В глубине сосредоточия омеги распускается огненный цветок. Прежде чем их отталкивает друг от друга, он успевает заметить негодующий взгляд глаз с алой радужкой и вертикальным зрачком. Дей спешно одергивает руку и закрывается. Итачи согласен с Девятым: он поспешил с сущностным слиянием. Но все же: Девятый и в Дейдаре, у которого только один хвост… На этот раз Микото-сан просто не могла не почувствовать этот обжигающий, негодующий огонь.

— Люблю тебя, Дей, — и снова расстояние межу ними измеряется дыханием. В синих очах нет страха, только смута и смятение.— Будешь моим? С этого дня и на всю жизнь?

— Я… — Дей готов был ответить. Сказать что-то важное и окончательное. И Итачи многого стоило, чтобы сдержаться, когда эта уверенность сменилась опасливостью. В саду появились другие омеги и сама Микото-сан, а говорить при свидетелях Дейдара не станет. Итачи утихомиривает возмущающуюся сущность, уповая на то, что у них с Деем ещё будет и время, и возможность.

Но Узумаки Дейдара напрочь смел все его планы, а они у Итачи были масштабными и романтичными. Нет, он понимал омегу. Наверное, после столь откровенного и неожиданного заявления о предстоящем представлении он бы тоже был сердит и уязвлён. К тому же, отец снова поступил по-своему. По их с матушкой плану-испытанию. Глупому и совершенно неуместному, но гордость и честь Дейдары были задеты, и омега всю вторую половину дня безвылазно провёл у себя в комнате, ни с кем не общаясь.

А вот он, Итачи, имел сомнительную радость наблюдать за счастливой парочкой в беседке. Будучи старшим и, что уж прибедняться, более мудрым, Итачи не понимал, почему у отото и его омеги всё так просто, в то время когда у них с Деем всё… запутанно.

Саске с Наруто выглядели по-тихому счастливо и совершенно не обращали внимания на мир вокруг. Словно жили одним днём и только для себя. Понятно, что это была мимолетность, но Итачи из своей жизни не мог вспомнить и подобного часа, не то что дня. А ведь ещё совсем недавно Саске был совершенно другим. Чувства изменили его. Сделали более… открытым, но не беспечным. И Итачи прекрасно понимает, что причина тому не статус или ответственность наследия. Причина в доверии, которого в их с Деем отношениях почему-то не наблюдается.

— Вот головоломка-то… — бормочет, уже который час бесцельно лежа на постели и смотря в потолок.

Дей даже не ужин не спустился, сославшись на недомогание. Как и Орочимару, который сейчас не в наилучшем состоянии и положении. Как и отото со своей омегой. Эти наглецы устроили себе романтический вечер, отправившись в пляжный домик и передав свои извинения главенствующей чете. В итоге ужин прошел молчаливо-быстро. А представление уже завтра. Итачи и так знает, что, если они с Деем подойдут к алтарю, неся в своих сердцах сомнения, их союз не будет благословён. И если для него самого это почти ничего не значит: альфа собирается добиваться свою омегу, даже если для этого ему понадобятся годы, то для клана и родителей это станет решающим доводом.

«Эй, что скажешь?» — обращается к непривычно тихой, задумчивой сущности. Всё-таки это часть его Предка. Может, ей лучше знать, как примениться к наследнику китсунэ.

«Скажу, что не могу прикоснуться к нему, — бурчит, даже не подымая голову. — Не знаю, что там Девятый сделал со своим отпрыском, но от самой мысли о сущностном плетении я начинаю задыхаться, что, знаешь ли, малоприятно».

«Значит, нужно узнать», — он и так догадывался, что без Девятого тут не обошлось, но догадки как-то шли вразрез с реальностью. Китсунэ же сам, первым, когда они ещё сопротивлялись, благословил их союз, а теперь, получается, требовал своего отпрыска обратно. Не сходилось, и места этому домыслу в реальности не было. Как и времени у него самого, чтобы медленно и постепенно разбираться в правилах игры китсунэ.

Он честно и убедительно стучал в дверь. Узумаки не отвечал, хотя в комнате горел свет. Итачи просто забеспокоился, его сущность тут же воспряла, осязая боль и отчаяние омеги. Поэтому он вошёл в комнату без разрешения. И услышал шум воды в смежной ванной.

— Идиот, — сердце бешено колотилось в груди, а вокруг него то и дело проступал сущностный покров. Сама мысль о том, что он может потерять возлюбленного, не важно, в каком контексте, отдавалась острой болью во всём теле, растекаясь прямо из сосредоточия. Итачи понимает, что не нужно им никакое представление. Предок ещё тогда, вместе с китсунэ, одобрил его выбор, а вот они с Дейдарой так и не смогли преодолеть собственные принципы и страхи.

— Что ты здесь делаешь? — омега выходит из ванной в одном халате. В его словах возмущение, в глазах негодование, а в сосредоточии сладостная опасливость. Дейдара боится этого неумолимого притяжения. Итачи же даже не думает о том, чтобы воспользоваться предтечным состоянием омеги. Это не тот способ связи, который можно назвать обоюдным, желанным и нерушимым.

— Я волновался, — отвечает честно, не приближаясь ни на шаг. — А пришел потому, что хотел тебе кое-что сказать.

— Ну? — Дейдара скрещивает руки на груди. Весь его вид возмущённо-оборонительный. Не скрываясь, освобождает свою сущностную форму. По сути, уже почти полночь, и дом в сущностном плане полон тишины. Наверное, так, обнажённо, с сущностью нараспашку, и должно быть.

— Я люблю тебя, Узумаки Дейдара, — его сущностная форма расцветает. Хвост и крылья, чернильные губы и острые клыки, алые глаза с печатью тьмы Мангекё. Единственная реакция омеги — дернувшееся ушко, словно перед ним и не монстр вовсе, сила которого дышит чёрным пламенем. — Тебе этого достаточно, чтобы принять меня как своего мужа и альфу?

— Да, мне достаточно, — сущностная форма омеги схлынивает, а его шепчет о том, что ей лично это напоминает далёкие времена, когда представлению всегда предшествовало явление своей сущности как доказательство доверия и уважения. — Но примешь ли ты, Учиха Итачи, меня таким, каков я есть?

— О чем ты, Дей… — подается вперед, но замирает в полушаге, будучи остановленным властным взмахом руки омеги.

— Об этом, — неспешно развязывает пояс халата. — О том, что ты чувствовал, но не мог понять, принимая это за скрытность и недоверие, — халат небрежно ползет с точёных плеч, опадая на пол.

Итачи задыхается. Не только от вида обнажённой, совершенной, прекрасной в своем золотистом сиянии омеги. Не потому, что сущность снова простирает за его спиной свои крылья. Не из-за того, что обоняния касается самый сладкий и желанный аромат, а сосредоточие начинает сочиться тёмным пламенем, заводя танец первого плетения. Потому, что именно он видит на теле Узумаки Дейдары.

Шрамы. Ужасные, жуткие, выпирающие рубцы на нежной коже. Они тянутся от правой ключицы по груди, скользя по рёбрам, и, наверняка уходя на спину, прерываются на талии, чтобы вспыхнуть болезненным цветком, распустившимся на точёном бедре. Проще говоря, почти вся правая сторона тела омеги некогда была обожжена. И Предок не в силах исцелить своего отпрыска. Потому что эти шрамы оставил огонь его собственной силы.

— Когда это произошло? — шепчет, чувствуя соль собственной крови на губах.

— Давно, — беззаботно отвечает омега, снова облачаясь в халат. Смиренно, свыкшись с необратимым, но при этом отводя взгляд, явно стыдясь собственного тела.

— Но ведь там… в клипе…

— Что? — с вызовом обрывает его Узумаки. В синих глазах блеск досадного гнева. — Идеальное тело, да? Если бы не Акасуна и моя команда, я бы в нём не снимался. У меня, знаешь ли, опытные гримёр и оператор, которые знают, где подправить и как подать ракурс, — слова сочатся ядом и сарказмом, а сущность альфы плетет узоры распустившихся, полных цветов, к которым омега остается полностью равнодушным. — А на деле, как видишь, я уже помечен своим Предком, причем безвозвратно.

— Чушь, — Итачи не согласен. По-альфьи категорично. Даже осмеливается подойти на пару шагов, ощущая, сколь плотна и опасна омежья черта. — Это не метка альфы, а шрамы от ожогов. Скажи, — осторожно прикасается к судорожно сжатому кулачку, — как ты их получил?