— Получай, получай, маленькая шлюшка! — яростно хрипел при этом он.

Я беззвучно терпел эти позорные и обжигающие мою нежную кожу удары. В какой-то момент гувернер всей своей массой навалился сверху. Я бился и извивался, задыхаясь от тяжести и зловония, исходившего от этого мужчины. Но что я мог поделать? Он весил раза в два больше меня и был гораздо сильней! Скоро его жесткие пальцы, прорвав отчаянное сопротивление моих мышц, беспощадно насиловали меня.

— Дай же мне свою попку, Эмиль, — возбужденно бормотал он, — я давно мечтал об этом. Теперь я буду твоим трахальщиком, а не этот уродец из деревни. Ты поймешь, что такое — настоящий мужчина!

Я чувствовал, что любое сопротивление бесполезно, и сейчас он затолкает мне в зад свой огромный и толстый член, который неминуемо грозил разорвать меня напополам. Задыхаясь, я попытался расслабиться и перестать сопротивляться. Как же он был мне отвратителен! Если бы я мог убивать силой мысли, он разорвался бы сейчас на куски!

Безнадежное отчаяние, что Дик лежит там, один, на мерзлой дороге, абсолютно беспомощный, покалеченный, а, может, уже даже и мертвый, не оставляло меня ни на миг.

Я обмяк, повернул к нему лицо и произнес прерывисто, так как задыхался:

— Морис, ты прав. Ты давно мне нравишься, но я стеснялся сказать, поэтому и дразнил тебя. Я и сам хочу с тобой…

— Вот это дело! — обрадовался мужчина. — Давай же тогда мне свою задницу.

Он стал пристраивать член к моему анусу, тыкаясь им между ягодицами. Его руки грубо шарили по моему телу, мяли его до синяков. Я глухо постанывал и извивался, пытаясь изобразить, что мне приятно, и даже приподнял ему на встречу свои бедра, однако сжал дырочку так сильно, на сколько смог, чтобы у него не получилось сразу засадить в нее.

— Что за черт! — раздраженно воскликнул Морис. — Расслабь же свою попку!

— Дай мне дышать, — сдавленно прошептал я. — Мне очень тяжело…

Морис приподнялся на локти и навис на до мной, невольно предоставляя мне именно ту степень свободы, которая была так жизненно необходима. Момент, и я быстро перевернулся под ним, поворачиваясь к нему лицом. Одновременно с этим, я ловко выхватил свой нож из приспущенных штанов и с размаху вонзил насильнику в шею.

Я в ужасе смотрел в выпученные и, на глазах, стекленеющие зрачки Мориса. Он булькал и хрипел, забился в конвульсиях. Из его горла мне на лицо потекла кровь.

Дрожа, весь избитый и истерзанный, почти невменяемый от страха, боли и шока, я с огромным трудом выбрался из-под него.

Где-то рядом, в нашем дворе, надрывно взвыла собака. И в этот момент я осознал, что убил человека.

========== Глава 8 ==========

Я не помнил, как выбежал из сарая и рванул назад, на проселочную дорогу, туда, где лежал мой Дик. Днем бы я сто раз здесь заблудился и упал, но сейчас, несся, словно ветер, не чувствуя под собой ног, забыв обо всем. Хоть бы он был жив. Хоть бы он был жив. Эта мысль заполнила меня всего и колоколом звенела в ушах.

— Дик! — крикнул я в темноту. — Дик!!!

Ответом мне был стон. Ориентируясь на него, я безошибочно нашел друга. Любимый мой отполз с дороги в сторону. Он пытался подняться на ноги, но не мог.

— Что случилось? — растерянно говорил он. — О, черт! Как больно! Похоже, у меня нога сломана…

Я наклонился над ним и ощупывал, словно убеждаясь, что он жив. Потом чмокнул парня в лоб. На губах моих была кровь Мориса, к ней теперь добавилась и теплая кровь Дика.

— Ты же голову разбил! — в панике вскричал я и добавил умоляюще. — Давай, Дик, поднимайся! Надо как-то встать. До усадьбы не далеко, отец дома, он тебе поможет.

Парень мой со стоном поднялся, опираясь на меня. Я сто раз проклял себя, что уродился таким хлипким и не мог предоставить ему по-настоящему надежное и крепкое плечо. Мы медленно двинулись к моему дому. Дик стонал, приседал, на больную ногу он наступать совсем не мог. Я приседал вместе с ним, не выдерживая тяжесть его тела, но потом, все равно, продолжал тащить к усадьбе. В меня словно черти вселились, силы мои утроились, и я неуклонно двигался дальше и дальше.

