Николай Дмитриевич Тальберг писал: «Император Павел особенно любил этого сына (Николая. – Н.Ш.)». Коцебу в воспоминаниях указывал, что когда княгиня Дашкова попала в немилость, то заступники её придумали для её помилования вложить прошение за пазуху младенца Николая, император Павел, лаская ребёнка, заметил эту бумажку. Он разрешил княгине переехать из пошехонской избы в её прекрасное имение Троицкое.
Своих внуков и внучек императрица Екатерина Великая воспитывала в чисто русском стиле, на добрых русских традициях. Это воспитание распространялось и на жён старших внуков, Александра и Константина, Елизавету Алексеевну, урождённую Луизу Марию Августу Баденскую, и Анну Фёдоровну, урождённую Юлиану Генриетту Ульрику фон Саксен-Кобург-Заальфельд.
Так, в феврале 1796 года Екатерина II писала барону М. Гримму:
«Вчера на маскараде великие княгини Елизавета, Анна, княжны Александра, Елена, Мария, Екатерина, придворные девицы – всего двадцать четыре особы, без кавалеров, исполнили русскую пляску под звуки русской музыки, которая привела всех в восторг, и сегодня только и разговоров об этом и при дворе, и в городе. Все они были одна лучше другой и в великолепных нарядах».
Тут надо заметить, что старшей из сестёр, Александре Павловне, было тринадцать, а младшей, Екатерине Павловне – восемь лет. Не танцевала из дочерей Павла Петровича только Анна, которой было тогда чуть больше года.
Ну а Екатерина Павловна в восемь лет уже танцевала наравне со старшими. Впрочем, она и во всём с самых ранних лет показывала необыкновенные способности, особенно делала успехи в науках и в изучении языков. Успешно овладела французским, немецким и английским языками, но что особенно важно, превосходно говорила и писала на русском, а ведь хорошие знания родного языка в ту пору в высших кругах были редкостью.
Братья и сёстры звали её Катиш.
Русский писатель и драматург-переводчик, известный главным образом своими мемуарами, Степан Петрович Жихарев, встретив однажды в Павловске великую княгиню Екатерину Павловну, с восторгом написал:
«Великая княжна Екатерина Павловна – красавица необыкновенная; такого ангельского и вместе умного лица я не встречал в моей жизни, оно мерещится мне и до сих пор… Она была совершенная красавица с тёмными каштановыми волосами и необыкновенно приятными, добрыми карими глазами. Когда она входила, делалось будто светлее и радостнее».
Сардинский посланник в России граф Жозеф-Мари де Местр докладывал в Италию:
«Ничто не сравнится с добротою и приветливостью великой княгини. Если бы я был живописцем, я послал бы вам изображение её глаз. Вы бы увидели, сколько природа заключила в них доброты и ума».
Кстати, Катиш прекрасно рисовала, и уроки живописи давал ей мастер исторического жанра и автор целого ряда знаменитых в ту пору картин на религиозные темы Алексей Егорович Егоров, который, кстати, учил рисованию и императрицу Елизавету Алексеевну.
О своей ученице Екатерине Павловне он сказал: «Не будь она дочерью императора, она в Италии была бы величайшей художницей».
Что ж, ведь и отец Катиш, Павел Петрович, в отрочестве своём заслужил подобную же похвалу от своего учителя математики Семёна Андреевича Порошина…
«Если б Его Высочество человек был партикулярной и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».
Была Екатерина Павловна и приятной собеседницей, умела рассуждать на самые различные, а в том числе и политические и даже – вот уж внучка своей великой бабушки – военные темы. Ведь известно, что у императрицы Екатерины Великой был, можно сказать, полководческий ум. Ну а что касается её любимой внучки, то впереди ещё будет возможность убедиться в том, насколько прозорлива была она и в военных вопросах, причём, в том числе и в вопросах стратегических.
