его плоти, которая снова и снова жаждала движений внутри ее.
В какой-то момент они поменяли позу, женщина повернулась к нему задом, наклонилась и руками ввела его фаллос в себя, он обхватил ее бедра и вновь начал упоительно сладостные движения внутри ее горячей плоти. Казалось, он весь находился внутри женщины. Она же все также сладостно стонала голосом, который стал уже чуть хриплым. Наконец, оба они устали и упали, обнимая друг друга. За порогом хижины была поздняя ночь. В этой местности даже в сезон дождей небо ночью всегда было ясное, оно сейчас было усыпано множеством звезд. Юноша взглянул на небо, яркая звезда, которая, как говорил его отец, вспыхнула в момент его рождения, горела также ярко, как и восемнадцать лет назад, и даже прибавила в своей яркости. Люди, жившие в это время, уже привыкли к ее присутствию. Они сейчас больше удивились бы тому, если вдруг эта звезда перестала светить, как это было совсем недавно.
Юноша нежно обнял женщину, положил ее голову себе на грудь, она обняла его своими, вдруг ставшими опять такими слабыми руками, прижалась к его груди губами и заснула. Во сне он всхлипывала или вскрикивала, видно переживая произошедшее. Юноша со временем тоже заснул. Но это был не сон. Это было то, чему он никак не мог подобрать слова, чтобы описать это. На какое-то время по всему его телу прошла дрожь, через некоторое время она прекратилась. При этом у него в области лба возникло слабое давление, сменившееся ощущением пустоты. И он увидел картину. Эта картина и раньше часто преследовала его во сне, но тогда он не мог уловить ее смысл. Сейчас же он понял, что означала эта картина. Он увидел себя как бы со стороны. При этом он был окружен неким коконом, имеющем несколько слоев. С внешней стороны кокона был яркий мир, состоявший, казалось, только из света. Внешний свет, проходя сквозь кокон, причудливо преломлялся и создавал на его внутренних оболочках красочные картины. Одной из этих картин, расположенной на самой внутренней оболочке кокона, была картина, в которой он лежал в объятиях женщины. На других оболочках были другие картины, которые по мере приближения во вне становились все более яркими, но менее понятными. Это он и раньше видел во сне, но не так ярко. Сейчас же все было очень ярким и отчетливым. И благодаря своей яркости и отчетливости, все сразу стало понятно ему. Он, наконец, понял, что мир, который видит человек, является лишь преломлением истинного мира. А кокон является лишь защитной оболочкой, служащей для того, чтобы сохранить человеческий разум от встречи с ним, ибо этот мир настолько сложен, что неподготовленный человек может не выдержать и сойти с ума. Засыпая, он подумал, что, наверное, по мере развития человек должен отбрасывать эти оболочки своего кокона за ненадобностью. Это, наверное, и есть путь к свободе, – была последняя его мысль, перед тем он окончательно заснул.
Когда он проснулся, было яркое утро, какое он никогда не видел в этой местности. Это ощущение, наверное, было следствием того, что ему никогда ранее не приходилось встречать новый день на открытом воздухе. Там, во дворце, солнечный свет, проникающий в его спальню, не был ярким. Женщина уже встала, она была одета в свое высохшее платье. Она, стоя у порога, расчесывала свои черные густые волосы. Услышав его движение, она обернулась, и ласково улыбнулась ему. Он подошел к ней и нежно обнял ее со спины. Она в ответ, повернувшись, нежно, уже без сильной страсти поцеловала его и, засмеявшись, сказала:
– А ты любишь, как Бог, – помолчав, некоторое время и пристально вглядываясь в его глаза, добавила, – или как Дьявол, что, наверное, одно и тоже.
Потом она опять нежно прижалась к нему, опять поцеловала и, смеясь, но как-то более серьезно сказала:
– Ты не от мира сего, в тебе живет неземная страсть и любовь. Эта страсть всегда нравится женщинам, так как она поднимает нас. Но мы, женщины, все же плоть от плоти земные, и нам опасны такая страсть и огонь. Прости меня, я ухожу, но всегда буду помнить о тебе.
С этими словами женщина, как бы не хотя, сопротивляясь чему-то, что могло опять стать сильнее ее, оторвала свое тело от него. Она в последний раз посмотрела на него, видно стараясь запомнить его черты, его улыбку, повернулась и вышла из хижины, и, не оборачиваясь, пошла по тропинке в сторону, откуда пришел юноша.
До него, наконец, дошел смысл всего сказанного женщиной. Женщины не хотят разрушать ту оболочку, которую он видел ночью в своем полусне, хотя они и прекрасно знают о ее существовании.
* * *
Заратустра очнулся от своих воспоминаний. Из состояния задумчивости его вывел шум открываемой двери. Был уже поздний вечер. Солнце садилось. Дверь открылась, и в камеру вошел охранник, принесший ужин, состоявший из кувшина с вином и куска вареного мяса. Неплохо для тюрьмы, – подумал Заратустра. Он дождался, когда охранник, закрыв за собой дверь, вышел, и принялся с аппетитом есть. С того момента, как он ел в последний раз, прошло более шести часов, и он успел проголодаться. Поев и выпив вино, он лег на жесткий топчан, стоявший у стены. В этот первый вечер на несвободе он долго не мог заснуть. Перед сном ему вспомнилось, как его, в возрасте двенадцати лет, отец отправил одного с караваном в Индию. Сейчас он совсем по-новому взглянул на все, что говорил ему отец перед дорогой. Заратустра сейчас понимал, что отец говорил о таких вещах, которые нельзя объяснить словами. И тогда отец, зная это, просил лишь запомнить все, о чем он говорит. Сейчас Заратустра понимал, что отец надеялся, что впоследствии он, его сын, все это вспомнит и когда-нибудь поймет, что же он хотел тогда сказать.
Это произошло давно, более пятнадцати лет назад, тогда ему исполнилось двенадцать лет. В то утро отец рано поднял его с постели. После завтрака он позвал его с собой на прогулку. Они вышли из дома, быстро пересекли те несколько улиц, которые отделяли их дом от границы города, и удалились по большой, натоптанной копытами лошадей и верблюдов, дороге прочь. В играх со своими друзьями так далеко от города он никогда еще не удалялся. Пройдя чуть менее получаса, отец свернул на небольшую тропинку, вившуюся между небольших кустарников. Пройдя немного по ней, они очутились на границе пустыни, которая простиралась на несколько сотен миль далеко на восток. Отец присел на землю и знаком предложил сеть и ему. Он смотрел далеко на восток, туда, где за горизонтом кончалась, вернее, не кончалась, а продолжалась эта великая пустошь. Казалось, что эта пустошь, полная жара, солнца и песка, никогда не может кончиться. Он посмотрел на сына так, как иногда смотрел, ожидая услышать ответ на самый из трудных вопросов, которыми он проверял, как его сын усвоил то, что накануне он ему рассказывал, и произнес:
