Они с Артом не говорили о том, что их малыша больше нет, словно это был именно тот острый угол, зацепись за который, дальше пойти уже не сможешь, а каждый из них, глубоко в себе затаив боль утраты, желал двигаться вперед. Нельзя вот так, в единый миг, вычеркнуть из своей жизни маленькое существо, которое росло в тебе, капризничало, освобождая свою магию, и каждый день наполняло жизнь смыслом, и Ноэль не вычеркнул, но… но и думать об этом старался поменьше, понимая, что его боль граничит с сумасшествием, а ему нужен здравый рассудок, чтобы продолжать быть хотя бы воином.
Чуть повернув голову, Ноэль посмотрел на мирно сопящего Кьярда, который маленьким комочком свернулся на краю его широкой постели, отказываясь уходить до тех пор, пока его господин не уснул, но так и не пересилив дрему, которая не так давно таки сморила мальчишку. Удивительный омежка – вот как думал о своем маленьком друге Ноэль, рассматривая синюю, отливающую в холодных лучах Лели сапфировым, макушку, сильный, упрямый, слегка навязчивый, но, как оказалось, именно его забота, непоседливость и упорство помогало ему видеть все вокруг не серым и унылым, а в красках и лучах надежды. Возможно, и правда, стоило бы усыновить этого мальчика, тем более что в нем была искра сущности огня, да и, честно сказать, после того, как он узнал, какое именно заклинание применил Кьярд, пытаясь спасти их с Яном, ассасин слега недоумевал по тому поводу, почему же омежка не прошел первый круг испытания и не получил оружие из рук арлега Ассы. Впрочем, над этим у него будет время подумать, а сейчас раф-ри Торвальд просто не мог не воспользоваться моментом, словно чувствуя, что именно в эту ночь, когда ему благоволит сама холодноликая Лели, стоит, наконец, посмотреть своему страху в глаза.
Ноэль поднялся. Не тяжело, нет. Просто тихо. Почти бесшумно. Чтобы не разбудить маленького омежку, а после, набросив халат, выскользнул из комнаты, понимая, что путь ему предстоит не близкий и не легкий ввиду того, что ему не так давно поведал Кьярд.
Ян в Аламуте – вот что бередило душу Ноэля и не давало ему спокойствия вот уже два дня. Омегу спасли, вроде как с ним в Тул даже обращались сносно, юноша не пострадал и чувствовал себя хорошо, но… но при всем при этом ему категорично было отказано во встрече с другом. Да, возможно, все было не так гладко, как ему это подали, все-таки Ян более месяца провел в плену у Рассенов, что просто не могло не повлечь за собой последствий, но ассасин чувствовал, когда и Арт, и Кьярд, одинаково, виновато, уклончиво, отводили взгляды, упрашивая его подождать и отложить встречу с Риверсом до более благоприятных времен, что от него что-то скрывают.
И сердце сжималось. Кто его знает почему, ведь, по сути, именно из-за Яна, из-за того, что человеческий омега зачем-то понадобился демонам, он потерял ребёнка и стал бесплодным, но и не увидеть мальчишку Ноэль не мог. Хотелось посмотреть в его глаза. Хотелось с первых уст услышать о том, что же произошло на самом деле, потому что, похоже, истину от него скрывали, не желая волновать понапрасну. Хотелось обнять, чтобы почувствовать, что тот, кто стал его первым и настоящим другом, не иллюзия, что Ян смог выжить в Тул и вернуться оттуда домой. Хотелось просто побыть рядом с тем, кто мог понять его как омега.
Конечно же, некоторые события не обошли его стороной, и Ноэль уже был осведомлен о том, что Ян – мольфар, что его папа, тот, кто спас жизнь ему, и тот, кто лишил этой самой жизни аль-шейхани и её младшего сына, бывший Верховный жрец культа Великой Матери, что во время спасательной миссии что-то произошло, но этого было крайне мало, чтобы сложить все воедино и понять, почему же даже Арт отгораживал его от друга и, если уж на то пошло, своего родственника.
Крепость не спала, но Ноэль и не скрывался сперва, медленно, словно пытаясь развеять бессонницу, шагая по коридорам, скользя задумчивым взглядом по бойницам высоких окон и изредка здороваясь с ассасинами, которые не препятствовали его столь поздней прогулке. А вот в восточной башне пришлось изловчаться, и Торвальд был очень удивлен тем, что подходы к комнатам мольфаров охранялись так, словно в них содержали опаснейших преступников. Это было странно. Это подстрекало. Это заставляло волноваться. Это вынуждало желать встречи с Яном ещё сильнее.
Арт сказал ему. Сказал о том, что Ян Риверс – его родственник, получается, кузен, но он сказал это не то чтобы не радостно, просто как-то бесцветно, словно и не произошло ничего, так – мелочь, на которую не стоит обращать внимания, и которая, собственного, ничего не значила для самого Торвальда. А ведь произошло и значило. Ноэль не верил в то, что Арт не понимал всей важности открывшейся правды, что он не осознавал, как возвысит род Торвальдов родство с мольфарами, что он не догадывался о том, насколько, оказывается, они с Яном похожи не только внешне. Но альфа был скуп – на эмоции, слова, взгляды. И это тревожило Ноэля. Словно предчувствие, хотя омега никогда ранее не замечал за собой отголосков пророческого дара, но, похоже, было именно так. Как в тумане, но он видел, чувствовал, что друг в опасности, а ещё… ещё омега понимал, что их с Яном нити судеб связаны, и этого уже не изменить. Омега сам не хотел менять это.
Кажется, он даже дыхание затаил, когда почувствовал, насколько сильна ментальная магия вокруг, магия, которая касалась его собственной неприятными, липкими, вязкими нитями, но не остановился, понимая, что заклинание сплетено так, чтобы не выпустить именно мольфаров, более того – что оно уже переплетено и переписано кем-то другим, не аль-шей. Значит, интуиция его не подвела, и туманные образы не были горячечным бредом или же обрывками тяжелого сна. Что-то не так. Ноэль кожей чувствовал холод, которым потянуло из комнаты в тот миг, когда он медленно, вкрадчиво, осторожно толкнул дверь, не веря, что именно так, словно на ресницах, губах и кончиках пальцев засеребрился иней, ощущается Ян.
Ноэль переступил порог, пытаясь рассмотреть тонкую фигуру посреди комнаты, которую озарил отблеск вспыхнувшей свечи. А после дверь за ним захлопнулась, от чего омега вздрогнул, и комната погрузилась в полумрак, в котором, вопреки привычному и сущему, он слишком отчетливо увидел своего лучшего друга – Яна Риверса.
Нет, это был не Ян. По крайней мере, не тот Ян, которого он знал и к которому прикипел сердцем. Как маг жизни, Ноэль чувствовал души людей, мог с точностью распознать их истинные помыслы, узреть даже крупицы лжи, мог даже считать эмоции, если того требовала ситуация, но сейчас… сейчас он знал только одно – перед ним не Ян Риверс.
Душа этого человека тлела в холоде и темноте, словно едва теплый комочек на дне черной, беспросветной бездны, вокруг которого только стены, стены и ещё раз стены. Сырые. Промерзшие. Отвесные. Не дающие и шанса, чтобы выбраться. Точнее… их специально выстроили такими, чтобы выбраться не было даже соблазна. Его взгляд был пуст, хотя, в глубине, он видел отчаянье, страх и боль. Невозможно было не смотреть. Невозможно оторваться. Не отвести глаз и не забыть, как в темных зрачках, словно уголек, начинает тлеть безысходность. Словно призрак. Лишь тень того Яна, которого он застал в этой же комнате, месяца два назад, когда по багряным волосам ещё сонного мальчишки, смущающегося и робкого, скользили рассветные лучи огненного Деи, придавая омеге магического очарования. Словно пустая оболочка, лишь плоть, из которой, по капле, выжали душу, но не физической болью, не рывком, не принуждением, а будто, и правда, вытянули, вместе с эмоциями и чувствами, оставив лишь крохи, чтобы помнить, что он ещё жив.
Тень – как и говорят об ассасинах. Темень, которой опутаны дельты. Животворящий огонь, дарованный Великой Матерью. Все смешалось. Органично – до колких мурашек вдоль позвоночника. Слитно – словно всегда было частью целого. Его скрытой частью. Едино – будто и не было иного Яна. Просто он, да и все вокруг, были слепы, не видя под личиной, под маской, под кровом, истинность юного омеги. Ужасающую истинность.