Потрясение 11 марта 1801 года
Детство великой княжны Екатерины Павловны окончилось рано…
До 11 марта 1801 года она не знала трагедий, кроме смерти бабушки в 1796 году. Но так уж устроен мир, что рано или поздно бабушки и дедушки уходят в мир иной. О своём деде Катиш слышала мало, да и слышала-то не о настоящем деде, а о супруге бабушки, императоре Петре Третьем, который умер вскоре после свержения с престола. Что там произошло, разобраться в столь нежном возрасте было сложно. Ну а державную бабушку, конечно, было жаль, но тут отдавалось должное неумолимому току времени. Жаль было и крошечную сестрёнку Ольгу, родившуюся в 1792 году и уже в 1795-м покинувшую этот мир. Но и тут есть объяснение – слишком велика была детская смертность именно в раннем возрасте, даже документы, свидетельствующие о рождении, выдавали родителям только на детей, достигших пятилетнего возраста.
И вдруг в марте 1801 года одновременно два удара прогремело над головой тринадцатилетней великой княжны Екатерины Павловны. Первый удар – внезапная смерть отца, которому шёл всего лишь сорок седьмой год, то есть смерть в расцвете сил… И смерть, окутанная страшной тайной, которая произошла, якобы, от апоплексического удара, во что с самого начала никто не поверил. А следом пришло сообщение из Австрии о том, что в мир иной ушла старшая, любимая сестра Александра Павловна… Но в страшную ночь на 12 марта об этом при дворе ещё не знали – был долог в то время путь сообщений, даже срочных…
Ранним утром 12 марта мать – Мария Фёдоровна, – ставшая несколько часов назад вдовствующей императрицей, разбудила детей и срочно, под охраной конвоя, перевезла их из Михайловского замка в Зимний дворец.
Ещё не понимая, что произошло, Катиш, её старшая сестра Мария, младшие братья Николай и Михаил, которому едва исполнилось три годика, и сестрёнка Анна, заспанные, едва оторванные от сна, испуганно забились в карету и притихли.
Старшие сыновья Павла уже отправились в Зимний дворец, причём, ехали в обыкновенной карете. Эту карету видела из окна княгиня Дарья Христофоровна Ливен – супруга сына Шарлотты Карловны Ливен. Она, «знаменитая “светская львица” первой половины XIX века, тайный агент русского правительства в Лондоне и Париже, прозванная «дипломатической Сивиллой» рассказала о том в своих записках:
«Но вот послышался отдалённый шум, в котором мне почудился стук колес. Эту весть я громко возвестила мужу, но прежде, чем он перешёл в спальню, экипаж уже проехал. Очень скромная пароконная каретка (тогда как все в ту пору в Петербурге разъезжали четвериком или шестериком); на запятках, впрочем, выездных лакеев заменяли два офицера, а при мерцании снега мне показалось, что в карете я вижу генерал-адъютанта Уварова. Такой выезд представлялся необычайным. Мой муж перестал колебаться, вскочил в сани и отправился в Зимний дворец.
Моя роль на этом и окончилась. Все последующее я сообщаю со слов мужа и свекрови.
Экипаж, который я видела, вез не Уварова, но великих князей Александра и Константина. Выехав по Адмиралтейскому бульвару к противоположному краю Зимнего дворца, муж действительно увидел в кабинете великого князя Александра освещение, но по лестнице поднимался очень неуверенно».
Марии Фёдоровне в ту страшную ночь было неспокойно, ведь вокруг – одни враги. Она ещё не знала, что заговорщики, собравшиеся на пьянку перед своим ужасающим преступлением, готовы были на всё.
Николай Александрович Саблуков в своих записках указал на то, что банда сановных уголовников обсуждала и более кровавый сценарий:
«Вечером 11 марта заговорщики разделились на небольшие кружки. Ужинали у полковника Хитрово, у двух генералов Ушаковых, у Депрерадовича (Семёновского полка) и у некоторых других. Поздно вечером все соединились вместе за одним общим ужином, на котором присутствовали генерал Беннигсен и фон дер Пален. Было выпито много вина, и многие выпили более, чем следует. Говорят, что за этим ужином лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, офицер, находившийся в родстве со всею знатью, во всеуслышание заявил мнение, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла; что России не легче будет с остальными членами его семьи и что лучше всего было бы отделаться от них всех сразу. Как ни возмутительно подобное предположение, достойно внимания то, что оно было вторично высказано в 1825 году, во время заговора, сопровождавшего вступление на престол императора Николая Первого».
