* * *

Человек рождается свободным и создан Богом для свободы. Однако в человеческом общежитии сложились свои законы, в силу того, что человек, как высшее существо, единственное из всего животного и растительного мира, наделенный искрой божьей, словом, сознанием духа, не пошел путем, предначертанным ему Творцом. Отсюда у него свои правила «игры в жизнь» и свои человеческие отношения и законы…

Тюрьма — физическая изоляция человека от привычной для него среды, необычайно отрезвляющее для любого буйного ума средство. Ложное ощущение превосходства перед другими людьми отбрасывается ею с кромешной жестокостью в такой беспросветный угол, что даже семя этого лукавого ощущения гордыни стирается в прах.

Только здесь Ранджит впервые понял всю ничтожность своих злых помыслов и себя — раба этих помыслов и обстоятельств.

«Кто я такой? Червь, ничтожная пылинка во вселенной, возомнившая себя великой гималайской вершиной. Незначительный, временный смертный… Я жил так, словно буду жить вечно. А мог бы и на своем месте, у зятя, заняться делом, сколотить капитал». Только сейчас Ранджит понял это. Да только ли это?..

«Сколько же мне дадут? Завтра должны огласить обвинительное заключение», — пронеслось у него в голове.

В камере было человек двадцать. Дышать было нечем. Через каждые полчаса на бетонный пол выливали по два ведра воды. На нарах не было никого. Кто сидел, а кто и лежал на мокром полу, изнывая от духоты, жары и голода.

Действительно: пустой желудок — отличное средство против переполненного сердца и головы, забитой глупостью суеты.

С грохотом открылась дверь, и зычный голос надзирателя потряс вялые тела заключенных:

— Подследственный Ранджит, на выход!

Ранджит вскочил и направился в светлый проем двери. В сопровождении двух надзирателей он вошел в низкое и затхлое помещение для свиданий.

На противоположной стороне, за длинной деревянной доской, перегороженной мелкой решеткой, сидела Сандра. Выглядела она великолепно. А может быть, Ранджиту так показалось. Во всяком случае, над ней витал незримый ореол, атмосфера воли. Тонкий запах ее духов вызывал легкое головокружение. Ранджит никогда в жизни не ощущал так сильно присутствие женщины, ее необъяснимое отличие от мужчины, ее захватывающее, чарующее начало. И какое-то мгновение он не мог вымолвить ни слова. Челюсть его отвисла. Он смотрел на Сандру, как «баран на новые ворота». И вдруг мощное чувство надежды, жизни, как освежающее первое дыхание муссона, ударило ему в грудь.

— Сандра! Ты? Как ты смогла сюда проникнуть? Я уже не надеялся… — отрывисто заговорил он.

— Привет, любовь моя! Я верна тебе, Ранджит, и буду ждать тебя, — сказала она певучим, с хрипотцой голосом.

Когда надзиратель отвернулся, она передала ему записку с завернутым в нее бетелем.

Ранджит воровато и быстро засунул сверток за пояс. Он отдал бы все, чтобы вырваться отсюда.

— Сандра, милая, любовь моя, я только здесь понял, что люблю только тебя и никого больше!

— А твоя родственница, Зита? — съязвила Сандра.

— Что ты, это было умопомрачение. Да ты и сама знаешь, что я хотел лишь завладеть ее богатством, а потом…

— Что потом? — оборвала его Сандра. — А потом забыть меня, бросить. Хорош гусь, нечего сказать.

— Ну прости, Сандра, я не хотел. Думал, так будет лучше. Скажи мне, как отсюда вырваться, что сделать? И много ли мне дадут? — затравленно озираясь, умолял ее Ранджит.

Сандре было жаль его, и она сменила «гнев на милость».

— Тебе вменяется похищение, насилие и афера. Можешь влететь в десятку.

— Не может быть! Сандра, ты шутишь?

— Я говорила с адвокатом и пришла сюда не шутить, — и, понизив голос, она продолжала:

— Я советовалась с Юсуфом, и он велел тебе при любом исходе дела забыть о том, что ты выполнял его поручение. Это раз. Во-вторых, любыми ухищрениями добейся хоть небольшого прощения и снисхождения со стороны пострадавшей. Натрави свою сестренку на ее супруга, пусть он повлияет на Зиту. И пообещай мне, что ты так и сделаешь. Когда ты отсидишь минимальный срок в тюрьме, мы оставим Бомбей и переедем ко мне, в Калькутту.

