Оргазм сотрясает их тела. Обращается то жаром, то ознобом. Пульсирует в самом сосредоточии и растекается томным удовольствием по венам. Не позволяет разомкнуть объятия, словно, не прикасаясь, он задохнётся и канет во тьму.

— И я люблю тебя, Итачи, — Дей льнёт к нему спиной, прижимает его ладонь своей к груди. Туда, где учащённо бьётся сердце. — И принадлежу тебе.

— Друг другу, — отвечает, целуя во влажный висок. Очерчивает вязь метки, не чувствуя под подушечками пальцев ни единого витка устаревшего шрама.

***

— Что такое? — Учиха Фугаку вздрагивает, в зыбком сне проваливаясь в чёрное нечто. Успевает подхватить сползшие на кончик носа очки, а вот книга падает на пол. Ворча, альфа хмурится, шаря рукой возле кровати. Замирает, прислушиваясь к ощущениям.

— Землетрясение?.. — дом и правда подрагивает. Вибрирует, но не от толчков в толще земли. Покрывается рябью сущностной силы, резонируя с его сосредоточием. Альфу стремительно затягивает в воронку, сталкивая с полыхающей теменью алтаря Десятого.

— Саске… — рычит глава клана, категоричным жестом отбрасывая одеяло и наспех запахивая халат. — Что творит этот несносный мальчишка, да ещё и в отчем доме.

— Саске со своей омегой ещё не вернулись, — Микото, в отличие от мужа, остается в постели, невозмутимо перебирая документы. — Это Итачи.

— Итачи?.. — матёрый альфа едва на ногах держится: столь мощная волна сущностной силы прокатывается по дому, устремляясь к сердцевине распустившегося под ним цветка. И это он, глава клана, что уж говорить о слабых омегах на его попечительстве. — Я был о нём… иного мнения, — цедит сквозь зубы, теперь ещё и задыхаясь. Пламя священного алтаря словно нарочито игнорирует его, питаясь энергией страсти и отдаваясь пульсацией в каждой клеточке тела. Мужчина решительно разворачивается, выстраивая вокруг себя плотный сущностный ореол. Оказывается, не за тем он сыном присматривал бдительней.

— Фугаку, — Микото подымается с постели, устало вздыхая, — мы ведь тоже были молоды.

— Молоды, но не безрассудны, — стоит на своём, всё-таки покидая супружескую спальню. Супруга, конечно, права, и даже он как альфа может понять, но как глава клана терпеть непотребство в собственном доме не собирается.

По большому счету, Учиха Фугаку всю свою жизнь готовился к этому моменту. Не к тому, что придется вытаскивать омегу из постели собственного сына, а к истине, открытой ему Предком. Десятый — личность туманная, и он никогда не говорит своим отпрыскам об их судьбе прямо. Лично ему достопочтенный Предок поведал о том, что он, приложив много усилий, станет великим главой, счастливым мужем и гордым отцом. В принципе, иного от себя Фугаку и не ожидал: не тот характер, чтобы сходить с полпути и безвольно барахтаться в течении жизни. Десятый в красках описывал благоухающий рассвет собственного клана, давал наставления, наводил примеры, как надо и не надо поступать — воспитывал, в общем, под свою копирку, под самый конец своей пылкой речи как бы невзначай бросив, что единожды в жизни он, преемник, ослушается его, Предка. Фугаку верил и не верил: раз Десятый так говорит, из-за Грани смотря в прошлое и будущее и творя настоящее, то, значит, так тому и быть, просто не мог представить себе ситуацию, в которой он бы осмелился пойти вразрез с заветом Предка.

И вот Итачи, его сын, преемник Десятого, надежда всего клана, появляется в особняке в обществе дворовой омеги, причем с не самой скромной репутацией. У него, альфы матёрого и закалённого, глаз уже наметан. Тут даже не любовь — тут истинность. А любовь — это, пожалуй, единственная вещь, с которой Учиха Фугаку побаивается вступать в открытый бой.

За Саске он тоже волнуется. Саске — его младший, более балованный, хотя сам отпрыск никогда так не скажет о своих отношениях с отцом, но с Саске ему все понятно. Там тоже любовь, истинность, омега под стать такому альфе, как Саске… Признаться, Сакура не нравилась ему как женщина, поэтому он, хоть и не понимал ходов Итачи, не препятствовал им. Мало ли, каковы прихоти у Предка, а Десятый Итачи баловал, как собственного ребёнка.

Вот поэтому и не противился. Посмотрел старшему сыну в глаза, осмыслил все, припомнил слова Десятого и дал согласие на представление. Правда, от проверки омег это не избавляло. Чтобы быть Учиха, одной породы мало, тут характер нужен, и не абы какой, а стойкий, волевой и изворотливый. Все это он увидел в братьях Намикадзе, и даже больше, но как же Первородность? Не мог поверить Учиха Фугаку, что из-за него, из-за того что он закроет глаза на правила и поступит, как отец, главенствующая ветвь Первородных Учиха, тех, кто связан с Предком сосредоточием, прекратит своё существование. Наверное, надеялся, что представление все расставит на свои места.

Итачи, как бы он ни относился к отцу, всегда был ближе к Десятому, может, и в этой ситуации перевес имел бы именно голос Предка. Вот только сущностные ощущения не оставляют сомнений. Как и то, что омега сына его не соблазняла и на слияние сущностей не подбивала. Поэтому Учиха Фугаку так спешит, едва не теряя тапочки на крутой лестнице. Может, ещё не поздно, и Десятый, вместо того чтобы упиваться просто огромнейшим выбросом сущностной силы, соизволит вмешаться?

Замирает у двери в гостевую комнату. Ещё в коридоре он учуял аромат страсти и распознал вязь плетения. Фугаку надеется, что, пока связь ещё нестабильна, все можно исправить, и не верит в собственные надежды. Это же Итачи, которому Предок не раскрыл его судьбу, позволив творить её самому.

— Она не кажется тебе слишком большой? — доносится беспокойное из-за двери, и его кулак, занесенный для мощного удара, замирает. — Прям жутко.

— Очень красиво, — с рычащими нотками тянет альфа. Фугаку знает этот тон. Как и сказала его достопочтенная супруга, они тоже были молоды, да и сейчас не так уж и стары. Тон голоса сытого, но все ещё предвкушающего самца. На его левой щеке расцветает пятно краски. Сын смущает отца — воистину в этом доме происходит что-то странное.

— Фугаку… — Микото, всё-таки последовав за ним, предупреждает, но его кулак уже опускается на дверную плоскость… постукивая. Мужчина и сам озадачен. Особняк уже не трясёт, а вот чёрные языки все ещё извиваются на его стенах, тянучись к этой комнате. Альфа даже прокашливается, готовясь… кто его знает, к чему. Может, к очередному видению глаз с оранжевой радужкой и вертикальным зрачком?

— Отец? — надо признать, что супруга была права: стоило обождать до завтра. Но он был на взводе, с подогретыми тьмой инстинктами и возвышенными рвениями, а сейчас вынужден супить брови, дабы сдержать смущение. Старший сын перед ним в одном полотенце на бёдрах, ещё и дверь нарочито придерживает, загораживая обзор комнаты.

— Сын… — начинает глубоким, укоризненным, отчитывающим тоном и замолкает. А какие аргументы он может привести, если на теле альфы метка от ключиц и до самых тазовых костей? Параллельные друг другу витые рисунки тьмы и огня, наверняка сходящиеся в единое плетение пониже повязанного полотенца.

— Что здесь происходит? — нервно поправляет полы халата. У него самого метка на всю грудь, но с рисунком вязи сына ей не тягаться. «Вот тебе и истинность во всей своей красе»,— не без восхищения думает альфа, понимая, сколь глупый вопрос он задал. Неловко, однако, получилось.

— Соблюдаем условность завтрашнего представления, отец, — отвечает ровным тоном. Мальчик вырос в мужчину и альфу — это Фугаку понял уже давно, правда никак не хотел мириться с этой мыслью. Альфий инстинкт: дети — и ценность, и слабость, и страх, и радость. Позабыл, кажется, за те года, когда сыновья из почемучек превратились в опору.

— Ну, соблюдайте, — кивает как-то невпопад. В принципе, у него впереди ещё целая ночь, чтобы подумать, и мудрая жена, которая и отчитает, и посоветует. В конце концов, он тоже ещё молод, а третий сын — чем плохо-то?

— Дей! — его сметает золотистым неудержимым вихрем. Омежка юркает у него под рукой, чуть толкая дверь, и устремляется к брату.