Впереди замелькал огонек. Я приостановился и опустил Дика на землю, с надеждой вглядываясь в темноту. К нам подбежал Гаврила. Очевидно, его поднял лай собак, поэтому он обходил наши владения и прилегающий к ним лес. Ситуация резко изменилась. Крепкий старик тут же деловито захлопотал, заохал, взвалил Дика себе на спину и поволок к дому. Я еле поспевал за ними.

— Он упал с лошади, — лепетал я вслед, — я услышал стоны, вот и вышел.

Гаврила мне ничего не отвечал, словно не слышал моих объяснений. Вот мы и дома. Как только я ступил во двор, то почувствовал нечеловеческую усталость. Выбежал мой отец и распорядился чтобы Дика отнесли в баню, его нужно было обмыть, вправить сломанные кости, перебинтовать.

Вот за что я уважал своего отца, так это за то, что он готов был лечить и помогать всем, днем и ночью, часто бесплатно, безукоризненно, а порой и самоотверженно выполняя свой врачебный долг.

Все домашние повскакивали и засуетились. Пользуясь этим, я отступил во тьму, памятуя, что весь в крови. Дик был в относительном порядке и в надежных руках. Теперь мне надо было позаботиться о себе. Проскользнув в дом с черного входа, я прихватил на кухне большой ковш теплой воды и надежно заперся в своей комнате.

Я тщательно обмылся с помощью губки и мыла, в попытках избавиться от невидимой грязи, которую оставил на мне Морис, своими отвратительными прикосновениями. Окровавленные куртку и сорочку пришлось до поры, до времени надежно спрятать под кровать. Слава богу, в одежде у меня нужды не было, поэтому никто не мог заинтересоваться судьбой этих вещей.

При тусклом свете свечи я рассмотрел в зеркале свое лицо. Бледный и зареванный, разбита губа. Я лизнул ее. Да и пусть. Если кто спросит, скажу, что упал. Это никого не должно было удивить, так как падал я регулярно и обязательно при этом сдирал кожу или что-то разбивал.

Тяжело дыша, я сел на кровать, осмысливая все произошедшее. Но все равно в голове был полный сумбур. Как же Морис ненавидел меня! Кто бы мог подумать, что он оказался преступником и извращенцем! Я играл с огнем, когда злил, обзывал и унижал его, а в его душе зрела злоба. Он стал следить за мной, и узнал мою тайну, проследил за моими интимными встречами, попытался избавиться от моего любовника и овладеть мной сам.

Я убил его. В голове не укладывалось. Можно ли было этого всего избежать? Наверно, если бы я вел себя с Морисом по-другому. Наверно, если бы я не испугался так сильно в тот момент за Дика. Но время нельзя повернуть вспять.

Я тихо вышел из дома и прошел к бане. Услышал крики и стоны Дика, ему вправляли кости и обрабатывали раны. И крики мне эти одновременно невыносимо тягостны и, словно, бальзам на душу. Он был жив! А все остальное пройдет. Теперь он обязательно поправится.

Уже светало. Отец мой, вытирая руки полотенцем, вышел на крыльцо бани. Я тут же спрятался за углом, чтобы он меня не заметил. Пронаблюдав, как отец скрылся в доме, я проскользнул в предбанник.

Дик лежал на широкой лавке, на которой, для него, устроили ложе. Он был белый как смерть, ведь все операции ему пришлось перенести без какого-либо наркоза. Рядом с ним сидела наша горничная, которой тоже было дурно от увиденных страданий.

Я наклонился над ним и положил ему ладонь на лоб. Дик приподнял веки. В контрасте с бледной кожей глаза его казались еще темнее, на дне них затаились боль и ужас после перенесенных пыток. Видя, как ему плохо, я покачнулся, и сам был готов упасть.

— Что у него? — спросил я у горничной.

— Открытой перелом ноги, сломаны бедра, и большая рана на голове. Очевидно, лошадь случайно пнула его копытом, когда они упали.

Я присел на край лавки и взял его за руку.

— Сейчас Марта принесет маковый отвар, и он уснет, — сказала горничная.

Маковый отвар — это вещь. Я как-то хлебнул из любопытства из горшка, в котором он варился, пару ложек, так потом спал целые сутки. Я одобрительно кивнул. Дик молчал и скрипел зубами от боли, по лбу его струился пот. Наконец появилась наша кухарка с чашкой в руках. Я сам принялся ложечкой вливать ему в рот маковый отвар.