— Не понимаю! Все ты хорошо говоришь, Сандра, но причем здесь Калькутта?

— Дело в том, что продюсер Калькуттской киностудии предложил мне ангажемент на съемку фильма, в котором я буду играть одну из главных ролей. Денег будет куча. Здесь, в Бомбее, я со всеми переругалась. Говорят, что я стала стара.

Мы купим, а вернее, я куплю для нас с тобой дом. Только обещай, что ты женишься на мне! — с лукавой улыбкой сказала Сандра, взмахнув длинными ресницами.

— Конечно, Сандра, я готов хоть сегодня, сейчас…

— Свидание окончено! — металлическим голосом объявил надзиратель.

— Сандра, свяжись с Каушальей, пусть она обо всем попросит адвоката Гупту.

— Хорошо, — вставая, пообещала Сандра. — А ты подготовь письменное извинение своей Зите и найди возможность передать мне. Я, может, сумею к тебе прорваться еще раз. Все! Целую, милый!

— До встречи, Сандра!

В камере он почувствовал, что блеснул луч надежды. Что с ним будет и что его ждет, он не знает. Неизвестность — мучительная вещь. Своим непроницаемым мраком она губит любые светлые надежды…

Голубое шоссе, залитое солнцем, быстро исчезало под колесами. Вправо шла дорога на Мадрас, обсаженная кактусами.

Путешественники молча, как зачарованные, смотрели по сторонам. Мелькали деревья белого и красного сандала. Прямо перед ними, сквозь ветровое стекло, синели в легкой дымке Западные Гаты. Слева тянулись бесконечные плантации хлопчатника, между кустами которого проглядывали бобовые культуры: архара и грэма. Сезам, лен, чайные кусты… арахис.

— Родина арахиса — Мадрасская провинция, кстати, — сообщил Рави, оглядываясь на Раку.

— Я знаю, мой учитель, — добродушно ответил тот.

— Милый, может, ты не будешь поучать моего зятя и партнера по цирку? — иронизировала Гита.

— Все хорошо, Гита, спасибо за защиту! Мы еще исполним свои главные роли в этой жизни, даю тебе слово артиста! — и он запел негромко, но задушевно и протяжно под мерный рокот мотора. Песня его лилась необыкновенно мягко, чутко гармонируя с природой и настроением новобрачных. Зита и Гита время от времени подпевали ему.

Рави снова впал в то счастливое состояние свободы и ощущения бессмертия, которое он чувствовал, когда был с Гуптой на родине Кришны, и в другой раз — когда впервые ехал с беглянкой Гитой в машине. Он не выдержал нахлынувших чувств и запел вторым голосом вместе со своим настолько родным и близким, как ему казалось, Ракой. Он любил в эту минуту всех и всех прощал. И, как иголка в стогу сена, в его голове вдруг отыскалась мысль: ему вспомнился Ранджит, — но тут же эта «иголка» затерялась вновь так же быстро, как и нашлась.

Их машину обогнал автомобиль Гупты. Адвокат и его семейство приветливо помахали им. Позади, соблюдая довольно большой интервал, плыли машины Бадринатха и Чаудхури.

— А знаете что? — подала голос Гита.

— Что? — хором спросили все.

— Лилу, нашу вторую мать, я, наверное, возьму к себе, если она согласится. Она ведь отдала мне свои лучшие восемнадцать лет.

— Разумеется, если она захочет, — отозвался счастливый Рави.

— Кстати, отчего она с нами не поехала? — спросил Рака.

— Плохо себя чувствует. Решила отдохнуть. И, как мне кажется, она просто пока не хочет нам «мешать», у нас ведь медовый месяц!..

Макаки и хануманы, сотрясая ветви и взвизгивая, сыпали на землю плоды и с любопытством, исподлобья глазели на проезжающие машины.

Автомобиль Бадринатха подал сигнал остановки. Индира и Бадринатх вышли на обочину шоссе. Следом за ними вышли и остальные путешественники. Бадринатх шел впереди и, размахивая руками, показывал им обширные плантации хлопчатника. Затем все расположились в густой тени мангового дерева, чтобы утолить жажду и немного поесть.